Его плечи обвисли, подбородок упал на грудь.
В уголках его глаз собрались слезы расстройства. Он отвернулся, чтобы не позориться, и, не желая, чтобы кто-то это увидел. Он отошел от автобусной остановки. Надо было побыть одному. Он знал, что поиск бесполезен. Не только поиск, но и вся его жизнь — она бесполезна, пуста и лишена какого-либо смысла.
За что Арчи так любил Мортон, так это за то, что она была умной и, вместе с тем, молчаливой, но в первую очередь красивой: длинноногой, стройной и белокурой, кроткой и, как поется в песне, гибкой как ива. Арчи каждый раз приходил к Мортон, к самой любимой девушке из школы «Мисс Джером», и она ни разу его не отвергла.
Он говорил с ней обо всем и ни о чем. Она слушала и тут же принимала его настроение и его нужду, а он не признавал больше никого. Ее прикосновение было для него ловким, нежным и долгожданным. И еще он мог с ней поговорить. Конечно, не обо всем. Обычно, он говорил с ней загадками, и так или иначе она понимала — не сами загадки, а его потребность говорить загадками. И хоть она иногда могла действовать ему на нервы, большую часть времени, она всего лишь была великолепной.
Как и сейчас, у него в машине, в темноте, вносимое ею умиротворение, Мортон и ее готовность отдаться ему и ее знание — как это сделать. И Арчи расслабился, раскрепостился, предоставляясь удовольствию от ее прикосновений к его телу.
— Ты это любишь, Арчи? — спросила Мортон, ее тон указывал, что она уже знает ответ.
Арчи что-то неясно пробормотал, в его словах не было никакой необходимости, важна была лишь его реакция на ее мягкие движения.
— Какое-то время ты был не здесь, — сказала Мортон, посылая в его ухо слова вместе с теплым воздухом.
— Я занят, — ответил он, трогая ее волосы и гладя ее щеку, и вдыхал тонкий запах одеколона, которым она пользовалась, что-то похожее на сирень, но он предпочитал полное отсутствие запаха.
— Как занят? — спросила Мортон, зацепившись за слово, чтобы дать ему знать, с чего начать.
Арчи не знал, что мог или что должен был ей рассказать. Он скучал по Оби, по ходу его мышления, откуда можно бы было черпать свежие идеи, соизмеряя свои дальнейшие действия с его реакцией. Оби был единственным человеком, знающим, как работает мозг Арчи, наблюдавшим его в процессе разработки множества заданий, и в последний момент достающим кролика из шляпы; идущим по высоко натянутому канату, все время рискующим и никогда незнакомым с неудачей. В это время у него была Мортон, которая давала то, что никогда не мог бы дать ему Оби. И теперь он отвечал на ее ласку, и на ее вопрос.
— Есть один парень у нас в школе, — начал Арчи расслабившись для того, чтобы заговорить о Картере, его мысли всегда прояснялись, когда он начинал выражать их словами. — Футбольный герой. Мачо. У него много наград. Рослый, загорелый, красивый…
— С ним можно познакомиться? — спросила Мортон гортанным голосом. Она была не такой сексуальной, как казалась, и Арчи проигнорировал этот вопрос, признав ее ответ лишь как автоматический.
— И еще у него чувство чести… социальная совесть, — продолжил Арчи. Мысль о письме Брату Лайну вызывала волнение на его лице. — Уважает старших. Способен на большой риск, чтобы следовать своим принципам, — его голос трещал так, словно это был хворост на морозе.
— Звучит, словно за упокой души положительного американского супергероя.
— Здесь ты неправа, Мортон. Не бывает совершенных людей, — и он вспомнил, как трясся голос Картера в телефонной трубке.
— Джил, — возразила она. — Меня зовут Джил. Только учителя зовут меня Мортон, и еще — «Мизз Мортон».
— Ладно, Джил, — сказал он, произнеся ее имя, он закрутил язык так, чтобы она была рада, когда он снова назовет ее Мортон. — Но вернемся к делу. И так никто не совершенен. У каждого можно найти недостатки. В глубине души. Там всегда есть что-нибудь гнилое. У каждого есть, что скрыть. Он хороший человек, а у тебя за спиной он корчит тебе рожу. Днем — церковный хорист, а ночью — насильник. Что значит, что кто-нибудь, стоящий рядом с тобой может быть убийцей. Невинных не бывает.
Она убрала руку с его плеча.
— Да Бог с тобой, Арчи, ты и о себе так думаешь? И ты всех перемешиваешь… с дерьмом…
— Только не надо меня обвинять, — сказал он, удивляясь ее реакции. — Можешь обвинить человеческую природу. Не я создавал этот мир.
Мортон отшатнулась от Арчи, а он погрузился в свои мысли и размышления о Картере, о его слабых местах, о тех, что у него на поверхности: например, его спортивные награды, на которые он приходит посмотреть по пятьдесят раз в день, или то, как важно он шествует по школе атлетической походкой, раскачивая плечами, выставляя напоказ образ «крутого парня». Честь и награды, которые как близнецы повторяют личность Картера, также могут быть щелью в его броне. Проблема, конечно, была в том, как ее использовать.
Он потянулся к Мортон и коснулся рукой ее лица. Она смотрела в темноту, наблюдая за светом фар проезжающих мимо машин, пробегающим по асфальту и по световозвращателям на столбиках у края дороги. Она ненавидела себя за то, что всегда имела ответ на любой вопрос Арчи Костелло. Она была симпатичной, умной и у парней всегда пользовалась успехом. Она не пропускала субботних вечеринок в школе, начиная с седьмого класса. Ей были присущи независимость и хладнокровие, в чем, наверное, Арчи видел слабость, и это был ответ его потребностям. Но какое-то маленькое волнение каждый раз возбуждало в ней жизнь, когда она слышала его голос по телефону. Наверное, все-таки он был прав, говоря о том, что в жизни каждого есть что-нибудь отвратное. У нее был Арчи Костелло. Она никогда не бывала с ним на вечеринках (и он никогда не просился с ней туда). И все же он не мог бы отрицать приносимые ею удовольствие и чувство вины. И она из раза в раз продолжала натыкаться на это, когда они были вместе. Она не позволяла себе дружить с кем-нибудь еще. И теперь снова она отвечала его ласке.
Она поддалась… и на какое-то мгновение Арчи Костелло и Джил Мортон оказались в маленьком мире чувств, заключенном в старой «Черри» до внезапного порыва, до приступа удовольствия, до извержения красоты и ярости, оставившего их обоих одними на волне восторга и восхищения. На это мгновение они настолько стремительно оставили все в прошлом, что минутой позже могли лишь вспомнить о своем существовании.
Они какое-то время сидели в томной усталости, в полном истощении. Арчи заставил себя войти в это состояние, наслаждаясь короткими мгновениями тишины, потому что он знал, что в какой-то момент Мортон заговорит. Позже она всегда начинала говорить. И он был вынужден скрывать раздражение и нетерпимость, зная, что ей нужно было выговориться, в чем она нуждалась больше, чем во всем, что было до того.
— Что тебя так волнует в этом американском супергерое? — лениво спросила она.
Арчи отпрянул.
— Ничего, — сказал он.
— Тогда, зачем о нем говорить?
Арчи снова понял, почему он всегда держался подальше от других. Дай им немного приблизиться, и они полезут к тебе на шею и слишком многое на себя возьмут.
— Забудь это, — сказал он, поворачивая ключ в замке зажигания. Мотор ожил.
— Эй, не сходи с ума, — сказала она. — Ты выбрал этого субъекта, а не я, — и она дотянулась до ключа и выключила зажигание.
Арчи не ответил, зная, что Мортон была права. Картер волновал его, и он знал почему. Ему была нужна особая акция против Картера, а не какое-нибудь маленькое задание, которое будет временным или мимолетным. Картер был особым случаем. Нужно начать с его особых наград, а закончить где-то еще, чтобы Картер запомнил это очень надолго.
Мортон снова вторглась в его мысли, Мортон и то, что она знает, ожидание прикосновения, занятые руки, открытый рот, язык похожий на маленькую, приятную, стремительную змейку. И Арчи снова будет в ее объятиях, забыв о Картере и всем остальном, отдавшись Мортон, продолжающей на волне чувств, которые, как он знал, ворвутся в глубокий темный цветок экстаза, который почти, почти наступит… но ни разу, ни разу будет доведен до конца.
Он в третий раз пытался набрать номер Губера, пропустив первые два раза, когда его вспотевший палец соскальзывал и попадал не в то отверстие на диске: «Промах пальца по Фрейду?» — спросил он себя, мрачно улыбнувшись. Но он был доволен, что хоть чуть-чуть он сумел превратить это в шутку, и затем услышал в трубке длинные гудки.
Он стал устойчивей, расставив ноги пошире, ему показалось, что он собирается противостоять ураганным ветрам, которые сметут его прочь. Сумасбродство. Он всего лишь звонил по телефону своему старому другу.
Третий гудок, четвертый… Он представил себе звук телефонного звонка, блуждающий в невидимой пряди проводов, растянутых между комнатой, где стоял он и гостиной у Губера дома, где, очевидно, некому было подойти к телефону.
Седьмой… восьмой…
— Ладно, — подумал он. — Никого нет дома, мой шаг сделан. Как-нибудь в другой раз, — вздохнув, он собрался повесить трубку, как вдруг услышал, как кто-то произносит: «Алло», вдох и выдох, и затем снова: «Алло».
Джерри подавился воздухом: «С чего начать?»
«Алло?» — снова повторил голос все еще на задержке дыхания, уже со знаком вопроса на конце и с намеком на раздражение.
И Джерри понесло:
— Привет, Губер? Ты — как? Это — Джерри Рено, только подумал, что лишь позвоню… — так много и так быстро, слова вылетели все сразу. — Ты только что бегал? — «Черт. Все это время живя в космической тишине… я, наконец, не могу закрыть рот».
— Это ты, Джерри? — спросил Губер, глубоко набрав воздух, вероятно, только прибежав, и Джерри ему позавидовал, ему тоже захотелось бегать, прыгать, бешено нестись сквозь весенний воздух, поняв, как было важно ему выбраться из удушья и смертельного уныния квартиры, давившего его с самого возвращения.
— Это действительно я, — сказал Джерри желая, чтобы его голос звучал нормально, как у Джерри Рено, как это знал и помнил Губер.