Мы уже несколько недель находились в лагере «Кама». Сюда же перевели немецких офицеров из Суздаля и Красногорска. На тот момент нашу группу перевели в меньшую по размеру комнату в противоположном конце коридора. Кроме того, она увеличилась на три человека: полковники Рейниш и Кратш, а также румынский майор Николаи также являлись препятствием для Национального комитета, поэтому их тоже следовало изолировать. Что представляла собой изоляция, мы на тот момент уже хорошо себе представляли. В течение часа рано утром мы могли совершить прогулку на свежем воздухе в сопровождении русского конвоира. Остальное время мы проводили в нашей маленькой комнате под номером 21, играя в шахматы или в кости или просто беседуя. Никому без разрешения нельзя было даже подойти к нашей комнате, расположенной в дальнем конце коридора. Рядом с нашей комнатой располагалось место заключения, темная камера, куда сажали офицеров, попытавшихся совершить побег. В конце концов русские оставили свои попытки завербовать нас в Национальный комитет. Последняя беседа, во время которой нас проинформировали о создании 12 сентября 1943 г. Союза немецких офицеров во главе с генералом артиллерии фон Зейдлицем, окончательно продемонстрировала им, что нас нельзя склонить к предательству даже такой новостью, будто в состав союза вот-вот войдет генерал-фельдмаршал Паулюс.
Никогда не смогу забыть один маленький эпизод. Наших товарищей-пленных забрали на допрос, и мы с Кроме и фон Беловом остались в комнате одни. Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату зашел какой-то русский капитан. Он прихрамывал и опирался на трость. На лице ясно была написана ненависть к нам, немцам. Капитан произнес несколько слов, которых я не понял. Я смотрел на него твердо и спокойно. Похоже, ему это не понравилось, потому что он поднял трость и сделал ей движение, будто собирался ударить меня по голове. Вероятно, он ожидал, что я продемонстрирую свой испуг. Я никак не отреагировал на его жест. Он остановил трость всего примерно в 5 сантиметрах от моей головы. Наконец, русский повернулся к фон Белову и ударил его тростью по белому лампасу офицера штаба на форменных брюках. Но и фон Белов, и Кроме никак не отреагировали на поведение этого пролетария. Наконец, плюнув несколько раз в нашу сторону, русский с громкой руганью вышел из комнаты.
В соседней комнате количество проживающих также возросло. Их там было гораздо больше, чем нас, всего примерно 30 человек, из которых особенно выделялся полковник фон Ханштейн. Этих людей тоже изолировали за то, что они твердо высказались против Союза немецких офицеров и Национального комитета. Мы были рады видеть своих товарищей в хорошем настроении, что они постоянно демонстрировали своим поведением.
Блок номер 2
13 ноября 1943 года. В этот день царило большое оживление, так как было изолировано очень много людей. Из-за этого русские объявили построение всего 2-го блока, где содержались подлежащие изоляции офицеры. Вместе с примерно 60 другими военнопленными мы поднялись в верхний зал нашего блока, который был огражден колючей проволокой, чтобы отделить нас от остальных обитателей лагеря. Ворота открывались только тогда, когда нас вели принимать пищу, поэтому к нам никто не мог приблизиться без специального разрешения.
Прежде мне не приходилось быть свидетелем того, как немцы доносят, подвергают насмешкам и издевательствам своих соотечественников, но здесь мне довелось увидеть, как все это проделывает Мангольд, пользуясь своими полномочиями старшего по блоку, а также его цепные псы лейтенанты Кальбаум, Рихтер и Кайзер. Их главной обязанностью являлось не дать нам связаться с внешним миром, то есть с остальными военнопленными. Мангольд был достойным членом Союза немецких офицеров. Он лишился остатков уважения своих прежних товарищей. За хорошую работу в качестве старшего по блоку изоляции он вскоре был назначен старшим по всему лагерю, а его место блокфюрера перешло к майору Хартбергеру, австрийцу, который уже долгое время был верным слугой у русских.
Прежде чем передать свои обязанности австрийцу, Мангольд через полковника Никифорова объявил мне 5 суток ареста за то, что однажды на утренней перекличке я пожаловался на то, что он неуважительно обращается с людьми старшего возраста.
Прежде чем распределить по комнатам, нас продержали в верхнем зале два дня. Комната под номером 7 предназначалась для тех, кто считался самыми паршивыми овцами, а в маленькой комнатке рядом поселили полковников Кроме, Вольфа и Эрлера. Нас собрали поименно из отдельных комнаток, в которых нас расселили до этого. Так образовалось сообщество пленных, живущих совместно, в котором я сразу же почувствовал себя как рыба в воде. Кроме старшего по комнате подполковника Бурманна, со мной проживали священник Рот, майор Блюме, майор Люббе, советник военного суда Мевес, подполковник фон Белов и еще четыре наших товарища; у нас сложился свой тесный коллектив единомышленников.
Вряд ли можно припомнить хотя бы один день, когда кто-нибудь из нас не отбывал бы наказания заключением. Поскольку комната для арестантов находилась в нашем же здании, мы имели возможность ободрить нашего товарища в заключении через трещину в окне или щель в двери. Нам удалось организовать все настолько хорошо, что тот, кто отбывал наказание арестом, не испытывал никаких лишений.
Как-то, когда наказание заключением отбывали полковник фон Ханштейн и еще два офицера, посыльный с кухни по ошибке принес еду на пятерых: по 200 граммов хлеба на каждого и пять кусочков рыбы. Дежуривший в тот день русский лейтенант, который открывал дверь, приказал оставить всю еду снаружи. Потом русский схватил порцию хлеба и рыбу. Через минуту я видел, как он, стоя посреди пустой комнаты, с жадностью проглотил обе порции. Увидев меня, русский упрятал остатки рыбы себе в карман шинели[6].
Каждый день арестованным приходилось убирать по одному помещению. Даже тогда, когда Мангольд упрятал меня под арест на пятеро суток, установленный порядок соблюдался неукоснительно. Моим напарником был назначен летчик-истребитель лейтенант Хелмс. Разумеется, мы распределили назначенные нам работы поровну. Хелмс рассказал мне свою историю. Русские хотели уговорить его вернуться в свою часть, чтобы он угнал оттуда самолет Ме-109[7]. В том же здании, где содержался Хелмс после того, как он попал в плен под Мурманском, держали и захваченного немецкого лейтенанта из Гамбурга, с которым Хелмсу однажды удалось коротко переговорить. По словам Хелмса, это был статный мужчина с подтянутой фигурой и прямой осанкой. Позднее он наблюдал через замочную скважину, как лейтенанта допрашивали. Он видел, как его истязали. В один из дней лейтенанту выбили глаз. Незадолго до того, как его уводили, Хелмса как раз снова вызвали на допрос и провели мимо комнаты, где держали того лейтенанта. Изнутри доносилось нечто, похожее на бормотание лунатика. Потом Хелмс ничего не смог узнать о судьбе того лейтенанта. Обращались ли русские так же со многими другими военнопленными, чтобы сделать из них предателей? Скольких еще они замучили до смерти?
Что происходит? Подполковнику фон Белову приказали собрать вещи и идти в караульное помещение. Неужели и его тоже подвергнут «особой обработке»? Он собрал вещи и со всеми попрощался. Я решил проводить его до ворот. Мы снова посмотрели друг другу в глаза, пожимая руки. Оба знали, что, что бы ни случилось, мы никогда не станем предателями! Вон мы попрощались, и ворота за ним закрылись. Наш дорогой старый товарищ, который в течение многих дней общих испытаний стал дорог каждому из нас, ушел в неизвестность. Увижу ли я его снова?
Близилось Рождество, и в 7-й комнате мы мысленно к нему готовились. В канун Рождества, лежа на железных койках, мы пели рождественские песни. Рождественское утро началось с общих разговоров. Все наши мысли были далеко, там, где остался наш дом.
Вчера и сегодня сюда прибывали наши товарищи из лагеря Оранки. Среди них были и мои однополчане Шулер и Крелль. Слава богу! Хоть кто-то остался в живых. Ведь так много тех, кто просто не выдержал пути и остался лежать вдоль дороги.
Вчера вечером под покровом темноты мне удалось выскользнуть из 7-й комнаты и навестить старого друга Крелля. Содрогаясь от ужаса, он рассказал мне о том, как им пришлось похоронить в Бекетовке 35 тысяч человек, умерших от сыпного и брюшного тифа и от истощения. Но в лагере Оранки все было не так, как в Елабуге. Там было гораздо больше тех из пленных, кто стал жертвой эпидемий. По дороге среди итальянцев были даже случаи каннибализма. Крелль считал меня погибшим и был очень рад снова увидеть меня.
Сегодня к нам в комнату прокрался еще один мой друг, Ханс Иоахим Шулер, который был адъютантом нашего батальона. В последний раз мы виделись почти год назад. Какое же счастье было снова видеть старого верного друга после долгого перерыва и убедиться, что этот человек не изменился. Я был рад видеть и лейтенанта Аугста, который, на мой взгляд, тоже совсем не изменился.
24 декабря 1944 года. Военнопленные 2-го блока сидят по камерам. Их сердца полны радости, мысли находятся в далеком доме. Так просто и без долгих церемоний мы отпраздновали самый большой праздник года, вдалеке от дома, мы, истинные сыновья своего народа, мы отринули от себя грязь предательства, все то, что творилось вокруг. Нам удалось упросить русских разрешить нам маленькую ель, которую мы украсили самодельными игрушками. Некоторым удалось сэкономить немного от своего пайка, чтобы у них было хоть что-то на канун Рождества. Мне тоже удалось сберечь 300 граммов хлеба, которые я с молитвой порезал на кусочки, как это делают дома с рождественской коврижкой. Мысленно я был дома со своими близкими и любимыми. Где и как они празднуют это Рождество?
1 января 1944 года. Начало нового года. Принесет ли он нам долгожданную победу? Мы все верили и ждали ее. Я знал, что новый год никак не изменит мои убеждения, веру и мое поведение. В комнатах по соседству многие мои товарищи так же, как и я, использовали моменты воспоминаний о далеком доме для того, чтобы укрепить свою веру.