— А знаешь, совсем неплохо написано. Теперь, наверное, и не нашел бы таких слов. Как видишь, мне ничего не оставалось, как только просить тебя быть моей сестрой.
— У меня такое чувство и сохранилось.
— Тогда, если говорить откровенно, я мог бы тебя увести со свадьбы.
— Все ждала твоего решения — и дома, и возле института, где ты меня встречал. Я всегда ценила твое бережное ко мне отношение, но когда ты вошел — чего уж теперь таить, — одно твое слово, и ушла бы за тобой хоть на край света. А потом получила твое письмо с пожеланием счастья и поняла, как ты ко всему отнесся. Мама все боялась, как бы не сбежала с тобой, стыдно, мол, перед людьми будет, и посылала каждый раз Косяка, чтобы встречал меня.
Роман подумал, но вслух не высказал, что могло случиться с ее Косяком во время той последней встречи.
— Я долгое время ничего не знала о тебе, а потом Федор сказал, что ты окончил в Минске партшколу, потом юридический институт. А почему ты не работаешь по специальности?
— Жизнь — штука сложная. Может быть, она бы и не была такой сложной — ведь и учение наше, и строй наш самые справедливые в мире, — если бы отдельные люди не обюрократились, не возомнили о себе бог весть что и не начали оскорблять и затирать честных людей. Я с этим сталкивался, замечал, особенно в деревне, когда приезжал к родителям и неоднократно слышал об этом от парней — товарищей по институту.
— Ну и как, ты навел порядок?
— Я решил, что больше пользы принесу будучи журналистом. А знание юриспруденции нашему брату журналисту только помогает в работе.
— А я в больнице работала и биологический факультет заочно закончила. Считаю себя больше врачом, чем учителем. Правда, иметь дело с болезнями, быть всегда среди больных — нелегко. Иногда кажется, что и сама всеми этими болезнями переболела, и меня это очень тревожит. Раньше я и чувствовала себя, и выглядела значительно лучше… — как-то задумчиво проговорила Надя.
— Ну что ты, такая симпатичная, у тебя вся жизнь еще впереди.
— Нет, Роман, на мою долю выпало самое для меня страшное — одиночество. Думала, выращу сына, избавлюсь от этой хандры, выйду из этого состояния, а оно заполонило меня еще больше. Наверное, и я была бы счастлива, не будь у меня такой впечатлительной, легко ранимой души.
— И не только такой, — как бы продолжил Роман, — а еще и доброй, отзывчивой, готовой на самопожертвование. Скажи, пожалуйста, — Роман попытался отвлечь Надю от грустных мыслей, — а как поживает красотка Лиля?
— Это хорошо, что ты о ней вспомнил. Мне так хотелось, чтобы ты увидел ее несколько лет назад. Изнуренная, какая-то вся, словно лимон, выжатая, только по-прежнему глазищи горят. Уехала куда-то в Казахстан, говорят, отца ее туда направили. Думается, что это тоже результат своеобразного одиночества. Какие теперь в наше время условия для создания счастливой семьи! Только проверьте, прежде чем связать судьбы, свои чувства. И когда убедитесь, что любите друг друга, вот тогда и будет счастье.
— Я смотрю, у тебя в квартире такие дорогие вещи…
— Когда мы вошли, я заметила, как ты все внимательно оглядел, и мне показалось, что я почти тебя поняла… Нет, дорогой мой, это только вещи, и со мной в последний путь они не пойдут.
— Отчего у тебя такое настроение, откуда эти нотки пессимизма?
— В этих полированных стенках каждый день свое отражение вижу. А когда ухожу, оно исчезает вместе со мной. Хоть бы след какой остался. Одно время было у меня увлечение: бегала, хрусталь искала. Думала, что в окружении красивых вещей и жизнь другой казаться будет. Потом поняла, что не в них дело, и решила в науку с головой окунуться. Осталось только диссертацию написать, защититься… Что это я все о себе да о себе, — словно спохватилась она. — Сейчас чаю попьем. Этот день я причислю к тем моим счастливым дням, которых, если не считать детства, было так мало.
— Какие же дни ты считаешь самыми счастливыми?
— Те, когда была с тобой. А потом все было не то.
— Почему же? Про себя я такого не могу сказать…
— Видишь ли, ты был совсем в ином положении. Мог выбирать, мог искать и найти свою любовь. Ведь сам сказал, что искал похожую на меня. А я и мечтать о таком не смела. Осталась одна с ребенком на руках. А мужчины в таких случаях как рассуждают? Если ты разошлась — одно, если же твой муж погиб или какое несчастье случилось — совсем другое. Разошлась, значит, кто-то из двоих виноват. А кто именно? Чтобы в этом разобраться, слишком много времени понадобится. А зачем, скажите на милость, солидному мужчине этим заниматься, если вокруг столько прекрасных девушек. Вот у Веры нареченный ее погиб, и женился на ней хороший человек. У меня спрашивают, каким был мой муж. Я и отвечаю, что это был неинтересный во всех отношениях, намного старше меня человек. Говорю правду, а сама чувствую, что воспринимают меня не иначе, как вертихвостку. Признаюсь тебе, директору школы, который сватался ко мне, я сказала, что мужем моим был ты и что я тебя очень любила, но ты встретил другую и бросил меня. Ради проверки сказала. Смотрю, а у него ревность к тебе появилась. Зачем, мол, я твою фотографию храню, и вообще ты можешь еще ко мне вернуться.
— По всему выходит, что тебя просто боятся брать в жены. Я давно понял, что твоим мужем может стать только человек, достойный тебя.
Время, как и когда-то, когда они были вместе, летело быстро. Они посидели еще немного на кухне, попили чаю, и Роман стал прощаться, сказал, что пойдет к себе, в гостиницу.
— Еще что выдумал, — в глазах у Нади недоумение, — разве у меня места мало?
— Может, тебе неудобно, утром соседи увидят, начнутся сплетни.
— Обо мне плохого не скажут. Никто, ни сын, ни соседи, ни в чем предосудительном меня не могут упрекнуть. В квартире моей никогда никаких приемов не устраивалось. Я сама скажу, что заезжал ко мне мой старый друг.
— Мне и самому как-то страшновато с тобой наедине оставаться, — улыбнулся Роман.
— Тогда другое дело, — приняла его шутку Надя, улыбнувшись в ответ. Она постелила ему на тахте, где обычно спал сын.
— Пусть наша любовь останется чистой и святой. Если со временем расскажем об этом, над нами, вероятно, посмеются, — с грустной задумчивостью проговорил Роман.
— Пусть смеются и плачут те, кого природа не наделила настоящими, возвышенными чувствами, — ответила Надя.
Утром Роман и Надя вместе вышли из подъезда.
Роману нужно было пойти на вокзал за билетом, были еще дела в районе, Надя торопилась в школу. Она посмотрела ему в глаза и сказала:
— А теперь позволь, я поцелую тебя на прощание. Какая у тебя счастливая жена…
Прошла еще одна весна. Уже не щелкали соловьи в затонах Сожа, не токовали тетерева на токовищах, не хрипели, не пробовали свой голос на тяге вальдшнепы. Затянул в небесной синеве над широким лугом свою задумчивую песню большой серый кулик-веретенник, свел ее до звона тонкой струны и тоже оборвал до следующей весны. Подавилась ржаным колоском кукушка и не отсчитывала кому-то отмеренных лет. Выл жаркий, тихий летний день. Листья деревьев покрылись защитной, блестящей пленкой, чтобы отражать горячие солнечные лучи, удерживать в себе влагу.
Роман стоял в тени под липой возле Надиного подъезда. С детства Роману была свойственна почти болезненная способность откликаться на зов чужой души. Это чувство и сейчас сжимало его сердце. Мучила, не давала покоя одна мысль: почему Надя не сообщила ему о своем тяжелом недуге. Ведь он бы приехал, примчался, прилетел…
Надины соседи ему только что сказали, что ее нет в живых, что квартира опечатана райисполкомом до возвращения сына из армии.
Роман решил купить цветов и пойти на кладбище, найти место, где похоронена его Надя.
Вот почему в прошлый его приезд она говорила о плохом самочувствии. И не нотки пессимизма, как тогда ему казалось, проскальзывали в ее разговорах. Это было отчаяние, предчувствие кончины. Она безусловно догадывалась, хотя врачи ей и не говорили, что болезнь неизлечима. Роман и подумать не мог, что видит ее последний раз.
Прошел год, и ее не стало.
Роман не спросил у соседей, приезжали ли сын и сестра. Возможно, что похоронили и без них, ведь сын служит в подводном флоте, сестра — за рубежом.
Роман вспомнил, с какой одержимостью говорила Надя о прошлом, стараясь отыскать в прожитой жизни что-то доброе, счастливое. И если, страдая от одиночества, догадываясь о возможных последствиях тяжелой болезни, все же думала о будущем, то только в связи с сыном — ей хотелось увидеть его счастливым, крепко стоящим на ногах мужчиной, мужем, отцом.
Как ничтожно мало было отпущено прожить этой красивой, умной, достойной счастья женщине.
Роман шел по старой улочке, по обе стороны ее стояли прячущиеся в зелени деревянные домики. Роман поглядывал на огороды и наконец остановился возле одного домика, открыл калитку, вошел.
В теньке на табуретке сидел, опираясь на палку, седой старик.
Роман поздоровался, спросил:
— Дедушка, не вы ли хозяин этого дома?
— Да, да, а чем интересуетесь? — в свою очередь быстро спросил старик.
— Извините, но в вашем огороде я увидел множество цветов. Может, продадите букет? Заплачу, сколько скажете.
— А вы, молодой человек, местный?
— Нет, я приезжий, издалека.
— А то я местным не продаю. Надо, чтобы молодежь сама выращивала цветы для украшения жизни. А зачем вам понадобились цветы? — Старик поднялся и повел Романа в огород.
— Ну, как вам сказать, очень нужны.
— Вам какие больше нравятся?
— Розы.
— Розы выращивали еще древние римляне. И каждый цветок соответствовал своему назначению. Одно дело, если вы идете на свадьбу, совсем иное — на свидание с девушкой.
— В таком случае, я признаюсь вам, дедушка. Хочу навестить могилу любимой женщины.
Старик внимательно посмотрел на Романа, открыл ящичек, прикрепленный к стенке сеней, и достал оттуда нож с острым загнутым кончиком.