Мы с сожалением наблюдали, как барак покидал старший ветеринарный врач Хёльсманн, немец родом из Юго-Западной Африки, после очередного допроса, во время которого он согласился вступить в Союз немецких офицеров. В качестве награды он получил работу на кухне. Антифашисты торжествовали, празднуя свой успех, мы же с сожалением пожимали плечами.
За это время некоторых наших товарищей увезли в неизвестном направлении, как, например, подполковников фон Засса и Вестербурга. Перспектива фон Засса виделась незавидной, так как он участвовал в обороне Великих Лук, где русские понесли тяжелые потери от усиленного немецкого полка[9]. И теперь затевался судебный процесс против участников тех боев. Как когда-то говорил гвардии майор, наказание уже ждало виновных. В таких случаях я верил тому, что говорят русские!
Здесь у нас не было недостатка в самых разнообразных слухах. Говорили, что их распространяли русские, чтобы держать военнопленных в состоянии постоянного умственного возбуждения. Как и все другие, я тоже бывал жертвой тех слухов. Я ежедневно молился за Германию и ее победу. Я твердо верил в нее! За 6-метровыми стенами и колючей проволокой вряд ли кто-то сумел бы составить для себя правдивую картину происходящего. Мы все знали, что обстановка очень тяжелая. Но даже если мы перестали бы верить в победу, следовало ли из этого, что мы должны становиться предателями? Кто тогда сможет поверить нам в нашей будущей жизни? Как перешедшие на сторону большевизма преподаватели, священники и юристы объяснят свой поступок? Будут ли они после этого иметь право учить других, рассуждать о верности и чести? Я предпочел бы вести себя так, чтобы мог в любое время рассказать своим соотечественникам о любом своем поступке!
Произошла история, которая вызвала взрыв откровенного изумления во всем нашем блоке. Случилось так, что было принято решение отправить из лагеря в неизвестном направлении всех пленных еврейского происхождения. Эти люди занимали в лагере несколько ключевых должностей. Русские конвоиры тщательно обыскали венгерского еврея Бирна, который долгое время был в лагере старшим над поварами. Поскольку при нем нашли золотые изделия, ему приказали сдать всю свою одежду, а взамен вручили только лишь пару русских штанов. При следующем обыске какое-то количество расплавленного золота обнаружили в каблуках его сапог. В одежде нашли несколько золотых колец; сюда же были зашиты несколько тысяч советских рублей. Как старший над поварами, Бирн постоянно обменивал у страдающих от голода обитателей лагеря кольца и другие золотые изделия на еду. В качестве наказания этот парень получил несколько недель или месяцев на хлебе и жидкой каше. Осведомители НКВД хорошо выполнили свою работу.
Наступившие прошлой ночью холода вновь заставили нас задуматься о том, где добывать дрова. С иронией я вспомнил момент, когда Кудряшов, теперь произведенный в чин гвардии подполковника, решил организовать нас на заготовку дров. Прошло три недели с тех пор, как нам пришлось стоять строем в переднем дворике перед Кудряшовым и каким-то полковником из Министерства внутренних дел. Перед нами поставили задачу заготовки дров для обогрева нашего блока. Никто из нас и с места не двинулся, чтобы воспользоваться этим предложением. Тогда он обратился к полковнику Вольфу, который стал старшим по блоку после того, как полковника Кроме перевели в Москву:
– Отдайте соответствующий приказ!
Вольф ответил:
– Я не имею права на это, ведь мы все – военнопленные!
Тогда Кудряшов, желая продемонстрировать перед казанским гостем свою власть, пошел по рядам военнопленных, осматривая наши сапоги и ботинки, вернее, то, что от них осталось, чтобы принять решение, кто отправится заготавливать дрова. Большинство из нас уже демонстрировали свою готовность отправиться обратно в барак. Когда Кудряшов и его окружение оказались поблизости, кто-то твердо произнес громким и четким голосом:
– Господин полковник, я не стану заготавливать дрова, так как не должен делать этого, согласно Женевской конвенции![10]
Тогда и те, кого успели отобрать, почти хором заявили:
– Я тоже не собираюсь заготавливать дрова!
Кудряшов набросился на них с угрозами, приказал им выдвигаться на работы, но это не помогло. После ожесточенного спора, во время которого подполковник Бурман ясно дал понять, что полагает, что не должен быть принужден к тому, чтобы способствовать укреплению русского фронта и ослаблению германского, нас отвели во внутренний двор. Начался новый виток террора, но и это ни к чему не привело.
До сих пор нам выдали лишь совсем немного дров, и все же в наших комнатах было довольно тепло, к огромному изумлению дежурного офицера. Разработанная еще прошлой зимой наша прекрасная система самопомощи работала прекрасно. Со временем мы научились прятать самодельные инструменты, с помощью которых резали ворованное дерево. Никогда прежде я не верил, что с помощью пилы, сделанной из выпрямленного бочкового обруча, можно очень быстро разделывать доски шириной в сорок сантиметров. Разумеется, все это требовало хорошей организации: сначала выставлялись часовые, чтобы предупредить нас в случае неожиданных визитов, затем в дело вступали те, кто отдирал дерево, предназначенное для наших печей, и, наконец, наступала очередь пильщиков. Часто речь шла о задачах, которые должны были быть выполнены в течение минуты или даже секунд. Дважды нас ловили. Как-то дежурный офицер отнял у нас «пилу» и дрова, а полковника Вольфа, как старшего по бараку, посадили под арест, объявив ему, что он освобождается от своих обязанностей. На следующий день, когда дежурный офицер пришел, чтобы присутствовать на утренней поверке, дворик был пуст. Лишь несколько пленных делали там зарядку. Когда офицер что-то сказал, оказалось, что никто его не понимает. Даже с помощью переводчика нас не удалось сдвинуть с места. Царил какой-то дьявольский беспорядок. Никто не выполнял распоряжений.
– Мы выполняем только приказы нашего старшего по блоку!
– Где полковник Вольф?
– Выпустите его!
Рассерженная толпа людей продолжала выкрикивать эти слова. От дежурного офицера требовали доложить о том, что происходит, коменданту. Дежурный покинул блок и доложил по команде о событиях в бараке. Но даже появление «гвардии задиры» или «гвардии пролетария», как мы называли его, не разрешило проблемы. Каждый из обитателей барака, которого пытались сделать старшим по блоку, отвечал на это отказом:
– Я не смогу должным образом поддерживать порядок в блоке и не согласен с арестом полковника Вольфа, который ни в чем не виновен! – так говорили один за другим все новые претенденты на эту должность.
Русские с руганью покинули барак, а тем же вечером в нем снова появился полковник Вольф, которого с большим воодушевлением приветствовали его обитатели. Сам гвардии подполковник вновь вернул ему должность старшего по блоку со всеми причитающимися «почестями и привилегиями». Старшими офицерами с обеих сторон было составлено письменное соглашение о взаимных обязательствах. Полковника даже пригласили в столовую на «ужин примирения», состоявший из жареного картофеля с котлетами и водки. Вольфу принесли единственные столовые приборы, которыми пользовались в лагере, – нож и ложку. Он с благодарностью отказался от ужина, но не мог не выпить немного водки, иначе наш договор оказался бы под угрозой.
Несмотря на утерю самодельной пилы, которой мы даже придумали имя «Лаура», мы, недолго думая, изготовили новую на замену. Стояли сильные морозы, и никто не желал замерзнуть.
Церковный диспут
8 декабря 1944 года. 20:00 вечера. Два часа назад была съедена наша жидкая похлебка. Эффект от нее был недолгим. Очень осторожно мы отодрали толстую доску от помещения гаража, которое примыкало к лазарету и находилось в опасной близости от караульного помещения. В смелом предприятии принимали участие все обитатели комнаты 10, поскольку в любую минуту нас могли застать на месте преступления. Теперь эта доска лежала в нашей комнате. Свет был отключен, как это здесь часто бывало, и в нашей комнате, как и на всей остальной территории лагеря, царил полный мрак. Мы уже отпилили от доски два куска и сейчас занимались третьим. Комната была полна опилок. Готовые «дрова» надежно закреплялись под койками, так как никто не должен был их обнаружить. Рано утром нам предстояло протопить печь, чтобы при дневном свете никто не увидел дыма. Того ничтожного количества дров, что русские доставляли в наш блок каждое утро, для обогрева всех комнат недостаточно. Кроме того, их дрова все время влажные. Теперь, благодаря тщательному планированию нашей здесь жизни, мы сможем пережить третью зиму и не замерзнуть. Хорошо также и то, что иваны все еще не обнаружили источник, который обеспечивал нас дровами.
В комнату вдруг вбежал один из наших «часовых»:
– Скорее прячьте дрова, сюда идет «гвардеец-задира»!
Он чуть не задыхался. Мы отреагировали молниеносно. Кто-то схватил «пилу» и спрятал ее, двое других озаботились тем, чтобы укрыть от постороннего глаза отпиленные дрова; наконец, третий занялся уборкой опилок.
Я схватил остатки доски и положил их в угол. От доски осталось примерно два метра. Сверху доску прикрыла, пусть и не полностью, чья-то шинель. Не успели мы закончить все эти лихорадочные приготовления, как в комнату вошли четыре человеческие фигуры. Я не понимал, о чем они переговариваются. Впереди ступал Кудряшов, освещая путь длинным карманным фонарем. Похоже, он не слышал громко поданной команды «Смирно!» Не обращая на нас внимания, все четверо прошли в соседнюю 11-ю комнату, затем развернулись и тем же путем вышли прочь. Все прошло хорошо! Но они все еще не ушли из барака, и нам нужно было немедленно вынести из комнаты готовые дрова и остаток доски. Куда? В туалет! Мы торопливо понесли доску к месту назначения. Я уселся там, чтобы никому в голову не пришла мысль заглянуть внутрь. Если кто-то попытался войти, я просто крикнул бы: