оящий парень повстречался в жизни. Роман матери нравился, парень неплохой, видный собой, симпатичный, да что толку, молод еще, жениться не собирается. А Верин — ищи ветра в поле.
Надя поднялась с кровати и, ничего не говоря, начала собираться. Роман понял, что она хочет остаться с ним наедине. Он попрощался со всеми, зашел к отцу Нади, молча пожал его сухую, белую руку.
Долго бродили Роман с Надей по зеленым улицам города. Августовский туман расстилался по садам, окутывал деревья на обочинах улиц. И куда бы ни направлялась молодая пара, везде и всюду перед ними стлался туман. Влажные от тумана волосы Нади пахли медом. Роман прикасался к ним щекой, ощущая и материнскую нежность, и все дорогое, близкое его сердцу, все, чем только может природа щедро вознаградить человека.
Роман целовал Надю, а она безутешно плакала.
Что же все-таки можно предпринять в сложившейся ситуации? Надя просила Романа отказаться от его флотских мечтаний и поступать к ним в институт. Но Роман понимал, что Днепровско-Двинское пароходство, в чьем распоряжении он находился, так просто не расстанется с ним. Все это время, пока учился, он был на брони, дающей право оставаться в тылу. В институте же брони нет. За него, пожалуй, мог бы вступиться райком партии, его там хорошо знали, но не в характере Романа просить о заступничестве. Ведь не он, а за него решили, как ему жить дальше. Но если изменить ничего невозможно, нельзя ли по крайней мере сделать так, чтобы быть поближе к Наде. А, собственно, что? Все места в городе по специальности уже заняты. Значит, если даже он не поедет по назначению, попадет в лучшем случае вторым помощником капитана на пароходик, таскающий старую баржу. Там также неделями не будешь в городе. А в последнее время он без Нади и нескольких дней прожить не может. Так что, куда ни кинь — всюду клин.
Вспомнил Роман о первых днях разлуки с матерью, когда ушел в партизаны. Группа, к которой он присоединился, была еще небольшой. Ни землянок, ни шалашей. На ногах — дни и ночи напролет, спали урывками, где придется. Нет мамы, нет теплой, постеленной постели, нет приготовленных ею завтраков, обедов, ужинов. Но главное — охватившая Романа тоска. Бывало, иногда на привале уединится от всех, приткнется где-нибудь возле выворотня и плачет. Но вскоре вся эта тоска прошла. Может, так будет и теперь. Решено — он едет. Разлука не победит их любви, сердцем он остается с Надей.
Роман на руках донес Надю до порога ее дома. Простились они молча.
Утром Роман покинул город. Поезд шел медленно. И чем дальше, тем более душно становилось в вагоне, чувствовался юг. Уже не встречались песчаные холмы с молодыми сосенками, выбросившими за лето вверх полуметровые сизые верхушки-свечки. Исчез с горизонта нарисованный на фоне неба причудливым орнаментом далекий ельник, уплыли рощи. Начали показываться, стыдливо пряча свои ободранные стены в кукурузных зарослях, глиняные хатки, быстро пробегал сутулый подсолнечник. А бросишь взгляд вверх, и нет ему на чем задержаться до самого края чистого, светлого неба.
«Знать бы, чем занимается сейчас Надя, о чем думает-мечтает. А может, безнадежно махнула на все рукой, будет ли ждать того ясного дня, что и я?»
— Скажите, пожалуйста, что это у вас за форма? — спросил парень, слезая с полки и усаживаясь напротив.
Только теперь заметил Роман, с каким интересом рассматривал парень награды на его расстегнутом кителе, мичманку, висевшую на крючке.
— Флотская, — ответил Роман.
— Извините, но я увидел у вас медаль партизана. А я никогда не видел партизан и подумал, что это у них такая форма. Хотя нет, сперва подумал, что вы из торгового флота, потому что без погон, а потом… — парень пожал плечами.
— Ну вот, и увидели наконец партизана.
— А куда вы едете? — снова спросил парень.
— На Черное море, учиться.
Парень улыбнулся, посмотрел Роману в глаза.
— Чему вы смеетесь?
— Я тоже еду учиться, но не на море, а в город.
— И я в город.
— Поступать?
— Куда? — переспросил Роман.
— Я, например, еду поступать в высшее мореходное училище.
— А что — есть набор?
— Есть. Это первый набор. Учиться пять с половиной лет, полное обеспечение, форму дают. Что еще? Надо сдать вступительные экзамены. Там три факультета: судоводительский, судомеханический и радио.
— Вас вызвали? — спросил Роман.
— Нет, я везу с собой документы и буду сдавать вступительные экзамены.
Роман задумчиво посмотрел в окно, снова мысленно вернулся в свой город. На мгновение откуда-то издалека возникли перед ним милые, любимые глаза. Надя печально посмотрела на него, шевельнула губами, но голоса ее Роман не услышал. Видение исчезло.
— А что, если и мне поступить? — хотел подумать Роман, но слова эти сами собой вырвались из уст.
— Вы десять классов окончили? — спросил парень.
— Нет, техникум.
— Это все равно. Давайте будем вместе поступать. Училище хорошее, мне про него рассказывали. Там готовят капитанов, инженеров для заграничных плаваний.
Чем ближе подъезжал Роман к Черному морю, тем дальше в мыслях своих отдалялся от него и витал то на параллелях у экватора, то возле Сингапура, Рио-де-Жанейро, Нью-Йорка. Роману казалось, что он уже ухватился за цепочку, которая изменит ход его жизни. Не цепочка, конечно, а он возьмет правильный курс, и Надя поймет, убедится, что разлука была необходима, чтобы он, Роман, мог набрать нужную высоту. Он явится по адресу, где его ждут, и скажет, что передумал, а сам — в мореходное… А, собственно, зачем докладывать? Не приехал, и все.
— Значит, и я еду с вами поступать! — возбужденно проговорил Роман и достал из кармана документы. — Вот мой диплом, паспорт, военный билет, остается написать заявление. Вот только медицинской справки нет. — Он вспомнил, что остальные документы — направление, необходимые характеристики, справки — отосланы отделом кадров по другому адресу.
— Медицинскую комиссию проходят на месте.
— О, это совсем хорошо. Я, правда, был ранен, но здоров вполне, — заметно волнуясь, проговорил Роман.
— Вы поступите, — рассматривая диплом, сказал парень.
Роман уже представлял себя в мореходном. Его примут, вступительные экзамены он сдаст. Других препятствий, которые бы ему помешали, он не видел.
Однако на первых же шагах в училище у него произошла неприятность. Заполняя анкету, он написал, что с августа 1941 года по апрель 1942 года проживал на оккупированной территории, а потом ушел в партизаны. В приемной комиссии Роману сказали, что документов от лиц, которые проживали на оккупированной территории, пока не принимают. И если до этого Роман колебался, поступать ему или не поступать в мореходку, то теперь его решение было однозначным — поступать. Как же это так? Молодых, еще совсем зеленых ребят, живших во время войны в глубоком тылу, где-нибудь в Ташкенте, Уфе, Тбилиси, вне всяких сомнений зачисляют в группы для сдачи экзаменов. А его? Неужели в войну он не сдал экзамена на стойкость? Роман возмущался, но его и слушать не хотели. Тогда он пошел к начальнику училища. В приемной столкнулся с флагманским секретарем училища — старшим лейтенантом. В разговоре выяснилось, что они земляки, оба из Белоруссии, и старший лейтенант очень обрадовался их встрече. Он интересовался не только биографией Романа, но и подробно расспрашивал о жизни и борьбе своих земляков-белорусов. Взял документы Романа и вместе с ним пошел в приемную комиссию. Роман слышал, как флагманский секретарь пытался убедить председателя приемной комиссии.
— Приказ приказом, — горячо доказывал старший лейтенант, — но в данном случае пусть человек сдает экзамены, а его судьбу будет решать мандатная комиссия.
— Шел бы он лучше в кораблестроительный, а так только зря время потратит, — говорил председатель. — Ладно, давайте его документы. — И, вздохнув, добавил: — Знаете, как мне за это нагорит…
Вечером старший лейтенант и Роман встретились, как и условились, на набережной, и трудно было сказать, кто из земляков больше был рад этой встрече Роману очень хотелось полюбоваться морем.
А вот и море. Оно похоже на глаз гигантского животного, и ты видишь лишь часть его. О, море не идет ни в какое сравнение с нашими широкими реками и большими озерами. Оно как бы вздыбилось горой, и только удивляешься тому, что море до сих пор не выровнялось и не залило землю. Нет, это Земля придала ему такую форму, и оно не в силах самостоятельно разрушить ее.
Роман поднял голову выше. Ударил в лицо набежавший с моря густой свежий воздух. Казалось, что там, в безбрежной дали, зарождается грозная стихия, море шумит, волнуется, накатывая на берег, на пляж, покрытый множеством отшлифованных камешков и золотых песчинок, свои бесконечные волны. Вода то и дело меняет свою окраску, то становится сине-черной, то цвета стали с розовым отливом, то снова темно-зеленой. Какое же оно могучее, Черное море! Что в сравнении с ним ветер, гоняющий по небу легкие облачка, — ничто.
Роман, наглядевшись на море, представил себя крохотной песчинкой, оторванной от родной земли и потому ничего не значащей. Он зажмурил глаза и где-то там, далеко-далеко увидел маленькую хатку, мать и отца. Не знают, не ведают они, что их сын не будет больше ходить по песчаным проселкам, по торфянистым болотам и глухим борам, а собрался нынче в другую дорогу — бороздить трудные и безбрежные морские пути.
Роман встряхнул головой и словно проснулся. «Нет, взялся за гуж — не говори, что не дюж», — подумал он и вошел в здание, за входными дверями которого во всю длину стены было начертано: «На море значит, дома, на берегу — в гостях».
Прошло несколько дней. Ребята, закончившие недавно десятилетку и приехавшие поступать в училище, привезли с собой по чемодану книжек и учебников. Теперь они нервничали, листали их, задавали друг другу бесчисленные вопросы. Роман слушал их и радовался, что может ответить почти на любой вопрос. Сдавать надо было как раз те предметы, на которые в техникуме обращалось особое внимание. Пожалуй, самым трудным испытанием для всех была медицинская комиссия и физическая подготовка. Об этом говорили все поступающие на судоводительское отделение.