Вот уже несколько дней, как еда становится все хуже и хуже, гораздо хуже, чем даже прежде. Создается впечатление, что нас обворовывают сами немцы из тех, кто работает на кухне. Но похоже, руководят всем этим русские. Как и в прошлом году, несколько дней нам не выдавали ни сахара, ни хлеба. По нашим предположениям, это было связано с проблемами доставки. Река Кама замерзла, и на зиму поставки самых важных продуктов временно приостановились, и теперь нам придется ждать, пока снова не откроется навигация по Каме. Недовольство обитателей барака росло день ото дня. Своего пика оно достигло 6 апреля, когда весь барак объявил голодовку и потребовал, чтобы имеющиеся в наличии продукты нам выдавали на руки, с тем чтобы мы сами готовили себе пищу. После долгих переговоров полковника Вольфа с Кудряшовым последний согласился с нашими требованиями, и теперь в нашем бараке устроят собственную кухню. Все мы считаем, что теперь наше положение должно улучшиться.
Однако на следующее утро явился Жук и приказал нам всем собрать вещи в связи с тем, что 6-й блок необходимо «очистить». Такой была месть со стороны русских. Им стало ясно, что такая небольшая сплоченная группа людей, как обитатели блока номер 6, будет становиться все менее управляемой. Наше вчерашнее требование продемонстрировало наше понимание слабости русских и наносило ущерб антифашистам. Тогда Кудряшов принял решение распределить нас между двумя имеющимися в Елабуге лагерями для военнопленных. После тщательного обыска наших вещей группа, в которую включили меня, отправилась в монастырский лагерь. Со всеми нашими пожитками, как во время исхода «детей Израиля» из Египта, мы брели через талый снег по улицам Елабуги. Антифашисты успели хорошо все подготовить к нашему приходу. Когда с наступлением темноты мы прибыли к месту назначения, старшие по комнатам сразу же стали выкликивать нас и распределять по помещениям. Спустя полтора года меня вернули в лагерь, откуда должны были направить на суд военного трибунала.
Старшим по лагерю здесь был подполковник Вюльфель. Ему пришлось оставить Камский лагерь после того, как русские воспользовались его Рыцарским крестом в своей театральной постановке. Из-за его монокля и высокого срывающегося голоса мы прозвали его «побитым Вилли».
Кто-то из военнопленных, узнать которого в темноте мне не удалось, отвел нас с лейтенантом Хейном в 21-ю комнату блока номер 2. Нам определили место в углу. Не определившись в темноте, с кем нам придется делить комнату, мы легли на койки. От приглашения идти на ужин мы отказались. Отказались мы и от завтрака на следующее утро, однако оба вышли на общее построение. Там мы заметили, что большинство обитателей лагеря не носит армейских знаков различия на своих мундирах, предпочитая им цвета Национального комитета и Союза немецких офицеров.
Я был рад увидеть здесь нескольких старых знакомых, в том числе и бывшего своего полкового адъютанта подполковника Бренгдена. Он рассказал мне, что большинство обитателей лагеря начиная с лета 1944 г. находились в плену уже довольно долго и были вышколены старыми членами Союза немецких офицеров, среди которых ведущую роль играли так называемые «кашисты»[11]. И теперь большинство тех пленных сами стали членами Союза. Лишь небольшая часть сумела устоять под постоянным давлением и допросами, и теперь все они быстро установили с нами контакт. До них лишь доходили слухи о каких-то отчаянных парнях из 6-го блока-изолятора. Нас рисовали в их глазах как ненормальных и преступников, которые не желали понимать новые веяния и вступить в Союз немецких офицеров. Тем большим стало удивление, когда пленные собственными глазами увидели этих «ненормальных» и «преступников». Во второй половине дня, когда начальник монастырского лагеря капитан Грушев заверил нас, что работы в лагере являются «добровольными», мы прекратили голодовку.
Союз немецких офицеров прибегает к террору
Через несколько дней, после того как меня и несколько других военнопленных назначили пилить дрова, я понял, что заверения капитана были ложью. Несмотря на то что пильщики дров были явно назначенными лицами, они попытались ввести нас в заблуждение, утверждая обратное. Я и мои товарищи твердо отказался подчиниться. В отместку дежурный офицер, лейтенант по кличке Слон, названный так за его обширные габариты, заставил нас стоять по стойке «смирно» за территорией лагеря до самого вечера под наблюдением часового. Слон ударил палкой капитана Шмельцера, а когда тот оказал сопротивление, отправил капитана под арест.
Нам разрешили вернуться в лагерь только после 20:00, но на этом ничего не закончилось. С целью восстановить против нас всех обитателей лагеря наш обед перенесли с обычных 12:00 на 14:00. Основанием, по словам лагерной администрации, послужил наш отказ работать. Тем не менее я убедился, и это вызвало у меня улыбку изумления, что комендант лагеря Вюльфель и его приближенные сели за обед, который «еще не был готов», как обычно, в 12:00. Остальным обитателям лагеря пришлось ждать еще два часа.
В комнате меня встретили ледяным молчанием, чему я внутренне был только рад. Даже во время ужина ответственные за него отказывались приносить нам еду, наконец проявив себя настоящими антифашистами. Непринужденно улыбаясь, мы сами принесли себе суп.
Когда мы шли на выход, кто-то шепнул мне:
– Берегись! Ночью вас собираются побить!
И это тоже! Я заставил себя рассмеяться вслух. Значит, администрация лагеря вместе с антифашистами хочет любым способом сделать нас более послушными, не останавливаясь для этого ни перед какими самыми вульгарными трюками. Русские с эмигрантами могут спокойно сидеть и ухмыляться.
Очень печально, что во всех этих глупостях, как предполагается, будут участвовать немецкие офицеры! Пусть только попробуют! Перед тем как улечься спать, я положил себе под голову два деревянных тапка, чтобы иметь их наготове. Мой сосед лейтенант Тео Брах ободрил меня:
– Капитан, пусть они только подойдут!
Шутливым тоном я обратился к двум своим соседям слева:
– А вы двое тоже хотите обеспечить себе пребывание в госпитале?
На их лицах читалась неуверенность, но это не важно: по крайней мере, они разбудят меня!
Затем подал голос ответственный по комнате за политическую работу лейтенант Шульце:
– Товарищи, в нашей комнате имеются элементы, которые выступают против общепринятого порядка в лагере. Они отказываются работать, а это значит, что мы должны работать и за них! Это неприемлемо! Сегодня из-за этого наш обед был задержан на два часа. В будущем этих господ заставят соблюдать общепринятый порядок!
Я хранил молчание. Каждый дурак прекрасно знает, что любой из тех, кто работает добровольно, тем самым занимает место русского, который, в свою очередь, может отправляться на фронт, чтобы убивать все еще сражающихся там наших братьев. Кроме того, я иногда сомневался, что нахожусь среди нормальных людей. Почти каждый день я видел, как они, наблюдая за стремительным наступлением союзников, поздравляли друг друга с тем, что их отчизну скоро освободят советские или еще какие-нибудь другие союзные войска.
Начался май. Вплоть до теперешних времен мне и моим товарищам удавалось избегать так называемых работ по лагерю. С сожалением я обнаружил, что ряд моих прежних знакомств, которые прежде были прочными, начал давать трещину. Сейчас положение моей страны с каждым днем становится все хуже. Лично я больше не пытался анализировать ситуацию, а просто жил от одного дня до другого, предпочитая сосредоточиться на изучении английского языка. Но достаточным ли основанием являлось общее сложившееся положение, чтобы нарушить данную присягу на верность?
Вчера, во время празднования 1 Мая, самый активный из антифашистов Хартманн отметился особенно яростной прокоммунистической речью. И этот человек был когда-то учителем и, возможно, функционером в гитлеровском молодежном движении. Но на всех мероприятиях лагеря с участием членов Союза немецких офицеров все чаще звучали имена Пикеля, Леттау, Янеба и Зейдлица!
Старший по нашей комнате передал просьбу в мой адрес подойти к лагерным воротам. Я подумал, что кому-то что-то от меня понадобилось. И был прав. У ворот стоял сам старший по лагерю Вюльфель с блистающим на солнце моноклем. Я направился к нему. Рядом с ним стоял «герр» Эш, бывший полковник и командир полка, а ныне антифашист и командир «рабочего батальона».
– Что вам нужно? – спросил я стоявшего передо мной Вюльфеля.
– Вам следует вступить в рабочий батальон нашего гарнизона. Пройдите в эти ворота.
Я насмешливо улыбнулся в ответ:
– Не думаю, что я буду работать, поскольку я не обязан делать это.
– Чокнутый, – прокричал он мне в ответ своим гнусавым голосом, – мы скоро увидим! Идите туда!
Заместитель коменданта лагеря, майор с азиатской внешностью, подошел к нам и спросил, что происходит. Кто-то что-то перевел ему, что именно, я не понял. Я решил, что ни за что не пойду туда. Рядом со мной стояли венгр и немец. Когда передние пошли вперед, мы тоже должны были бы идти за ними, но я остался стоять на месте. Те, что шли рядом со мной получили приказ тащить меня силой. Я взглядом остановил их. Тогда русский майор отдал приказ двум конвойным, стоявшим у ворот в лагерь, и они тычками кулаками и пинками погнали меня вон из лагеря, а потом сразу же закрыли за мной ворота. Командир конвоя выхватил пистолет и выкрикнул: «Марш!» Я повиновался его приказу, потому что знал, что в аналогичных случаях он уже пускал свой пистолет в ход. Всего несколько дней назад в ходе работ на полях был застрелен кто-то из военнопленных. Убитый сидел со своими товарищами на обозначенной границе территории и отдыхал. Без всяких причин конвойный выстрелил в него сразу же, как только он присел на землю. Никто не пришел на помощь товарищу, корчившемуся на земле в последних судорогах. Солдаты ничего не видели. Когда эта возмутительная новость дошла до лагеря, Вюльфель и комендант лагеря Грушев сидели на спортплощадке за 2-м блоком, наблюдая за футбольным матчем лагерных специалистов, которые были единственными, кому разрешались занятия спортом. Игру даже не прервали, но тут произошло еще кое-что. Вюльфель воспринял новость так же, как и Грушев: он рассмеялся.