Переводчик переводил фразу за фразой. Лицо гвардии майора все больше кривилось, будто от яда. Ничего не сказав в ответ, он вышел из комнаты вон. Некоторые из моих товарищей считали, что я не должен был так говорить с ним, что это только ухудшит наше положение. Другие были на моей стороне. Старший по нашему блоку полковник Кроме молча последовал за майором. Через полчаса он вернулся и объявил:
– Господа, прошу вас прекратить голодовку и начать принимать пищу. Сегодня вечером количество ставен сократят наполовину. Я понимаю, что это будет уступкой с нашей стороны, но мы не можем настаивать в этом вопросе, так как гвардии майор не желает, чтобы снаружи были видны ваши нагие тела. Через несколько минут придет врач, чтобы забрать тех, кто принимал участие в голодовке, в госпиталь.
Я был не очень доволен результатом. Если бы мы более твердо отстаивали свои права и потребовали, чтобы ставни были сняты немедленно, то так и было бы. Однако полковник Кроме был нашим старшим по блоку, следовательно, мы должны были оставлять за ним право поступать так, как это будет больше всего на пользу нашему сообществу. Данный инцидент продемонстрировал, что голодовка являлась мощным оружием в наших руках, но пользоваться им можно было только в самых крайних случаях, чтобы не притуплять эффект его воздействия. И все же при первой же возможности мы должны избавиться и от остальных ставней на окнах.
Дни потянулись дальше обычным порядком. Через какое-то время все участники голодовки вернулись в блок. В госпитале их так же изолировали от остальных, чтобы максимально уменьшить их контакты с другими обитателями лагеря. И все же некоторым удалось связаться с друзьями в общем лагере и рассказать им о том, что произошло.
Разоблачение шпиона
Наш хор разучил песнопение на Троицын день, которое мы исполняли, пока весь лагерь находился на построении для переклички. Нас не было видно из лагеря, но все слышали, как мы пели. Особенно громко мы постарались пропеть второй куплет: «Рейх, завоеванный мечами наших отцов, поможет нам выстоять».
Время от времени эмигранты навещали нас. Обычно это был Маурер, незаметный человек маленького роста, с чересчур высоким голосом и морщинистым лицом. Он пытался читать нам лекции, но это кончилось плачевно для него, особенно в первой и второй комнатах. В остальных комнатах ему позволяли говорить, но никак не реагировали на его слова. Но здесь их неформальный лидер Генрих, мужчина 50 лет, родившийся в Прибалтике и свободно говоривший по-русски, настолько огорчил малыша Маурера, что тот выбежал прочь со слезами на глазах. Наконец с любыми попытками нашего политического просвещения было покончено.
Регулярно доходившие до нас новости о ходе боев на всех фронтах давали пищу для долгих озабоченных споров, особенно среди наших старших товарищей. Я не принимал участия в этих разговорах, так как считал все слухи вражеской пропагандой, направленной на то, чтобы ослабить нас. А если эти новости были правдой, то отсюда, из плена, мы все равно ничего не смогли сделать. Несмотря на все плохие вести, я верил в победу моего народа! Я до конца выполнил свой долг и был готов предстать перед любым судом, чтобы оправдать свои поступки. А на то, что будет, я был не в состоянии никак повлиять.
Мне не было скучно, так как свой распорядок дня я подчинил жесткому графику занятий. Всегда было приятно цитировать поочередно с доктором Манитцем диалоги из «Фауста»; мы оба знали наизусть много отрывков из этого произведения. Если занять себя достаточно плотно духовной пищей, то на несколько часов забывается постоянно преследовавшее нас чувство голода.
Прибывший из Москвы на несколько дней для инспектирования лагеря полковник организовал для нас обязательный просмотр фильма о Харьковском показательном судебном процессе. В фильме было показано осуждение и казнь через повешение военнослужащих вермахта и СС, совершивших в Харькове преступления против человечности.
Стоял великолепный знойный солнечный день. Лишь некоторые здоровяки выполняли свои обязательные ежедневные физические упражнения при ослепительных лучах полуденного солнца. Двор перед блоком снова, как это часто бывает, закрыт для нас – очередная мера наказания. Я был поглощен заучиванием слов из английского словаря. Тут дверь вдруг открылась, и во внутренний двор вошли двое пленных. Один из пленных – румынский офицер, второй – лейтенант с Рыцарским крестом. Вдруг капитан Саша воскликнул, широко раскрыв глаза:
– Что же это такое? Я же знаю его! Он не лейтенант, и, конечно, не может иметь Рыцарский крест! Он унтер-офицер!
– Вы знаете этого человека? – спросил я.
– Конечно! Это унтер-офицер, его зовут Ниссен, и он давно уже работает на НКВД.
Я понял, что этого человека прислали к нам шпионить. Для того чтобы придать ему заслуживающий доверия вид, его украсили Рыцарским крестом. Но русские не предполагали, что этого парня в нашем блоке опознают.
Через несколько минут после того, как «лейтенант Ниссен» представился старшему по блоку, он появился во дворе раздетым до нитки. Теперь этому грязному псу предстояло играть разве что роль чистильщика сортиров.
Это была вторая попытка русских внедрить в 6-й блок своего шпиона. Первый случай произошел с осведомителем НКВД лейтенантом ВВС Лохоффом, который не сумел приблизиться к нам. Мы ясно дали ему понять, что если он дорожит жизнью, то ему следует очистить площадку от своего присутствия. Его работодатели явно остались недовольны своим агентом, и его никогда больше не видели в нашем блоке.
Лето в изоляторе
Произошло еще одно событие. Вчера утром к нам неожиданно зашел гвардии майор, который произнес радостную речь, проинформировав нас, что во Франции открылся Второй фронт. Земля там пропиталась кровью, сплошь покрылась железом, а небо постоянно заполнено тысячами самолетов союзников.
Среди нас появился и полковник из Москвы. Он решил выслушать пожелания военнопленных. Полковник Кроме короткими фразами выразил ему наши претензии по поводу деревянных щитов на окнах и потребовал, чтобы их немедленно сняли. Полковник согласился с этим, и теперь со стороны дороги в комнатах снова появился доступ к нормальному дневному свету.
Во двор вошел дежурный офицер. По записке, которую он принес с собой, он начал зачитывать фамилии: Кроме, Вольф, Шпигельберг, фон Ханштейн, фон Гельденфельд, Мевес, Миддельдорф и Холль. Нам приказали одеться и следовать за ним. Мы прошли через комнату караула за территорию лагеря к административному зданию, где располагался кабинет генерал-майора. Нас привели в кабинет Кудряшова, где он уже ждал нас с переводчиком. Мы построились в одну шеренгу и стали ждать, пока он заговорит. Гвардии майор нервничал. Под моим взглядом, которым я непрерывно продолжал сверлить его, он занервничал еще больше. Из моих допросов здесь я помнил, что он не мог вынести, когда ему смотрят прямо в глаза. Вдруг он закричал, требуя от меня, чтобы я ответил, почему уставился на него? Я что, так же смотрел и на своего фюрера? Я ответил, что привык смотреть людям в глаза. Тычок в бок от полковника Кроме, который стоял справа от меня, заставил меня замолчать.
Дверь позади гвардии майора немного приоткрылась. Этого момента нам хватило, чтобы заметить за ней и узнать лицо того самого полковника из Москвы. Кудряшов сообщил нам, что он приказал убрать ставни. А нас он вызвал в свой кабинет, чтобы сказать, что только мы сами полностью отвечаем за спокойствие и порядок в блоке номер 6. В случае беспорядков нас ждет суровое наказание. Мы оказались заложниками в его руках. Взмахом руки он разрешил нам выйти.
Вернувшись в блок, мы обнаружили, что нам отключили свет. Во дворе одноногий лейтенант Штёр предпринимал новую попытку научиться ходить с помощью искусственной ноги, которую доктор Феллер сконструировал для него из скудных подручных материалов. В 6-м блоке был даже слепой Виссебах, правда недолго, так как он служил в СС.
Лето было уже в самом разгаре. Если оглянуться назад, то казалось, что все, что было в прошлом, произошло совсем недавно. Когда на небе появлялись признаки приближающейся грозы, то и молодые, и пожилые выходили из помещений и застывали, чтобы не пропустить ни одной капли драгоценной влаги. Поскольку водостоки с крыши были повреждены, вода накапливалась, что давало нам прекрасную возможность полностью помыться. Такая процедура являлась настоятельной необходимостью, так как в наше время для помывки – как правило, в полночь, раз в две или три недели, нам выдавали только половину ванной чуть теплой воды. Если кто-то и хотел бы использовать наши ручные полотенца по прямому назначению, то есть чтобы высушить свое тело, то он быстро понимал, что эти скудные лоскутки ткани мало пригодны для того, чтобы вытираться после бани. Персоналу в бане строго-настрого запрещалось разговаривать с нами. Старший среди них являлся убежденным антифашистом, который тут же реагировал на нарушение запрета должным образом.
Вот и лето давно уже сменилось осенью. Можно сказать, что сюда практически уже пришла зима. По слухам, вторжение союзников отразить не удалось, и оно стремительно развивалось. Одновременно началось отступление на Востоке, произошла катастрофа на центральном участке Восточного фронта и выход из войны Румынии после разгрома наших войск и на южном участке Восточного фронта. Все нарастающее ухудшение политической и военной обстановки очень действовало на настроение многих из моих товарищей. Они ходили задумчивые, повесив головы, постоянно озабочены мыслями о будущем. Тем не менее они считают абсурдным сделать то, чего от них ожидали русские со своими приспешниками. Вопрос «предатель ты или нет?» является принципиальным и абсолютно не зависит от политической ситуации! Это подчеркивалось на допросах еще чаще, чем раньше. Сколько жарких противостояний произошло за последнее время! Товарищей постоянно наказывали арестом в тюремных камерах, но из них все равно не удавалось выбить желаемое, какие бы грязные трюки и запугивания ни применялись по отношению к ним.