Нам на «усиление» прислали первых «кенигсбергцев», как мы между собой зовем тех, кто попал в плен под Кенигсбергом. Нам впервые удалось лично пообщаться с людьми, захваченными в плен незадолго до катастрофы в Германии.
От одного из кенигсбергских пленников я узнал и о том, что мой бывший командир взвода лейтенант Петер, с которым вскоре после того, как мы попали в плен, я решил бежать, появлялся в осажденном Кенигсберге в форме обер-лейтенанта вермахта и с Рыцарским крестом. Он выполнял какое-то особое задание командования Красной армии.
Вскоре старший по лагерю Херман вынужден будет оставить свой пост. Его позиции пошатнулись после смерти несчастного Хакса. Помимо этого, значительное число обитателей лагеря страдали от недоедания, и поэтому их с признаками полного истощения придется отправить в Елабугу. Херман дошел до того, что в холодные октябрьские дни заставил пленных голыми лезть в Каму и строить там плоты. Когда же те, дрожащие от холода, стали умолять его вернуть их в лагерь, он отказал под тем предлогом, что «они не выполнили норму»! Но самый дикий случай произошел, когда как-то ночью русскими был застрелен лейтенант Нётер, адвокат районного суда из Восточной Пруссии. Он выбрался за пределы территории лагеря на расположенное рядом поле, чтобы набрать там немного картофеля. Нётер был отцом троих детей. Как говорил наш новый бригадир Гереус, Херман боялся даже лишний раз раскрыть рот. За два дня до инцидента его предупредили русские, обнаружившие в запретной зоне следы, однако Херман даже не подумал о том, чтобы передать это предупреждение обитателям лагеря. В наших глазах он так же, как и русские, нес ответственность за гибель Нётера, поскольку вовремя не предупредил его.
На место Хермана был назначен выходец из Гамбурга капитан Корф, и этому человеку удалось вернуть нормальные взаимоотношения между обитателями лагеря. Двое командиров рот, Хардт и Вейл ер, оба члены Союза немецких офицеров, были недовольны назначением Корфа на должность старшего по лагерю, поскольку он являлся «новым пленным» и не имел политических заслуг. Возможно, Корф и не имел возможности выпросить для нас значительных уступок у русских, однако манерой вести себя, в первую очередь своим тоном, он уже сделал так, что общая атмосфера в лагере значительно улучшилась. Все вокруг были довольны тем, что он всегда ведет себя рассудительно. Конечно, для наших новых политических советников Риддера и Консортена он, естественно, являлся помехой, но они не смели трогать его.
Вместе с «кенигсбергцами», однако, к нам прибыли и совсем другие типы. В первую очередь, к ним относился капитан Гереус, юрист из Бонна и его сослуживец из одной с ним дивизии. Лутц, как звали этого человека, на мой взгляд, являлся типичным оппортунистом. Как он заявил мне во время нашего первого же разговора, на который я пригласил его однажды вечером, его направили сюда для того, чтобы он прояснил то, что сейчас на самом деле происходит в Германии. Про себя я смеялся над его неловкими попытками прояснить истинное положение в Германии, так как он был слишком молод, чтобы правильно понять политическую обстановку в стране в период с 1920 по 1933 год. Я не устоял от искушения заявить ему:
– Да, дедуля, ты прав!
А пока он успел сделать карьеру. Будучи назначенным на должность командира взвода, он ходил за телегами с измерительной линейкой. Он добился своего. Ему не нужно было работать физически. Он любил давать политические оценки другим военнопленным и через антифашистов передавать эти характеристики русским. Противно бывает даже слышать о таких людях. Слава богу, не все у нас такие, как Гереус!
С этой партией прибыл и Герхард Шиннерлинг, старший кадет военно-морского училища, выходец из города Кемниц. Своими стихами, на которые его вдохновляли наши походы по лесам, он не раз доставлял нам счастливые моменты. Мы стали очень близки с ним, поскольку нас обоих объединяла любовь к слову. Мы разговаривали часами, наслаждаясь такими беседами, что на какое-то время позволяло нам отвлечься от горькой реальности. Нашими спутниками были Рильке, Биндинг, Уланд, Мёрикке, Эйхендорф и другие поэты. Мы не забыли о красотах природы, несмотря на все трудности нашего существования, и каждый новый день приносил нам новое чудо, нечто такое, что заставляло нас, Божьи творения, искренне восхищаться и поражаться. Наши желудки были пусты, и мы собирали грибы, что росли вдоль дороги. Вечерами мы готовили их, и это немного разнообразило нашу скудную пищу. Мы ели грибы практически всех видов, даже те из них, что, не будучи ядовитыми, тем не менее не считались съедобными. Голод способствует хорошему аппетиту и пищеварению!
Сегодня в лагерь прибыл эмигрант Маурер, доставивший распоряжение русских. Мы обязаны снять знаки отличия и награды. Из-за Риддера, Вейлера и Хардта те, кто отказался выполнить этот приказ и пытался спрятать знаки отличия и награды, были арестованы и направлены в основной лагерь в штрафную роту. Среди таких оказался и врач-ветеринар доктор Гёльденхаупт, который пробыл в штрафной роте три месяца.
Поездка за мукой и кирпичами
Мороз еще не вступил в свои права, и днем все еще светит солнце. Однако мы каждый день ждем, что вот-вот пойдет снег. В лагере планируют построить пекарню, чтобы не приходилось доставлять хлеб из Елабуги. Кирпичный завод находится недалеко от местечка Жельня.
Из лагеря отправились четыре повозки, а тем, кто на них уезжал, был выдан паек на два дня. Помимо кирпича, нам поручили привезти в лагерь и муку для выпекания хлеба. Все это мы намеревались получить в Жельне. Я был очень рад, что «экипажу» телеги, на которой ехал я, выпало везти муку.
Мы отправились в путь рано утром в понедельник. Возглавлял нашу экспедицию русский, заместитель коменданта лагеря. С ним вместе отправился заместитель по снабжению Кротов, а также сержант и еще один азиат с рябым лицом.
Поскольку Кама еще не замерзла, нам пришлось воспользоваться сухопутным маршрутом, который был на несколько километров длиннее. До пункта назначения было примерно 18–20 километров. Примерно на полпути вдоль дороги располагалась небольшая речка, через которую нужно было переправиться. Путь в ту сторону мы прошли относительно быстро, так как повозки были пустыми, а дорога – в хорошем состоянии. По прибытии к месту назначения нам неожиданно пришлось довольно долго ждать, пока нам не выдали муку. Когда мы отправились обратно, было уже далеко за полдень. По дороге мы встретились с теми, кто вез кирпич; им удалось отправиться в обратный путь сразу же после обеда. Дорога на этот раз была ужасной, так как солнце после полудня светило немилосердно, а вес повозок, каждая из которых была загружена четырьмя мешками весом почти по сто килограммов, большим. Было нелегко даже возницам, потому что из-за особенностей конструкции наших повозок груз должен был быть смещен вперед так, чтобы повозка не сломалась. Такое уже случилось с одной из наших телег. Управляя телегой, я должен был быть особенно осторожен, чтобы не навлечь на себя насмешки всей нашей команды. Мы с моими товарищами и так чувствовали себя очень напряженно. На обратном пути мы первыми добрались до переправы. Уже смеркалось. Кротов допустив очередную ошибку, решив сделать здесь остановку. Какая глупость! Полон нехороших предчувствий, я озабоченно размышлял о заболоченном участке дороги впереди. Я уже прикинул про себя, каким будет обратный путь. Особенно опасной мне представлялась переправа по небольшому деревянному мосту, имевшему значительный уклон.
Вокруг нас сгустилась ночь. Мы прошли несколько сот метров, но идти дальше не было никакой возможности. Повозка снова и снова проваливалась. Следующая не могла обогнать нас, так как дорога слишком узкая. Мы были вынуждены постоянно помогать кому-то или сами ждать помощи от других. Силы постепенно таяли. Чтобы не подвергать повозку опасности и не дать ей перевернуться, что могло иметь для меня самые серьезные последствия, я подставлял под ось телеги оглоблю, то есть продвигался вперед практически лежа на земле, в грязи. Некоторое облегчение приносило то, что я мог ругаться. Я ругал всю систему и этого идиота Кротова. Как жаль, что я не мог говорить по-русски! Но даже если Кротов с его азиатом поняли, что что-то идет не так, они хранили полное спокойствие. Сам Кротов отправился вперед, и теперь он ждал, пока мы не пробьемся к нему через болото. Просто какое-то чудо, что ни одна из тележек не упала с узкого деревянного мостика в речку, глубина которой достигала четырех метров. Последняя из тележек прошла сложный участок, когда была уже, наверное, полночь. Из последних сил мы преодолели оставшиеся до лагеря несколько сотен метров. Там уже стояли несколько пленных в готовности приступить к разгрузке повозок. Не будучи в силах сделать хоть что-то еще, мы побрели в свои жилища.
Однако на следующий день нам снова пришлось отправляться в очередную поездку за лесом. Ведь мы здесь находились не для того, чтобы отдыхать, а для того, чтобы работать! Здесь не существовало такого понятия, как план действий. Забота о людях здесь – нечто инородное. Это понятие довольно часто использовал комендант лагеря, чтобы прикрыть свои темные делишки, не имея на самом деле возможности ничего сделать без нашей помощи. Немцы для него являлись не поддающейся учету рабочей силой. Корф ничего с этим сделать не мог. И даже если его сменил бы другой, наше положение от этого стало бы только еще хуже.
Те, кто выезжал за кирпичом, тоже уже вернулись, на следующий день после нас. Поскольку военнопленные уже съели выданные им из расчета на двое суток пайки, причем в первый же день, им пришлось 50 часов голодать. Без полноценного питания, при высоком расходе энергии, еще одной длинной ночи, в течение которой они были заперты в конюшне, но не спали, так как страдали от холода, некоторые по возвращении оказались настолько истощенными, что их пришлось отправить в лазарет. Все то, что здесь с нами происходило, являлось преступной бессмыслицей, но мы все равно должны были молчать. Германия безоговорочно капитулировала, и русские не уставали нам об этом напоминать. Лично мне казались бессмысленными любые попытки как-то противостоять этому. При всей моей энергии я должен был выдержать здесь все это время и просто плыть по течению, ни на что не отвлекаясь, вместе с остальными. Я часто обсуждал наше п