Меня назначили убирать двор перед бараком; при этом русский сержант стоял рядом со мной с пистолетом в руке и заставлял меня трудиться.
Сегодня вечером старший по комнате сообщил мне, что завтра мне придется встать утром пораньше и отправиться собирать солому. Утро выдалось дождливым, небо облачным. Когда нас вызвали, я остался на своем месте в углу комнаты. Вскоре явился командир моей роты «герр» Керхан и приказал мне отправляться в караульное помещение. Я отказался. Керхан исчез и через несколько минут вернулся с командиром рабочего батальона «герром» Эшем. Но и Эш ничего от меня не добился. Тогда они привели русского конвоира. Это был пожилой солдат, которого мы прозвали Гинденбургом за усы а-ля император Вильгельм и покойный рейхспрезидент. Конвоир приказал мне одеваться. Проигнорировав Эша и Керхана, которые не пользовались у меня никаким авторитетом, я спокойно повиновался приказу русского солдата.
Сняв свой старый китель, я надел под него свой старый дырявый пуловер, на который снова натянул китель. Потом обулся, набросил на себя шинель, надел фуражку и доложил Гинденбургу, что готов. Старик-конвоир последовал за мной; сзади шагали Эш и Керхан. Весь лагерь уже выстроился на заднем дворе для общей поверки. Все явно дожидались нас. Гинденбург повел меня к помещению для арестантов, открыл его и отправил меня внутрь. Я оказался в полной темноте. Там был еще кто-то, кого, как и меня подвергли аресту, но я не смог узнать его, а на его любопытные вопросы предпочел не отвечать.
Прошло примерно полчаса. Дверь в арестантскую вдруг распахнулась, и конвоир вывел меня оттуда в караульное помещение. Там я попал в руки инспектора Анисимова, которого помнил еще по тому времени, когда сам был командиром рабочего батальона. Он спокойным тоном спросил меня, почему я отказываюсь работать. Так же спокойно я ответил. Через ворота в город вошел тот самый азиатского вида майор. Он сразу же узнал меня и поинтересовался, почему я нахожусь в данном месте. Узнав причину, он передал мне через переводчика:
– Если вы будете продолжать отказываться работать, мы заставим вас делать это под дулом пистолета.
Я ответил:
– Если вы собираетесь повторить вчерашнюю сцену, я отправлюсь, куда вы скажете, но настоятельно повторяю, что буду делать это только потому, что на меня оказывают давление!
В ответ переводчик заметил:
– Вы можете думать, что пожелаете.
Охранник отвел меня к другим пленным, которые, как оказалось, ждали меня уже больше часа. Я весело заметил лейтенанту Гётцу:
– Они хотят заставить меня трудиться под дулом пистолета, но, поскольку сегодня я не расположен вести себя, как вчера, меня отправят под арест.
Представитель Союза немецких офицеров ответил разъяренным тоном:
– И это будет правильно! Будет лучше, если тебя вообще поставят к стенке!
Я наградил его презрительным взглядом и иронической улыбкой.
Весть о безоговорочной капитуляции Германии в монастырском лагере в Елабуге
9 мая 1945 года. Около 09:00 утра в нашу комнату зашел замполит и объявил:
– Общее построение лагеря! Через несколько минут должен прийти гвардии подполковник, который собирается сделать важное объявление!
Что бы это значило? То тут, то там ходили слухи о том, что война закончилась. Военнопленных собрали вместе на лагерной площади перед построенным самими военнопленными глиноземным бараком с гордым названием Deutschlandhalle[12]. Перед зданием установили трибуну, украшенную цветами Национального комитета. Справа и слева за трибуной выстроились самые выдающиеся из активистов и эмигрантов. По прибытии коменданта лагеря и всего его штаба, в том числе одной женщины в военной форме, дежурный офицер побежал к нему с докладом.
И вот комендант лагеря занял место докладчика на трибуне. Тоном, который нам довелось слышать множество раз, он начал со слов: «Война закончилась!» Переводчик перевел:
– Война окончена! Сегодня, начиная с полуночи, бои на всех фронтах полностью завершились. Фашистские захватчики и их преступный режим разгромлены! Главную роль в этом сыграла Красная армия под руководством великого Сталина!
Я слушал слова Кудряшова, прерываемые громкими аплодисментами антифашистов, и не мог поверить собственным ушам. Как обидно! Здесь и сейчас бывшие офицеры, которые некогда считались элитой немецкого народа, аплодируют падению своей собственной страны! От стыда я готов был провалиться сквозь землю. Я никогда не думал, что такое отсутствие чувства собственного достоинства вообще возможно. Итак, для нас теперь начался новый путь страданий. Наш вермахт повержен, наши люди на собственной земле остались совершенно беспомощными – и вот это здесь приветствуют аплодисментами!
Посмотрев по сторонам, я увидел, что мои товарищи по 6-му блоку стояли среди остальных слушателей, и на лицах у них было написано выражение искреннего и полного непонимания поведения всех этих бывших офицеров.
Гвардии подполковник закончил. Его место на трибуне занял бывший майор Кранц. Как только такое возможно! Как можно пасть так низко! Кранц благодарил Красную армию и великого Сталина за наше освобождение от гитлеровской тирании. И его коллеги снова аплодировали. И это тот Кранц, что прежде был руководителем одного из отделов в министерстве пропаганды! Если бы только у меня был пистолет, это животное не прожило бы больше минуты!
Я ушел прочь, не став дослушивать речи и дожидаться конца этого праздника победы. Мыслями я был далеко, в родном доме, со своим народом, с теми, кто держался до последних минут и кого лишили победы. Теперь наши враги растопчут нас. Они станут обращаться с нами даже хуже, чем это было после Версальского мирного договора. Сегодня я, по возможности, буду избегать любых компаний и думаю, что так же поступят и мои товарищи. Для нас все кончено. Большевизм, который прежде всегда сознавал, что за нами стоит вермахт, который нас защитит, теперь покажет свое настоящее лицо.
В голову постоянно приходили мысли о сложившемся положении. Теперь противостоять русским было бы абсурдным. Если я буду продолжать отказываться от работ, у русских появится хороший предлог для того, чтобы засомневаться, стоит ли и впредь обращаться со мной, не причиняя вреда. Вермахта больше нет, а это значит, что мои братья больше не сражаются. Значит, теперь мне нечего стыдиться, разве что самого себя. Значит, теперь я могу взять на вооружение ту же тактику, что и коммунисты в Германии после 1933 г.: хранить молчание и плыть по течению, ничем себя не выдавая. Я больше не стану участвовать ни в каких группировках и ни в каких действиях. Политика никогда ничего для меня не значила. Я попал в плен солдатом и отправлюсь обратно домой тоже, как солдат, если на то будет воля Бога! Никаким другим способом я домой не попаду!
Глава 3Белые рабы XX века
Безоговорочная капитуляция мало что изменила в однообразном ритме жизни в лагере-тюрьме. Единственным признаком победы стало то, что работы стало еще больше. Несколько дней назад всех, кто содержался в лагере в монастыре, перевели в лагерь «Кама»: надо было освободить места для новых военнопленных из Кенигсбергского котла. Встречать пополнение в монастырском лагере доверили лишь небольшому количеству самых проверенных активистов. Каждый день мы длинными колоннами выходили в бесконечную степь, что лежала западнее города. По дороге к местам работы мы всегда шли мимо старого Елабужского кладбища. Нашей задачей было вспахать каждый день по 100 квадратных метров поля. Целью было обработать две тысячи гектаров и засадить их картофелем. Если военнопленные будут работать посменно, то заданная площадь будет перекопана быстрее – ведь именно так полагала лагерная администрация! Каждый день 14 человек впрягались в ярмо плуга. Пока мы с моим товарищем по совместной работе лейтенантом Франсуа тянули плуг, мы обсуждали с ним преимущества, которые, по сравнению с нами, были у рабов в Средние века и во времена императора Нерона. Отсюда, из ярма, они виделись нам очень отчетливо. Сейчас мы тянули плуг вдесятером, поскольку сегодня работа давалась нам легче. Если наблюдавшие за нами надзиратели из немцев ослабляли бдительность, нам удавалось украсть несколько картофелин, которые мы поедали сырыми. Вкус этой картошки с солью был восхитителен; он напоминал нам о яблоках наших прежних дней. Не каждый желудок был приспособлен к такой пище, и некоторые из нас страдали от диареи после ее поедания. Лично мой желудок не возражал, и по утрам мне удавалось съедать до двадцати картошек! В первые дни мы должны были посадить определенное количество картофеля, и, пока норма не была выполнена, никто не мог возвращаться в лагерь. Для того чтобы справляться с этой «нормой», мы просто в момент, когда никто за нами не следил, опрокидывали несколько корзин, пряча картошку в общей куче. Но с этим приходилось быть очень осторожными, так как русские знали об этом фокусе и почти всегда были настороже!
Лагерь в лесу в Кызылтау
Вчера на площадке для прогулок был обыск, а сегодня мы должны отправиться в лагерь Кызылтау для заготовки дров. Нас восемьдесят человек. Я рад, что не придется идти за дровами в Хилвиг, потому что с некоторыми «господами» оттуда, особенно с бывшим капитаном, а ныне замполитом Роте, а также с ответственным за проведение работ Бюденбиндером. Имели место довольно неприятные сцены.
Мы отправились в путь после полудня. Предстояло пройти 32 километра. По пути мимо лагеря Хилвиг мы должны были захватить повозку с оборудованием для обеззараживания от вшей и теплую одежду. Сначала мы шагали довольно бодро, но через какое-то время наши силы начали таять. Каждому приходилось нести мешок с соломой и к нему еще свой собственный мешок. И это помимо того, что нам приходилось тянуть повозку. Когда мы приблизились к первому лагерю, было уже почти темно, но мы все равно продолжали шагать дальше. К полуночи мы добрались до деревни в лесу. Наши охранники сами не знали дороги. Наконец было принято решение остановиться на ночлег до рассвета. Ни