Мать Нади рассказывала о жизни во время войны, а Косяк неотступно думал о своем. Наконец он высказал мнение о предстоящей женитьбе:
— Надя, наверное, думает, что я буду к ней относиться иначе, чем Роман. Она просто привыкла к нему. И поймите меня правильно и Наде объясните, что Роман ничем свою любовь подкрепить не может. Одними поцелуями семейную жизнь не наладишь.
Надя сидела, сидела у соседки и не выдержала. Тихо вошла и прошмыгнула между матерью и Косяком за ширму. А Косяк продолжал:
— Материальная основа — венец всему, как отдельной семье в частности, так и обществу в целом. Нет материальной основы, нет и государства, а не только семьи. Материальная основа — это базис, а любовь — надстройка.
Надина мать хоть и не все слова понимала, но суть, смысл ухватила и потому согласно кивала головой. Косяк замолчал, прислушиваясь к тому, что происходит за ширмой. Неужели Надя не выйдет, не поговорит с ним? Правда, уже двенадцать часов ночи, она уже спать легла. Вот и пружины кровати заскрипели. Косяк встал со стула, прошел за ширму и упал на колени возле кровати. Из передней сквозь ширму тускло сочился свет. Вера спала с краю кровати, положив поверх одеяла оголенную руку. Косяку показалось, что это Надя, и он, схватив руку Веры, стал лихорадочно целовать ее.
— Надя, я прошу твою ручку…
— Кто это, что такое? — вырвала руку Вера.
Надя, прикрывая грудь одеялом, села на кровати.
— Мама, проводи этого человека и ложись спать.
— Прошу извинить меня, хорошо, хорошо, я уйду. — Косяк отскочил от кровати. — До свидания…
Ответила ему только мать.
В эту ночь Надя долго не могла уснуть. Неужели и вправду можно привыкнуть к человеку, который тебе безразличен, даже внешность которого противна тебе? Но ведь многие выходят замуж за некрасивых и нелюбимых, а потом, говорят, вроде неплохо живут с ними. Надя даже попыталась расспросить у Веры, что та чувствовала, когда Косяк поцеловал ей руку выше локтя. Но та ничего не ответила, только пробубнила, чтобы спать ей не мешала. Но Надя проявила настойчивость, и Вера сказала:
— Ничего, смерть страшней. Ради того, чтобы Миша в живых остался, я бы за другого замуж вышла. Вот и ты выходи за Косяка, всем легче жить станет.
Надя умолкла, задумалась.
XV
В кубрике, так назывались комнатки в интернате мореходки, жило четверо парней. Наверное, никто из них не ждал с таким нетерпением писем, как Роман. Когда получал письма из дому, никогда не задумывался, насколько вовремя они поступают, а вот от Нади — буквально подсчитывал дни и часы. Раньше письма шли регулярно, а в последнее время стали при ходить лишь изредка.
Обычно в таких случаях он внимательно перечитывал последнее письмо, чтобы уловить ее мысли, которыми она будет жить до следующей письменной встречи. Вот и теперь, лежа на кровати, он перечитывал два ее последних письма. Вошел товарищ по кубрику, поднял вверх руку и торжественно произнес:
— Командир, танцуй, тебе письмо!
— Давай, браток, побыстрей, я так ждал его!
Роман надорвал конверт и прикинул на глаз, сколько написано. Поморщился: всего лишь полторы странички, маловато. Но тут же про себя улыбнулся и начал читать, мысленно видя перед собой руку Нади, которая двигалась по листу бумаги, обгоняя его на одну строчку. Что-то не совсем понимает он ее. Уже в предыдущем письме рассказывала о каком-то Косяке, теперь снова пишет о нем. И главное, пусть Роман не думает, что Косяк этот ей нравится. С чего бы это? Да ему и в голову такая мысль не приходила. С какой это стати вдруг вздумала упрекать его в том, что он, видите ли, не сможет до конца учебы остаться верным ей, да и дороги потом перед ним откроются какие-то совсем иные, чем у обыкновенных людей. Ей больно, но иначе писать она не может. И в конце «прости меня». «Что же там случилось?» — терялся в догадках Роман. Он еще и еще раз перечитал письмо, внимательно осмотрел конверт и наконец понял, чем он отличался от предыдущих. На нем не было обратного адреса, только стояла неразборчивая подпись. Не иначе как писала письмо в спешке. Он достал из тумбочки пачку ее писем и стал их быстро просматривать. Все они писались основательно, нигде не значилось «прости», а «целую». Написать Вере, у нее узнать, что там происходит с Надей? А может, все в порядке, просто настроение было плохое? Все пошли гулять, а ей не с кем. Он снова взял письмо, посмотрел, каким числом оно датировано. Вычислил день — воскресенье. Значит, его предположения правильные. У него ведь тоже так происходит: как выходной, так обязательно хандра нападает, тоска душу снедает. И в парк ходил, и на танцы, а в мыслях видел себя в другом парке, над Сожем, вместе с Надей. Хоть бы одна из девушек была похожа на нее, а то все какие-то одинаковые. Как только начнет смеркаться, ни одной уже не отличишь. Его Надя светилась бы среди них ясной звездочкой. Недавно танцевал с одной, и хоть бы одной черточкой запомнилась. Конечно же ему встречались девушки, которые своей внешностью не уступали Наде, а возможно, и превосходили ее. Но Роман сравнивать их с ней и не хотел, просто не желал замечать их красоты.
Сегодня Роман взволнован. Он не будет писать ответное письмо. Вот завтра уединится где-нибудь в уголке читального зала и напишет. Долго он ворочался с боку на бок, поправлял, подбивал подушку, все никак не мог поудобнее улечься, и только заснул, как протрубил горн — подъем.
Сыпал снег. Крыши домов, земля, деревья — все казалось Роману серым, тяжелым, неприятным. Рота построилась. Роман подал команду. Четко печатая шаг, курсанты маршировали по улице. Черные шинели быстро становились серыми под снегом. Над учебным корпусом училища взвился флаг.
— Рота, стой! — скомандовал Роман. — Напра-во! Первая шеренга, шагом марш!
Роман вошел в вестибюль последним, стряхнул с мичманки снег, снял шинель, повесил в гардероб и направился в столовую. Уже в конце завтрака к нему подошел дежурный курсант с повязкой на рукаве, наклонился и сказал, что его вызывает майор.
Дрогнуло сердце. Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за ним, он бы увидел, как побледнел Роман. В жестоких боях с фашистами всякое случалось, но он, пожалуй, не припомнит, чтобы его охватывало такое неприятное чувство, как сейчас. Не допив чаю, он встал из-за стола.
— По вашему приказанию курсант Зимин явился, — отрапортовал он.
— Садись, — майор перебирал бумаги на столе.
Роман присел на стоявший у порога стул. То ли этот стул всегда здесь стоял, то ли майор специально поставил его для Романа подальше от своего стола, неизвестно.
Роман рассматривал квадратное лицо майора, пытаясь хотя бы по его выражению понять, для чего это он вдруг понадобился.
— Покажи свой партийный билет, — несколько растянуто, спокойно произнес майор.
— Я пока еще только кандидат, — ответил Роман.
— Все равно.
Роман, подойдя к столу, протянул кандидатскую карточку, продолжая следить за выражением лица майора. Тот внимательно рассмотрел ее с обеих сторон, раскрыл, взглянул исподлобья на Романа, сверяя фотокарточку с оригиналом, и нажал под подоконником кнопку. На стене зажегся фонарик с матовым стеклом. Майор просветил листок. Роман даже со своего места увидел на листке большие буквы: «ВКП(б)». Майор вернул Роману кандидатскую карточку.
— А теперь скажи, что ты натворил.
— Много чего, всего не перечислишь, дня не хватит, даже если подсчитать приблизительно.
— Как все это понимать?
— Подрывал эшелоны, жег мосты, убивал врагов, потом учился, любил, ненавидел. Видите, сколько всего натворил. А еще взорвал стену разрушенного бомбежкой дома. Заготавливал кирпич для строительства техникума. За это в милиции сидел.
— И ты сбежал? — майор даже оживился.
— Зачем же мне было убегать. Меня освободили, и за то, что кирпича впрок заготовил, директор мне премию выдал.
— Эшелоны, мосты, это ведь в тылу врага? — снова исподлобья посмотрел майор.
— Да уж не теперь, конечно. В войну просто так не награждали.
— Значит, ты никакой вины за собой не чувствуешь? Скажи, а почему тебя управление Днепро-Двинского бассейна разыскивает?
— Вон оно что! Сразу бы так и сказали, а то взялись партийные документы проверять, будто я их подделал. Дело в том, что меня сюда направляли для изучения военных катеров. Ну, а я поступил к вам.
— Почему же написано, чтобы тебя немедленно направить в их распоряжение?
— То есть как, а учеба? Вы сообщите им, что я учусь и ехать мне туда нет никакой необходимости.
— Ты, наверное, не знаешь, кто тебя вызывает.
— Как не знаю? Полковник, из нашего пароходства.
— Начальник отдела кадров. Я тебя здесь не имею права задерживать.
— И начальник училища, если захочет, не удержит?
— Не знаю, наверное, не сможет.
— Что же я преступного совершил? В любом случае к ним я не вернусь, они же мне сами сказали, что дело это добровольное.
— Но ты согласился.
— Ну и что? А теперь передумал.
— Ладно. Я схожу к начальнику училища, потому что мы думали отправлять тебя с сопровождающим.
Майор ушел к начальнику училища, Роман остался ждать в коридоре. «Что же это происходит, — думал он. — Я на гору, а черт за ногу». Но долго оставаться наедине со своими невеселыми мыслями Роману не пришлось. Его вызвали к начальнику училища.
— Почему же ты мне раньше не признался, партизан ты этакий? А я беспокоюсь, все думаю, что же он там мог натворить? Ведь твоя судьба мне вовсе не безразлична. Считал, что ты станешь гордостью нашего флота. Говорят, стихи хорошие о море пишешь, да я и сам некоторые читал в стенной газете, понравились. Как теперь прикажешь нам с тобой поступить? Мне лично понятно, почему тебя отзывают. Они не хотят потерять тебя, тоже, наверное, беспокоятся. Выдадим тебе билет туда и обратно, паек, на сколько нужно. Утрясай свои дела и возвращайся. — Начальник училища сделал паузу и добавил: — Если отпустят.
— Я ведь отстану в учебе.
— Ничего, у тебя неплохие успехи, наверстаешь, партизан морской, — рассмеялся начальник училища. — Значит, договорились, до встречи.