Мы обсуждали свои злоключения, когда дверь в камеру снова открылась и надзиратель приказал нам выходить. Теперь, оказавшись в коридоре, мы поняли, что находимся не в самой тюрьме с настоящими камерами. Та часть была отделена от нашего коридора толстой железной дверью. Здесь же располагалось место надзирателя, который следил, чтобы никто посторонний не мог проникнуть за эту дверь.
Нам пришлось выйти из здания тем же путем, которым туда попали, вскоре мы уже стояли в том виде, в каком нас создал Бог, в раздевалке, где, помывшись, получили обратно свою одежду после того, как ее развесили для обеззараживания. Парикмахер, который был приговорен всего к 1 году заключения, поэтому не подлежал отправке в лагерь, вручил нам принадлежности для стрижки волос. Когда мы заметили, что нам уже удалили волосы с головы, он сказал, что теперь нам следует избавиться от бороды и волос на теле. От того же парикмахера мы узнали, что лейтенант Бауэр все еще находится здесь, в тюрьме. Однако он был осужден как военный преступник по статье 54, а военных преступников содержат в отдельном бараке и под особым наблюдением. Гвоздем, случайно найденным в раздевалке, мы нацарапали свои имена на одной из стен печи.
Давно уже мы не мылись так хорошо, как в этой бане, где было целых 12 ванн, правда, нам дали совсем мало мыла. Прибывшая после обеззараживания одежда все еще была очень горячей, и если кто-то проявлял беспечность, то металлические детали оставляли на коже красные следы.
Потные после горячей воды и от раскаленной одежды, мы через тюремный двор прошли обратно в то же здание. Чистый, прозрачный зимний воздух освежил нас, мы жадно набирали его легкими. Открылась решетчатая металлическая дверь, что вела к настоящим тюремным камерам, а затем надзиратель открыл и закрыл за нами дверь в камеру номер 12.
Мы сразу же почувствовали настоящее зловоние от табачного дыма, смешанного с запахом человеческих тел. В помещение втиснулось столько народу, что с первого взгляда мы даже не знали, куда деваться. Каждого из нас окружила толпа любопытных. Я обнаружил, что здесь содержались люди в возрасте от 15 до 60 лет. Здесь же находились и трое осужденных венгров. Мы тепло приветствовали друг друга, так как все присутствующие прибыли из лагерей 7100/2 и 7100/6. Украинцы (здесь не было ни одного русского, только один татарин и один узбек) по нашей одежде сразу узнали в нас пленных. Отовсюду посыпались вопросы. В основном все были настроены дружелюбно. Когда кто-то из молодежи попытался задирать нас, его тут же одернули старшие. Все сразу оценили наш поступок и тот приговор, что за ним последовал. Самое большое влияние на то, как к нам стали относиться русские заключенные, оказал старший по камере («старшой», как его здесь называли). Будучи сам бывшим лейтенантом, он принял нас вполне благожелательно. Остальные не осмеливались противоречить ему, так как он, несомненно, был самой сильной личностью в нашей камере. Большинство признавало его лидерство и вело себя дружелюбно по отношению к нам.
Здесь нам довелось познакомиться с самыми необычными людьми. Например, с молодым лейтенантом небольшого роста, приговоренным к 6 годам принудительных работ за то, что был пойман на воровстве, когда находился в отпуске у своей сестры. Он первым поднял флаг над Бранденбургскими воротами, за что был удостоен звания Герой Советского Союза. Еще один обитатель нашей камеры получил 8 лет за хищения в магазине. Одноногий и одноглазый мужчина, который ходил на протезе, был приговорен к 5 годам за мошенничество. Остальные украли немного зерна с колхозных полей в период голода, за что получили от 5 до 10 лет. Рабочим, повредившим станки, давали от 3 до 10 лет.
Похоже, годам здесь придавали мало значения. То, за что у нас наказывали месяцами, здесь оценивалось годами заключения. Типичным был случай со слесарем Хайнрихом, которого приговорили к 10 годам заключения за то, что он не донес на своего незаконно сбывавшего бензин директора, который, кстати, был приговорен к 15 годам. Для сравнения: маленькому украинцу с постоянно бегающими глазами дали 6 лет за то, что во время ссоры он ударил свою мачеху. Здесь было много молодых парней, которые не вышли на работу. Им присудили по 6 месяцев каторжных работ.
За короткое время я получил здесь массу впечатлений. Лежа в углу на земле под нарами, я не мог уснуть и проводил время в думах о том, что со мной случилось. На сегодняшний вечер в этом помещении находилось 98 заключенных, как доложил старший по камере дежурному офицеру. На полу рядом со мной лежали пятеро моих товарищей – на всех заключенных не хватало нар, несмотря даже на то, что они размещались в два яруса, от стен и практически до самой двери с двумя глазками для наблюдения за нами. Высоко наверху находились три небольших зарешеченных окна, а в середине комнаты стояли два небольших стола с двумя скамейками у каждого из них. Прямо у выхода находилось ведро, использовавшееся вместо туалета.
Бывший майор, который был приговорен еще в 1944 году в Венгрии за вымогательство или еще за что-то и получивший 10 лет, пользовался здесь всеобщей популярностью как великолепный рассказчик. Он начинал свои истории, как настоящий сказочник: «Как-то очень давно…» Местом действия являлся Париж, а персонажами богатый молодой аристократ и бедная, но красивая девушка-продавщица. Я довольно легко понимал содержание и пользовался случаем, чтобы пополнить свой словарный запас. Оттель и Зигфрид, которые всего три месяца назад называли меня сумасшедшим за то, что я так упорно изучал русский язык, теперь были довольны, так как я понимал эту речь и мог переводить для них. Под монотонный голос рассказчика я наконец засыпал.
Прошло уже несколько дней. Они тянулись один за другим, мало отличаясь друг от друга. Еще до подъема, который здесь происходил в пять часов утра, самые ранние пташки уже были готовы совершить утреннее омовение в составе первой партии заключенных, которые отправлялись в умывальную комнату. Одновременно они пользовались случаем посетить туалет. Нас водили в умывальную комнату поочередно камерами. Мы не были похожи на прочих заключенных. Как правило, надзирателю приходилось водить нас в умывальную комнату тремя группами, чтобы там смогли побывать все обитатели камеры. У старых заключенных имелись потайные места в умывальной и туалетах, которые использовались для обмена новостями с другими заключенными, ведь все бывали там, как минимум, один раз в день. Никакой контроль со стороны надзирателей не мог помешать им обмениваться записками. После утреннего туалета двое дневальных с помощью швабры мыли помещение камеры, за что им полагалась дополнительная порция еды. Потом следовала команда: «Приготовиться к поверке!» Вскоре появлялся дежурный офицер. Те, кто мог, занимал сидячие места на нарах, остальные вставали. После окончания переклички дежурный офицер спрашивал, есть ли у кого-нибудь просьбы. Можно было попросить бумагу и писчие принадлежности; иногда заключенные просили о встрече с начальником тюрьмы.
После поверки наступало время завтрака, который раздавали через небольшое окошко в двери. Завтрак состоял из жидкого супа, 600 граммов хлеба на весь день и небольшого кусочка сахара. Рыба либо плавала в супе, либо раздавалась отдельно. С 10 до 10:20 нас выводили на тюремный двор размером 20 на 20 метров, полностью изолированный от внешнего мира. На обед выдавали примерно по пол-литра такого же супа, что и на завтрак. Затем до 18:00 мы могли играть в шахматы, домино или другие игры или заниматься чем-то другим. Вечером еще раз выдавали суп, а после вечерней переклички все должны были лечь спать. Забираться на верхние нары запрещалось. Раз в неделю нас водили в баню, а одежду обрабатывали от паразитов.
На второй день пребывания здесь нас сфотографировали для уголовного дела.
Население в камере постоянно менялось: приводили новых заключенных, а старых забирали. Мои уши успели привыкнуть к голосам рассказчиков. Мне много раз довелось беседовать с местными жителями, и я узнал от своих сокамерников многое такое, чего, являясь военнопленным, который никогда тесно не общается с местным населением, в других условиях никогда не имел бы возможности узнать. Из разговоров между заключенными я узнал, что каждый может получить свободу, заплатив определенную сумму государственному обвинителю. Сокамерники рассказали мне, как в начале дела прокурор сообщал им, какую именно сумму они должны заплатить за свое освобождение. Здесь же я узнал и истинное отношение этих людей к своему правительству и к коммунизму. Естественно, каждый много говорил об этом даже в присутствии информатора, о наличии которого нас предупредил в первый же день благодушно настроенный к нам украинец.
Здешние обитатели, которые вот-вот отправятся в ссылку на несколько лет и не знают, когда вернутся оттуда и вернутся ли вообще, ждут освобождения от большевиков американцами. Имя президента США звучало для этих людей особенно значительно. В Трумэне они видели чуть ли не Бога, который принесет им свободу. Они следили за политическими событиями с пристальным интересом и много говорили о том, что чувствуют приближение новой войны. В разговорах со мной они утверждали, что не намерены больше сражаться. Манеру общения между собой наших сокамерников можно назвать как угодно, только не вежливой. Но с нами они старались держать себя в рамках приличий.
Здесь были и другие камеры, где профессиональные преступники создали по-настоящему шокирующую обстановку, но пострадавшие не осмеливались дать им отпор. Продукты и все, что какой-нибудь заключенный получал посылкой из дома, просто отнимались у него, и он был рад, если до него доходили хотя бы крохи.
В качестве наказания здесь не применялось переселение в камеры с пониженным пайком. Если заключенный многократно нарушал тюремную дисциплину, его отправляли в карцер.
Интересно наблюдать за тем, как заключенные общались с соседней камерой, в которой сидели женщины. Заключенный-мужчина прислоняет к стене кружку, к которой прижимается ртом, и громко кричит в нее. Собеседница по другую сторону стены прижимает к стене ухо, чтобы расслышать речь. Затем беседующие меняются местами. Так местные обитатели поддерживали связь между собой.