Среди пленников царило недоверие и беспокойство. Наши жалобы на вшей, убогое размещение, недостаточное питание и т. д. теперь отодвигались на самый задний план. Тот, кто вчера казался нам образцом, сегодня, как мы имели случай убедиться, прибыл сюда, в лагерь, в качестве предателя. Среди них оказался даже мой старый знакомый и земляк, директор начальной школы Хунд. Своим поведением здесь он уже заслужил кличку «грязная собака»! Становилось опасно доверять даже самым близким друзьям. Разговаривать можно было только с глазу на глаз – повсюду были соглядатаи! Особенно важным для меня стал разговор с капитаном Лютцельбергером, директором школы из Липпштадта. Трое его сыновей все еще сражались в серых шинелях. Старший имел звание капитана, как и сам его отец. Старший Лютцельбергер решил вступить в Национальный комитет. Когда я стал упрекать его тем, как отнесся бы к этому его старший сын, на глазах старика были слезы. Однако на следующий день он все равно поддался уговорам эмигрантов и вступил в ряды предателей.
В какой-то момент пошатнулась позиция и моего сослуживца по дивизии лейтенанта Карла Прошински. Это был очень порывистый юноша, хотя это качество и мало помогало ему в лагере. Враг пускал в ход ложь и интриги, которые стали для него обычным средством на все случаи жизни.
В апреле нам разрешили написать письма домой. Через несколько недель нам заявили, что правительство Германии отказалось принять от нас почту, однако несколько дней назад наши товарищи нашли те самые «отвергнутые» письма в одном из зданий на Каме. Те помещения прежде принадлежали церкви и не были превращены в новый лагерь. Русские просто захотели прочитать, что мы напишем домой!
На сердце у меня лежала тяжелая озабоченность. К чему это приведет? Даже мои товарищи Имиг и Петер, с которыми я собирался бежать вскоре после того, как был захвачен в плен, перешли в лагерь предателей. Пошел бы их путем и Фюрстенбургер? Это невозможно! Вот уже несколько месяцев, как он лежит в лесу на кладбище, к северу от города. Славный капитан-кавалерист Рапп тоже не вернулся из госпиталя, как и лейтенант Хаферкамп. Они нашли свой вечный дом и теперь спокойно спят, и их нисколько не трогает суета наших дней.
Арестован как вожак банды заговорщиков
Я замер. Кажется, кто-то назвал мое имя? Ну да, вот снова.
– Капитан Холль! – Голос донесся от входа во второй блок.
– Я здесь! – ответил я, отвлекаясь от своих мрачных мыслей.
Подходя поближе, я увидел рядом с конвоиром у ворот бывшего дежурного по лагерю. Это был высокий рябой русский, который теперь был на побегушках у НКВД. Между собой мы звали его «соглядатаем». Я почувствовал беспокойство.
– Капитан Холль? – снова позвал он меня высоким, почти женским голосом, звук которого резал мне уши.
Я представился. Русский приказал мне идти за ним. С невозмутимым выражением лица я повиновался. Пока мы шли к клубу, товарищи провожали меня вопросительными взглядами. Когда я заходил в клуб, мое тело было напряжено, как струна. По сторонам я не смотрел. Несмотря на то что я не чувствовал за собой никаких проступков, инстинктивно я чувствовал беспокойство.
Мы поднялись на второй этаж. «Соглядатай» остановился в коридоре перед последней дверью с левой стороны и распахнул ее. В помещении сидели какой-то малознакомый мне лейтенант и молодая женщина-еврейка. Лейтенант опирался локтем на стол, а сверху на локоть он положил свою угловатую лысую, будто отполированную голову.
«Соглядатай» доложил о прибытии. В докладе прозвучала и моя фамилия. Лейтенант что-то ответил, но я не понял, о чем он говорит. На плохом немецком «соглядатай» спросил у меня о том, где я разместился. Мы вместе прошли ко мне в комнату, где мне приказали собрать вещи. Теперь я понимал, что обратно уже не вернусь. Выходя, я сумел передать свою расчетную книжку, которую до сегодняшнего дня мне удавалось прятать, а также несколько фотоснимков и карту России капитану Шпаннагелю. И вот я снова стою перед мясником из НКВД. Он проговорил что-то, и девушка-еврейка перевела:
– Капитан Холль, вы арестованы!
Я ожидал чего-то подобного, но все равно слегка побледнел.
– Разрешите спросить, на каком основании я арестован?
Переводчица перевела. Ответ слегка улучшил мне настроение:
– Вы являетесь руководителем банды заговорщиков и распространяете профашистскую пропаганду!
Итак, у них было только это, ничего конкретного.
– Могу я тогда увидеть лично, какую именно банду я имею часть возглавлять?
Моя улыбка лейтенанту явно не понравилась, и он проговорил что-то с циничной ухмылкой:
– Улыбка вам не поможет! – Тон был явно угрожающим.
Лейтенант, перестав меня запугивать, отдал какие-то распоряжения «соглядатаю», и тот снова вывел меня из помещения. Мои скудные пожитки сложили в соседнем помещении, где проживал «соглядатай». Потом мы снова спустились вниз по лестнице, и он повел меня через двор к бане. Немного помешкав, русский достал из кармана ключ, открыл двойную дверь и приказал мне войти. Я оказался в предбаннике. Прямо перед собой я увидел еще одну дверь. Двойная дверь за мной захлопнулась. В полной темноте я пробрался к двери впереди, но, когда открыл ее, снова оказался в темноте. Я нащупал выключатель справа и, открыв дверь, вошел в ярко освещенное помещение. Помещение было сводчатым и напоминало подвал. Два окна были забраны решетками, за окнами было видно здание лагерной пекарни напротив. Потолок надо мной был покрыт мхом, что говорило о том, что через него в помещение проникала влага. Я сидел на одних из трех деревянных нар, потом прилег на них прямо в тонкой армейской шинели и задумался. Что от меня было нужно русским? Надо подумать! Одно я знал твердо: я никогда не стану предателем! Я лучше умру! Я начал ходить кругами по комнате, разглядывая стены. Один из заключенных, находившихся здесь ранее, попытался нарисовать на стене карту Африки. В углу была подпись: унтер-офицер Шефер. Я мог делать по 12 шагов вперед и по 8 из стороны в сторону.
«Руководитель заговора». Продолжение
Я услышал звук открываемого замка входной двери, которая распахнулась и сразу же снова закрылась. Тишина, потом звуки осторожных шагов наощупь, и вот дверь в помещение, где я находился, распахнулась. Я неохотно встал со своего ложа и спокойно поздоровался. Передо мной стоял начальник оперативного штаба 71-й пехотной дивизии подполковник фон Белов, который удивился, увидев меня здесь. На его лице было написано изумление от неожиданной встречи.
– Как вы оказались здесь, господин подполковник? – спросил я.
Все еще стоя в дверях, он ответил:
– Меня арестовали как руководителя заговора.
Я улыбнулся и заметил:
– Меня тоже, господин подполковник.
– Но что нужно от нас русским? – Подполковник вопросительно посмотрел на меня.
– Они хотят, чтобы мы стали предателями, а мы ими никогда не станем, даже если они поставят нас к стенке! – Мы посмотрели друг на друга и пожали друг другу руки.
Вот уже шесть дней, как мы находились в камере, и сегодня к нам прибыло «пополнение». Это полковник Кроме, который прежде был на хорошем счету у командования корпуса как один из старших его офицеров.
К этому времени допросы, которым нас подвергли, ясно показали, чего от нас хотят. Русские хотели любой ценой заставить нас вступить в Национальный комитет. Лагерное начальство надеялось, что те из офицеров, что все еще продолжали сопротивляться, последуют нашему примеру. Русским казалось, что рост движения предателей идет слишком медленно.
Пока допросы так ни к чему и не привели. Первым меня допрашивал молодой лейтенант-еврей. На следующий день мной занялся уже лично гвардии майор. Он приказал мне сесть. Я присел напротив него и посмотрел ему прямо в глаза. Он явно не смог выдержать мой взгляд, потому что сразу же отвел глаза. Затем последовали вопросы и ответы. Мне нечего было утаивать. Мои ответы были ясными и правдивыми. Если следовал вопрос, на который, как солдат, я не мог дать ответ, я отказывался отвечать. Кудряшов понял, что ему не удается достичь цели, и поэтому стал вести себя все более грубо. Он начал угрожать:
– Ты никогда больше не увидишь дома! Мы уничтожим тебя физически и морально! Сибирь велика, и там найдется много рудников, где добывают серебро и свинец!
– Гвардии майор думает, что его угрозы сделают меня слабее, но он сможет добиться лишь обратного!
Переводчик перевел. Какой же комический эффект произвели мои слова! Кудряшов подскочил на стуле и вскричал:
– И кто кому здесь угрожает? Да даже если бы здесь было два капитана Холля, вооруженных автоматами, я со своим браунингом уложил бы обоих!
Мне оставалось лишь улыбаться.
То же самое происходило и с подполковником фон Беловом и полковником Кроме. И тоже безрезультатно. Долгие часы допросов, и всё с одной целью: вступить в Национальный комитет. Ответ тоже был неизменным. Тогда русские решили испробовать на нас другие методы. Никогда не думал, что такое станет возможным, но это произошло. Раз в два-три дня нас забирали в НКВД, и там мы писали отчет обо всех своих действиях, о беседах, которые за это время вели Кроме, Белов и я.
Если бы только этот пол мог говорить, он подготовил бы отчет обо всем. Именно сюда укладывали наших мертвых товарищей; их сносили сюда после того, как их настигла смерть от сыпного тифа. По ночам сюда заявлялась русская женщина-дантист по фамилии Заумина, которая щипцами выдергивала у мертвых золотые зубы. Были и «информаторы», как, например, Бёвен из Унтеррата близ Дюссельдорфа, который стал вдруг очень религиозным и чьи уроки были оплачены католической церковью. Как в свое время Иуда получил за работу сребреники, так и с ним расплачивались дополнительными порциями с кухни. Их проносили как раз мимо нашего окна. Работу тюремного надзирателя пришлось исполнять руководителю антифашистов, старшему казначею Хофману из района Бюкербергера. Он отвечал за то, чтобы наши товарищи не смогли установить с нами связь. Этот Хофман, а также капитан Хильвиг, лейтенант Балтин, лейтенант Фрай из Саксонии и еще четверо офицеров написали в адрес русских доносы на меня, что приве