ак как превратился в явного лизоблюда у русских. Наверное, как бывший полицейский, он явно должен был бояться осложнений в своей дальнейшей судьбе.
Получая удовольствие от любимой работы, мы вчетвером смастерили небольшой сундучок в честь самого любимого в Германии праздника. Несмотря на то что в нашем помещении содержалось более сотни человек, работа настолько поглотила нас, что мы чувствовали себя полностью изолированными от внешнего мира. Другие военнопленные так же, как и мы, разбившись на небольшие группки, занимались изготовлением собственных праздничных мелочей. Самым большим удовольствием в этом году для нас стала появившаяся возможность покупать восковые свечи по 5 рублей за штуку. Под свечами мы ставили фотографии близких, создавая тем самым домашнюю атмосферу. Тихо звучали старые любимые песни. Наши сердца были переполнены тоской по дому, всех охватило страстное желание поскорее туда вернуться. Каждый старался не замечать слез на глазах друзей. К нашей компании, где уже были Хорстер, Шулер и фон дер Хайден, присоединились Геришер и мой однофамилец Герд Холль. Геришер рассказывает о своем родном Эрцгебирге и тамошних обычаях. Преддверие праздника прошло в приятных воспоминаниях о доме. Около 11 часов к нам подошел переводчик нашей бригады фон Бисмарк, потомок брата «железного канцлера», примеру которого с его Союзом немецких офицеров последовал и его родственник фон Айнзидель. Он объявил, что я должен выйти в ночную смену. Я посмотрел на него и спокойным, ясным тоном отказался. Никогда в жизни я не работал в канун Рождества, и здесь, в неволе, я тоже решительно не собираюсь делать этого! Кроме того, я знал о распоряжении из Москвы о том, что в сочельник мы не должны работать, за исключением самых крайних случаев. Следуя моему примеру, еще семеро отказались от работ, и только самые податливые послушно повиновались.
Первый день праздника прошел мирно.
Мой бригадир Хойзер, политрук Хан родом из Альтены и «герр» Арндт, еще один проверенный член Союза немецких офицеров с огромным опытом в области кухни и столовой, – все они обратились к Штратману и Грёпплеру с жалобой на наш отказ работать. Фон Бисмарк уже сообщил мне, что нам предстоит ночная смена.
Позади последняя неделя года. Сегодня вечером, в канун Нового года, я сидел со своим другом Карлом Хайнцем Хинтермайером и небольшой группой других товарищей в бане. После хорошей чашки кофе, которой Хинтермайер угостил всех присутствующих, я зачитал отрывок из обращения Э. Арндта, посвященного дню рождения его величества короля Швеции Густава IV в 1809 году. Читая эти строки, каждый мог для себя извлечь из тех времен уроки на сегодня.
Прежде чем я попал на этот праздник, меня вызвал дежурный офицер, который спросил, почему я не заступил в ночную смену. Я ответил вопросом на вопрос:
– Если я буду работать сегодня ночью, то придется ли мне работать и завтра тоже?
Ответ был отрицательным.
– Тогда сегодня я выйду на работу, но завтра – ни в коем случае!
Для меня если кто и являлся авторитетом, то это были русские, но никак не «герр» Штратман, который любой ценой хотел заставить меня отработать «пропущенную» в канун Рождества смену.
В течение доброго часа мы с товарищами занимались погрузкой в вагоны беревен. После наступления морозов лес стали доставлять сюда железной дорогой. Ночь была стеклянно-ясной и очень холодной. Работа продвигалась очень медленно. Время от времени мы ныряли в небольшую деревянную лачугу, которая на время стала нашим убежищем. С наступлением нужного момента мы прекратили работу и пропели в ясной зимней ночи: «С Новым годом!» Мне впервые в жизни пришлось работать в то время, когда один год сменяется другим. Поднявшись на кучу бревен, я мысленно обратился к тем, кого любил, кто был так далеко отсюда.
Первый день 1947 года прошел спокойно. Разговоры снова увлекли нас в будущее, в возможность вернуться домой. Принесет ли этот год столь желанную дорогу домой? Все мы надеялись на это, но не очень верили, что будет так. Конечно, первые партии пленных отправились на родину еще в ноябре, но кем были те, кому удалось уехать? Были ли они на самом деле инвалидами и тяжелобольными? Среди счастливчиков были и двое моих друзей, Хуго Бартшер и Дитер Бауман. С большим удовлетворением я узнал, что они уже отыскали мою семью и рассказали моим близким все подробности о моей судьбе вплоть до настоящего времени. Теперь все знают, что произошло со мной!
Утром 2 января я, как обычно, готовился отправиться на работу со своей бригадой, когда вдруг кто-то меня перевел в другую группу, и мне предстояло выйти в ночную смену. Теперь я стал членом бригады Дальбека, которая трудилась в шахте. Это стало для меня хорошей новостью, поскольку в шахте довольно тепло. В ту же бригаду перевели и Хабера.
Около полудня нам с Хабером приказали прибыть в лагерную администрацию. Мы повиновались. В кабинете Штратмана и Грёпплера сидел наш лагерный уполномоченный из НКВД, недавно прибывший сюда молодой лейтенант. В роли переводчика выступал лейтенант Адам, один из старейших военнопленных, попавший в плен на второй день войны. Штратман и Грёпплер были настроены враждебно, но меня это мало волновало. Русский хотел узнать, почему мы не вышли на работу! Я изложил причину четкими ясными фразами. Мои объяснения больно ударили по Штратману и Грёпплеру, которые сидели за столом, повесили головы, как будто между ними проскочила искра стыда. В том, как русский излагал нам суть дела, я явно видел работу этих двух мерзавцев. К моему удовлетворению, Адам переводил слово в слово, чем не всегда отличались многие другие переводчики. Я довольно ясно пояснил, что в канун святого праздника мы менее всего хотели бы отправиться на работу. И тут вдруг поступила такая команда! Через полчаса допроса нам разрешили идти. Мне было понятно, что теперь что-то должно было непременно произойти. Русские вряд ли позволят нам остаться в лагере после того, что случилось. Об этом говорил весь мой предыдущий опыт.
Из Зеленодольска через основной лагерь в лагерь «Муни»
Через два дня после того, как нас заслушали, нас вызвали на последний допрос, и до 4 января мы с Хабером больше не выходили на работы. Потом нам приказали собрать вещи. Нам выдали со склада кожаные сапоги и по дневному пайку и сказали, чтобы мы ожидали в караульном помещении. После очередного тщательного обыска наших пожитков нас вывели наружу. Судя по направлению, нас вели к основному лагерю. Это означало отправку в штрафную роту. Теперь в нее попали и мы с Руди. В свете всего того, что с нами произошло, мы решили отбросить формальности и перейти на «ты». Мы были знакомы довольно долгое время, а теперь каждый понимал, что после того, что с нами случилось, нам предстоит еще более сблизиться. Руди, как и я, был «сталинградцем».
Если бы не это проклятое ожидание! Нам пришлось довольно долго простоять перед лагерными воротами. Ну наконец началось какое-то движение. Появился один из русских в сопровождении высокого тощего венгра. Я уже знаком с этим человеком. Это старший по лагерю. В этом лагере администрация состояла в основном из венгров. К нашему большому удивлению, венгр заявил, что мы с Руди должны явиться к командиру немецкой рабочей роты. Мы с Руди посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Это означало, что нас здесь считают вполне нормальными лагерными обитателями.
Как же рад я был встретиться здесь со старыми друзьями и товарищами, такими как капитан Вегенер, лейтенант Мор и другими. От Вегенера я узнал, что подполковники фон Гёльденфельд и Ноффке содержатся в соседнем бараке, в то время как прочих старших офицеров держат под отдельной охраной. Как же приятно снова встретить людей, которые вели себя безукоризненно в худшие из времен.
На следующее утро нам предстояло выйти на работу. Процедура одинакова повсюду: даже если ты прибыл посреди ночи, ты все равно должен идти на рабочее место вместе с остальными. Таким образом, я снова оказался на судостроительной верфи. Не понимаю, почему на этом предприятии все было так плохо организовано. С Эвальдом Корном, которого я знал еще по 6-му блоку, произошло несчастье: ему на ноги упал тяжелый камень. К счастью, перелома не было.
Я точно знал одно: во время войны и в Германии женщины трудились на оборонных предприятиях, но их труд отличался от того, чем вынуждены заниматься «имеющие равные права» местные женщины, которые работают одинаковое количество часов с мужчинами, трудятся в литейных и кузнечных цехах. Их грязная одежда совсем не радует взгляд. Здесь же снует и значительное количество совсем зеленых юнцов. Их головы полны глупости, и они тащат все подряд, как вороны. Когда я предупредил одного из своих товарищей, что нескладный коротышка примерно четырнадцати лет пытается украсть из кармана его брюк самодельную курительную трубку, подающий надежды советский юноша, улучшив момент, швырнул мне в лицо камень. В этот момент он находился совсем рядом со мной, и, к моему счастью, камень не попал мне прямо в глаз, а всего лишь угодил мне снизу в челюсть, которая теперь болит. Преисполненный бессильной злобы, я тем не менее сумел обуздать себя. Я ничего не мог с этим поделать. Во-первых, я слишком ослаблен, чтобы поймать этого субъекта, и он бегает быстрее, и, во-вторых, если бы даже я поймал его и устроил ему трепку, за него заступились бы его приятели. Это то же самое, что иметь дело с крысами, – в одиночку ты никак с ними не справишься!
8 января 1947 года. За четыре дня нам с Рудольфом Хабером довелось побывать поочередно в трех лагерях. Вчера вечером нас в составе группы военнопленных отправили в недавно созданный лагерь «Муни». Мы назвали его так, потому что его обитателям приходится работать на заводе боеприпасов[20].
Во время войны предприятие производило боеприпасы, но теперь перешло на мирную продукцию. Так нас перевели из лагеря 119/6 через основной лагерь номер 119 в лагерь 119/5. Здесь я тоже повстречал нескольких своих товарищей по блоку номер 6. К моему прибытию лейтенант Бреске организовал для меня особый прием, подарив мне большую рыбину, завернутую в газету. Ему удалось тайком пронести ее в лагерь после работ по разгрузке вагона. Кроме того, после почти 10 месяцев разлуки я снова нашел здесь моего доброго друга Отто Гётца. В прежнем лагере у меня осталось много хороших друзей, но не менее хороших друзей я нашел и здесь. Я поддерживал близкие отношения только с теми товарищами, с которыми был знаком раньше. С каждым незнакомцем я держался настороженно, несмотря на то что бремя тяжелой работы на русских вызывает жалобы со стороны каждого из нас.