В колхозе
6 сентября 1946 года. Вот уже несколько дней, как почти 150 военнопленных собирают урожай картофеля на ферме основного лагеря. Нам пришлось отшагать до нее 18 километров. К моему удивлению, старшим по лагерю здесь капитан Хинденланг, вместе с которым мы сидели в изоляторе, когда закрыли 6-й блок. Переводчиком при нем состоит мой земляк Ганс Мор. Работа, выполнения которой требуют от нас русские, требует напряжения всех сил, и жилье здесь ужасное: временами рваные палатки совсем не защищают от дождя. Но все эти неудобства мы компенсируем себе картошкой. Русские не разрешают так поступать, но Хинденлангом разработаны способы скрыть нашу деятельность, а трофеи делятся на всех поровну. Здесь я встретился с некоторыми людьми, которых не видел уже очень долго, в том числе с двумя своими товарищами по 6-му блоку – фон Фольксеном и Оберхофером. Обоим повезло: их как инвалидов отправляют на родину. Вчера я попрощался с обоими. Надеюсь, они доберутся нормально.
Погода для сбора урожая очень скверная. Вот уже несколько дней дождь льет без перерыва. Тем не менее нам приходится день за днем выбирать картофель из глинозема. Одежда не просыхает. Мы здесь уже 14 дней, и придется провести здесь еще восемь.
Вечер. В дурном настроении мы легли в нашей рваной палатке и ждали, пока повар приготовит картофельный суп. Вдруг появился Хойзер, бригадир и активист. Он приказал приготовиться к движению. Мы спросили, что случилось. Последовал ответ:
– Инспектор печного завода требует всех для личного осмотра. Мы должны выдвигаться немедленно!
Он начал называть имена тех, на кого пал выбор. Мне все равно. Скоро 10 часов вечера. Снаружи совсем темно, льет как из ведра. Хорошо бы отправиться днем, но нас никто не спрашивает. Жалобы и ругань стихли сами собой, как только мы получили свой картофельный суп. Этот обратный переход в лагерь при заводе будет чудесным!
В колонну по одному, слева и справа от дороги, там, где меньше грязи и воды, мы прокладываем себе путь в ночи. И длина шагов зависит от размера луж. Поскольку моя «модная» обувь из брезента и дерева промокла насквозь, как это часто случается, я снял ее и иду дальше босым. Потом вдруг я наступил в глубокую лужу и с размаху упал на землю. С этим падением я потерял остатки самообладания. Теперь я просто упрямо бреду вперед, только вперед! Я потерял одну туфлю, но жаловаться бесполезно. Остается только стиснуть зубы и продолжать идти вперед. Ничего страшного. Разозлившись, ты вредишь только самому себе и напрасно портишь нервы.
Примерно в километре от лагеря, когда мы спускались там, где дорога довольно круто шла вниз, я по неосторожности ударился о крупный камень. Моя босая нога была очень недовольна этим и стала сильно болеть. Сильно хромая, я добрел до лагеря и вскоре смог лечь и заснуть.
Иногда, чаще всего по четвергам, нам выпадали выходные. В такие дни я искал компании старых доверенных друзей, с которыми вместе мы разделили худшие дни плена. За стаканчиком кофе, который с недавних пор мы имели возможность приобретать за свои скудные рубли, мы проводили время в разговорах или в думах о близких, обменивались последними новостями, полученными почтой из дома. Иногда почта давала нам новые идеи. В другие дни мы предпочитали не собираться вместе, так как «господа» из Национального комитета смотрели на нас подозрительно, если наши встречи становились слишком частыми.
Этот лагерь отличается тем, что здесь часты случаи краж у своих же товарищей. Мне грустно и печально даже думать о том, что эти люди были когда-то офицерами. Когда кто-то из товарищей получил два месяца заключения за то, что украл 68 рублей, я решил возглавить борьбу с преступлениями. В некоторых случаях мне повезло, и воры были изгнаны из нашего сообщества. Однако полностью прекратить воровство у товарищей не удалось.
1946 год медленно подходит к концу. Русские говорят, что маршал Жуков бежал к американцам[18]. С ним было еще восемь генералов. Правда ли это, мы не можем проверить. В любом случае изо всех помещений на территории завода и из других общественных мест исчезли портреты Жукова.
На волжском льду
С началом ледового сезона для нас снова началось самое худшее время года. Борьба с холодом является для военнопленного самой страшной и изнурительной. Даже относительно теплые комнаты наших жилых бараков не могли полностью компенсировать 8—10 часов пребывания на открытом воздухе. Но это все же это лучше, чем ничего. К сожалению, наше питание в холодный сезон совершенно недостаточное и становилось еще хуже, хотя и с самого начала оно не было настолько уж хорошим. Волга давно уже замерзла. Два больших деревянных плота, которые использовались для переправы на территорию лагеря при заводе, вмерзли в лед, и теперь нам предстояло освободить их, вытащить на берег и загрузить.
Нам часто приходится выслушивать пропагандистские речи или читать статьи в газетах для военнопленных, где в самых высоких тонах превозносятся успехи русских. Однако голая правда предстает перед нами здесь, когда наши тела страдают от голода и холода и все напоминает о временах темного Средневековья. Топорами и ломами мы откалываем лед. Затем к стволу дерева, иногда очень толстому, привязывается железная цепь. А потом группа из 15 или 20 человек, а иногда и всего из десяти, все вместе тянут каждое дерево на берег. А здесь уже ждет другая группа, чтобы покатить длинный толстый ствол на площадку, где осуществляется погрузка этих стволов.
Более изнуряющую работу трудно себе представить. Даже меховые тулупы не всегда спасают от ветра, что дует вдоль Волги. Я живо вспоминал поездку из лагеря на Каме в Кызылтау. За эту работу мы практически ничего не получаем. Калькуляция оплаты за выполненные работы, сделанная, согласно государственным расценкам, варьирует от трех до четырех процентов. Но что сделало работу еще более сложной – это то, что хлебный паек для военнопленных был сокращен с 600 до 400 граммов. Причина – неурожай на Украине[19]. Для того чтобы заставить военнопленных напрячь силы, комендант лагеря собирался выдавать для тех, кто перевыполняет норму, дополнительно по 200 граммов хлеба. И это за счет того, что будет отобрано у остальных.
К нам в лагерь на несколько дней прибыл «герр» Керханн, который в мае 1945 г. вместе с «герром» полковником Эшем отправил меня отбывать заключение в лагере. Занимавший некогда пост политрука и командира роты в Союзе немецких офицеров, он был уволен со своего поста. Теперь он попал в третью группу работоспособности и старался «поменьше вредить». Интересно, будучи сыном крупного землевладельца, он действительно выступает за земельную реформу?
Сегодня день снова выдался очень холодным. Мы смотрели на термометр в холле – 33 градуса ниже нуля! Прекрасно, значит, сегодня нам не придется работать: работы отменяются при температуре ниже 30 градусов мороза. А на Волге при постоянном ветре, должно быть, еще холоднее! Но что говорят начальники? Нам придется выйти на работу? Этого не может быть! Но это оказалось именно так! Получив указания от русских, Эйхорн лично вывел нас на работы. Его объяснения прозвучали так:
– Русские говорят, что работы отменяются не при 30, а при 33 градусах мороза. А лагерный термометр показывает 32 градуса ниже нуля.
Мы обрушились на него с упреками: все знают, что там, на Волге, будет еще холоднее и что нам придется трудиться при смертельном морозе. Но и Эйхорн, и русские остались глухими к нашим доводам, и мы, костеря все подряд, отправились на берег Волги. Как только мы оказались за пределами лагеря, холод набросился на нас, подобно голодному волку. А у воды стало еще хуже. Несмотря на то что каждый старался защитить чем-то нос, надеть подобие маски на лицо, как мы всегда делали во время работ вне лагеря, у некоторых щеки побелели еще по дороге к реке. Мы старались следить друг за другом, чтобы не допустить обморожений. У меня сразу побелела левая щека. Кровообращение удалось восстановить после того, как я несколько раз энергично растер ее рукой. Теперь пришла очередь носа. Я не мог защитить его, надев накладку, так как из носа постоянно текло, и, как только нос оказывался на открытом воздухе, он сразу же замерзал.
В сарае для инструментов мы разбираем рабочее оборудование. Холодное железо обжигал руки через рукавицы, и вскоре они сами стали как в ледышки. Никто не в состоянии работать. Конвоиры и контролеры с фабрики начали проявлять недовольство и срывать на нас злость. Мы целенаправленно старались отыскивать места, где было хоть какое-то укрытие от ветра. Ноги тоже стали ледяными. После того как мы потоптались взад-вперед в течение примерно одного часа, появился комендант лагеря. Всем было понятно, что сегодня от нас нет никакого толку, поэтому нам разрешили вернуться. Все сразу сорвались с места. Вдруг под весом множества пленных недавно замерзший лед треснул, и несколько человек оказались в воде. Одним из тех, кому не повезло, стал мой напарник фон дер Хайден. Чтобы не поймать воспаление легких, мы побежали обратно в лагерь. Прежде чем мы снова там оказались, пришлось еще пережить мучительные полчаса. Все очень злились на Эйхорна. Он ясно дал понять, что полностью поддерживает русских, ведь должность старшего по лагерю позволяет обеспечить себе хорошее питание и избежать любого физического труда.
Рождество 1946 года и его последствия
Приближалось Рождество 1946 года. Как мы всегда это делали прежде, несмотря на постоянное чувство голода, мы начали экономить, чтобы сохранить что-нибудь из съестного для сочельника.
Сегодня в нашей лагерной жизни произошли изменения. Эйхорна отправили в Казань, а на его место назначили капитана Грёпплера, с которым я знаком по лагерю в Елабуге. Грёпплер тоже давно состоит в Союзе немецких офицеров, но в нем есть и много положительного. Он привлек мое внимание, когда я увидел его стоявшим рядом с лагерной кухней в Елабуге в ожидании второй порции. Это был высокий парень с могучей грудной клеткой, поэтому его постоянное присутствие рядом с кухонными котлами было вполне объяснимо. Соответственно, я ожидал от этого человека большего понимания, чем это было с Эйхорном. Его заместитель Штратман, который тоже имел связи с НКВД, прежде служил в звании капитана фельджандармерии в 24-й танковой дивизии. Штратман был очень опасным типом, т