А Роман по этому поводу не волновался. На комиссиях по состоянию здоровья и физической подготовке получил положительные оценки. Особенно понравилось, как трижды на руках подымался он к высокому потолку спортивного зала. Председатель, обращаясь к членам комиссии, с улыбкой сказал: «Вполне возможно, коллеги, что именно война и родные белорусские леса усовершенствовали природные данные нашего заслуженного абитуриента». Правда, невропатолог заметил, что Роману не следует излишне волноваться. Но Роман, чем ближе подходило время к мандатной комиссии, нервничал. Наконец вызвали и его. Флагманский секретарь зачитывал анкетные данные Романа.
Он подчеркивал, даже интонационно выделял те пункты, где значилось, что Роман, в свои неполные шестнадцать лет, активно сражался в тылу врага. Когда же секретарь вскользь сказал о проживании на оккупированной территории, насупленный майор, заранее познакомившийся с анкетой, попросил еще раз зачитать этот пункт. Глядя на майорские погоны, Роман подумал, что он, наверное, такой же самый, что и полковник из отдела кадров Днепро-Двинского пароходства. Если ему известно, куда он был направлен можно считать, что все пропало.
Старший лейтенант повторил требуемый пункт, но никто больше никаких вопросов не задал. Только начальник училища подозвал Романа ближе к себе, повертел на его груди партизанскую медаль, наверное, видел эту награду впервые. После минутного молчания сказал:
— Идите, вам сообщат.
Выйдя в вестибюль, оглянулся по сторонам, не зная, куда деть себя. На душе было скверно. «Если не доверяют плавать по морям, по рекам тоже не поплыву. Поеду-ка я лучше домой, подам заявление в институт. Там меня поймут».
Чтобы не растравлять себя, Роман решил немного развеяться: сходить в парк, на прощание искупаться в море. Не успел отойти, как услышал позади стук дверей. Оглянулся. Его догнал старший лейтенант.
— Ты куда? — земляк радостно обнял Романа за плечи. — Приняли тебя, понимаешь, приняли!..
— Что вы?.. Даже не верится. Я уже домой решил возвращаться.
— Приняли! Честное слово, приняли! Начальник сказал: «Пусть хоть один партизан бороздит моря и океаны. Я этого белоруса приму». А ты… домой. Вот куда смотри, — флагманский секретарь показал кивком головы на плакат.
«На море — значит, дома, на берегу — в гостях», — еще раз прочитал Роман.
XIV
Горе не ходит одно, оно, словно бацилла, попавшая в благоприятную среду, ослабляет организм, куда может проникнуть любой микроб.
Семью Валентиков горе подстерегало на каждом шагу. Мало того, что отец в таком тяжелом состоянии, а теперь еще и Вера получила сообщение от начальника штаба части, где служил ее суженый, что майор Михаил Евстафьевич Синицын погиб в Маньчжурии и похоронен со всеми воинскими почестями.
Взволнованное и радостное письмо от Романа Надя никому не показала. У Веры такое несчастье, зачем же радость свою всем показывать. Надя уже несколько раз бралась за ответ, но о чем она будет писать? Про Верины слезы, брань матери, стоны отца? Чем может Роман помочь? О личной жизни тоже писать нечего…
Как-то в воскресенье к Наде зашла дочь учительницы, поселившейся недавно в освобожденном под квартиру классе, и пригласила вместе пойти в парк. Когда они прогуливались по аллее, к ним присоединился мужчина. Ему с виду, наверное, было за тридцать. Надя и думать не думала, что может его заинтересовать. Во всяком случае, ей он вовсе не понравился: невысокого роста, с большим животом, маленьким приплющенным носом, блеклыми, невыразительными глазами. Заговаривал он в основном с Надей, считая, видно, Надину спутницу слишком молоденькой для него. Надя уже хотела сказать ему, чтобы шел гражданин своей дорогой, но он неожиданно признался, что хорошо знает ее и Романа. Мелькнула мысль, что это его знакомый, и она сдержалась. А тот продолжал расточать Наде комплименты.
— Я совсем недалеко живу от вас и часто по вечерам специально выхожу на улицу, сажусь на лавочку, чтобы полюбоваться вами. Раньше вы чаще гуляли по моей улице, а в последнее время что-то не видать, — говорил мужчина.
— Вы знаете Романа? — спросила Надя.
— Да, хорошо знаю.
— И знаете, куда он поехал?
— Да. Он партизанил в наших краях.
Надя посмотрела на него более внимательно. «Он наверное, был с Романом в партизанах», — подумала она.
— Будем знакомы, — предложил он.
— Валя, — вполголоса ответила девушка.
— Надя.
— Раньше, знаете, люди неграмотные были. Вместо того чтобы самим дать имя ребенку, родители в церковь бежали. А поп в книгу с именами глянет и то, что у него на очереди, и назовет. Вот и выпало мне — Исидор.
— Так ведь такого имени нет, — заметила Надя. — Сидор, наверное.
— Это когда я в институте учился, мне там букву «и» приставили. Мама моя рассказывала, что у нее в роду кто-то с большим носом оказался, поэтому девичья фамилия ее — Носова. А по отцовской линии с незапамятных времен все плотниками были. Вот их Косяками и прозвали. Я и есть Сидор Косяк.
Наде хотелось говорить о Романе, и она спросила:
— А как понимать фамилию Зимин?
— Зимин? — повторил Косяк. — Очевидно происходит от холода, чего-то зимнего.
— Ой, чушь это все!
Косяк понял, что не стоит, не пришло еще время, чтобы наговаривать девушке на ее парня. Надо выведать, куда он уехал, где сейчас, тогда станет ясно, как действовать дальше. И он спросил:
— А куда уехал Роман и надолго ли?
— Если он, как вы говорите, ваш знакомый, вы и должны об этом знать, — Надя подозрительно посмотрела на Косяка.
— Мой земляк, учились вместе, но в последнее время мы почти не виделись. Хотел бы иметь адрес Романа, написал бы ему.
Не хотелось Наде говорить, но потом передумала и сказала.
— О, высшее мореходное. Там не менее пяти лет учиться надо, а закончит — поминай как звали. По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там, — с усмешечкой произнес Косяк.
— Что это значит?
— А это значит, что семьи у них никогда не бывает. В каком городе остановится, там и жена. Не то что я, инженер, могу на одном месте всю жизнь просидеть.
— Ничего подобного. Он учится на судоводительском отделении. А капитан дальнего плавания имеет право брать с собой и жену.
— Это точно, он парень бравый. У него будут жены и на море и на суше.
— Плохо же вы думаете о своем товарище, — вспыхнула Надя.
— Почему? И я бы на его месте таким был.
— Вы, наверное, по себе и судите.
— Был бы он на моем месте, мог бы стать примерным мужем.
— Это вы — примерный муж? Оставили жену, а сами по парку бродите, — Надя и ее спутница рассмеялись.
— Если бы я был женат, то здесь не бродил бы.
— Боже мой, и до сих пор не нашли себе жену, — притворно вздохнула Надя.
— Представьте, не нашел. Вот уже почти два года знаю вас и уверен, что лучшей не встречу.
Надя не понимала, куда клонит Косяк, но чувствовала, что вяжется он к ней не напрасно. Если правда, что он интересуется ею на протяжении двух лет, значит, ему кое-что известно и о Романе. Она напишет Роману и спросит в письме, знает ли он некоего Косяка.
— Скажите, а вы сами откуда будете? — спросила Надя.
Косяк самодовольно ответил:
— До моего дома отсюда рукой подать, в двадцати километрах от города.
— Роман партизанил в ста километрах от нас.
— Ну и что? — Косяк не понял, к чему она это сказала.
— А я думала — вы с ним в партизанах были?
— Я в партизанах не был.
— А где же, в армии?
— Нигде.
Надя незаметно толкнула свою спутницу, показывая всем своим видом, что ей неприятно общество этого человека.
— Пора домой, — обратилась Надя к ней, — уже темнеет.
— Да и мне пора идти, нам ведь по дороге.
— Мы вас не задерживаем.
— Позвольте мне проводить вас.
— Спасибо. Нам и вдвоем не скучно.
Косяк все же попытался взять их под руки, но девушки, громко рассмеявшись, убежали вперед.
«Ничего, ничего, если надо, подожду еще два года, но своего добьюсь», — думал Косяк, идя вслед за ними. Он знал, что Надя живет в школе. Вот только в какой комнате? Когда девушки вошли в подъезд, подошел ближе. Вскоре в крайнем окне второго этажа загорелся свет.
Назавтра Надя получила еще одно письмо от Романа. Он писал, что их интернат обнесен каменной стеной и что курсантов отпускают в увольнение по специальным пропускам. А ему, поскольку он назначен командиром роты, предоставлено право бывать в городе свободно. На этой привилегией он пользуется мало, так как приходится много заниматься. Как привел утром роту в училище, так до самого вечера оттуда и не выходит. Только на английский язык семьсот часов в год по программе положено.
«А я еще ухитряюсь и стихи писать. Один из них посылаю на твой суд, дорогая моя Надюшка.
Вспоминаю детство золотое
В стороне далекой, где тоска-печаль,
Речку, поле, лес, село родное.
Родина, близка твоя мне даль.
Ты мне мать, моя ты и невеста,
Не покину я тебя в беде
И признаюсь, что такого места,
Где б я ни был, не сыскать нигде.
Пиши мне обо всем, очень тоскую, часами думаю о тебе в надежде, что мысли мои долетят до тебя и ты откликнешься на них. Пусть далеко мы друг от друга, но мы всегда вместе. Летом у нас каникулы, и я прилечу, я приеду, я приду.
Твой Ромео».
Сегодня на лекции Надя решила написать ответ Роману. Она расскажет ему о встрече с его лжезнакомым. Но Роман спрашивает о Вере, интересуется, получает ли от Миши письма, просит передать ему привет. И снова не решилась ему написать. Правда, несколько раз начинала, но уже первые строчки казались холодными, сухими, совсем не похожими на те, что пишет ей Роман. Все-таки на лекции она не будет писать. Подругам вроде бы безразлично, а сами нет-нет, да и заглядывают к ней в тетрадь. Придет домой и напишет.
Из института Надя шла не обычной своей дорогой. Решила пройти по тем тихим улочкам, по которым они с Романом часто гуляли. «Откуда же Косяк мог наблюдать за нами? — подумала Надя. — И какая я недогадливая. Если бы он действительно знал Романа, зачем же ему нужно было наб