Каждый день родственники, жившие поблизости, приносили в тюрьму посылки, которые, после тщательной проверки охраной, передавали заключенным. Содержимое посылок в основном одинаково, и исходя из этого я сделал вывод, что евреи в нашей камере жили значительно лучше остальных. Если в посылках украинцам находились в основном хлеб, махорка, картошка и молоко, то евреи, помимо этого, передавали своим сливочное масло, яйца и ветчину. Десятки заключенных голодными глазами наблюдали за тем, как работают рты заключенных, получивших передачу.
Время от времени нам доставались остатки неиспользованных пайков тех, кто получал посылки. Мы делили их между собой поровну. Еды было явно недостаточно для нормального питания, но мы пытались выжить. У меня единственного здесь был талон на 135 рублей. Поскольку чувство голода было так сильно, а курящие полностью зависели от того, что им доставалось от русских, я заявил, что согласен принять предложение Оттеля и потратить деньги, которые мы копили на побег, на покупку в лагере хлеба и табака. Первый заказ мы получили только через несколько дней, хотя магазин находился в этом же здании.
Вот уже несколько дней, как ушла наша апелляция в Верховный военный суд в Киеве. Кроме того, мы отправили в лагерь 7100 заявление о выплате нам причитающихся денег. Все были настроены скептически, но от попытки не будет вреда.
Между нами и венгерскими товарищами сложились по-настоящему теплые отношения. Они рассказали, что их приговор был отменен по официальной просьбе их товарищей. Теперь они ожидали, когда их вывезут отсюда после того, как факт отмены приговора подтвердят в Киеве.
Число немцев в нашей камере выросло на 4 человека. Некоторые рабочие бригады, чтобы получить немного дополнительной еды, продавали дрова. И вот кто-то украл кукурузные початки, чтобы сварить их для себя. Русские оценили это сроками от 5 до 10 лет принудительных работ!
В этом году на день своего рождения я не получил выходной день, как это было год назад. Мне и так не нужно было работать, но в этот день нам пришлось пройти обеззараживание одежды; в это же время происходила большая уборка в нашем помещении. После этого и бани мои товарищи увлекли меня в предбанник, где было полно народа, и спели мне гимн Deutschland heiliges Wort. Русские озадаченно прислушивались к словам: некоторые из них успели побывать в немецком плену и довольно хорошо понимали наш язык.
Венгры уехали. Нашу апелляцию вернули из Киева; приговор был утвержден. Теперь мы каждый день ожидали транспорт, на котором нас отсюда отправят. Но произошло и нечто положительное: администрация основного лагеря для военнопленных по нашей просьбе действительно перевела остатки наших денег в тюрьму. Всего сумма составила 600 рублей на всех. Это казалось настоящим чудом. Эти деньги снова стали нашим общим богатством.
Мартовское солнце уже демонстрировало, что весна вот-вот прогонит зиму. В обеденное время с крыш вовсю текла вода, а когда нас выводили на прогулку во двор, мы стремились принять солнечные ванны. Через одного чеха, который сидел здесь в тюрьме и которого должны были отправить в Россию, мы узнали, что всех тех, кто был приговорен к 25 годам заключения, увезли в неизвестном направлении. В числе этих людей был и Бауэр. Вскоре наступил и наш час. Надзиратель назвал наши фамилии, и мы в последний раз помылись в местной бане. Потом женщина-бухгалтер вручила нам переведенные из лагеря деньги. Мы сразу же поделили их поровну. Когда нас вели к воротам, я спросил надзирателя, где наши вещи. Тот потребовал от нас показать квитанции. Но поскольку нам не давали никаких квитанций, мы не могли их предъявить. Тогда надзиратель сказал, что в этом случае нам не вернут наши вещи. Конвоир, который должен был доставить нас до станции на зеленой «Минне», как называлось тюремное транспортное средство, уже ждал нас. Времени было мало, поскольку нас должны были посадить на поезд Севастополь – Москва, на котором нам предстояло добраться до Харькова. А поезд отправлялся по расписанию. Я ясно перевел надзирателю нашу решимость никуда не идти из тюрьмы без вещей, добавив, что мы предпочтем, чтобы нас пристрелили. Громко ругаясь, тот вышел и вскоре вернулся с нашими пожитками. Не хватало вещей Вольфа и Оскара. Я довел это до внимания тюремщика, но водитель повел себя как дурак, и нас грубо запихали в «Минну».
В Харьковской пересыльной тюрьме
Нашу скорейшую доставку на южный вокзал Запорожья обеспечивали шесть хорошо вооруженных милиционеров и служебная собака. Мимо, подобно призраку, промелькнуло правое здание завода «Коммунар». На вокзале для нас уже приготовили помещение. Похоже, этим людям хорошо был знаком порядок отправки, поскольку, как только нас повели вдоль перрона, они немедленно выстроились по сторонам. Быстрым шагом по трое мы проследовали к поезду, который уже стоял у платформы, туда, где находился тюремный вагон. Там нас передали ответственному офицеру, и конвоиры из НКВД заперли нас в купе вместе с каким-то гражданским, которому предстоял о ехать вместе с нами. В том купе мы лежали в три яруса, как сардины в банке. К нашему огромному удивлению, в том же купе мы познакомились с еще одним осужденным военнопленным, который служил в войсках СС. Его звали Буттервек, и он, как и наш Менден, был родом из Фаллендара близ Кобленца. Прежде они не были знакомы, но этот мир похож на деревню.
Буттервек рассказал нам такую историю. Как военнопленный, он работал в обычном лагере в Никополе. Там он познакомился с украинской девушкой, которая влюбилась в него. Он воспользовался этим, чтобы бежать вместе с ней. Девушка где-то раздобыла несколько тысяч рублей, и при помощи этих денег они отправились сначала в Москву. Поскольку он был в гражданской одежде и благодаря тому, что за определенную сумму денег они подкупили проводников и контролеров в поезде, они добрались до места назначения без приключений. Несколько дней они провели у родственников девушки, а потом отправились в Ригу, их настоящий пункт назначения. Оттуда они намеревались попытаться отплыть морем. Девушка рассчитывала поселиться за границей у своей тети. Поскольку путь до Москвы прошел благополучно, то чем ближе была конечная цель, тем более беспечными они становились. Недалеко от Риги их обнаружил спящими патруль милиции. Поскольку Буттервек не мог предъявить документы, удостоверяющие его личность, и не был русским, обоих арестовали. Настоящие муки начались, когда они прибыли в лагерь, откуда бежали. Подвергшись особому допросу, Буттервек был настолько раздавлен, что согласился со всем тем, что требовали от него сотрудники НКВД. Он признался в совершении поступков, которых никогда в жизни не совершал. Особенно забавляло сотрудников НКВД то, что перед ними был представитель СС. На суде Буттервек отказался от признаний, которые его вынудили сделать силой под пытками. Но судья не обратил на это внимания и приговорил его к 25 годам принудительных работ. Как мы поняли, это был тот же судья, что назначил нам от 8 до 10 лет каторжных работ, а именно подполковник юстиции Малихин.
Была уже полночь, когда нас выгрузили в Харькове. Буттервек отправился дальше в Москву. Мы пожелали ему удачи в будущем, но на самом деле его дела были совсем плохи.
На платформе станции нас ждали милиционеры с двумя немецкими овчарками. Вместе с несколькими русскими мужчинами и женщинами, которые с трудом несли свой тяжелый багаж, нас вывели на ночные харьковские улицы. К счастью, идти было недалеко, и вскоре мы остановились перед высоким зданием с толстыми стенами, где и располагалась харьковская пересыльная тюрьма.
Нам снова пришлось ждать, прежде чем нас завели внутрь через длинный входной коридор с двумя тяжелыми воротами, что напоминало средневековый замок. В тюрьме нас разместили в камере без окон, было лишь вентиляционное отверстие, что вело на крышу, на высоте 6 метров над нашими головами. Пока я кашлял и без конца ворочался, до меня дошло, что сегодня 9 марта.
Уже день? Или все еще ночь? Мы не знали. Дрожа от холода, исходящего от пола, и влажности от темной вентиляционной дыры в помещении, где нас держали, мы добрели через двор в комнату, в которой сидела женщина в белом халате. Как оказалось, было около 8 часов утра. Нас заставили полностью раздеться, и эта женщина, оказавшаяся врачом, приступила к хорошо уже нам известной процедуре «выставки костей», то есть стала лениво записывать на лист бумаги данные о нашей трудоспособности. Я уже привык к этому представлению, поэтому оно давно перестало меня волновать. Оттуда нас забрали на дезинфекцию и снова подвергли процедуре бритья. Потом наконец надзиратель отвел нас в 6-й бокс.
Во дворе по дороге в бокс номер 6 мы обратили внимание на то, что некоторые камеры оказались открыты, а их обитатели вышагивают вдоль двора колонной по одному один за другим. Эти фигурки, кутающиеся в жалкое тряпье и имевшие такую обувь, которую любой нищий в Центральной Европе предпочел бы сжечь, являли собой печальную картину. Среди многих таких бедолаг выделялись несколько молодых людей с довольно упитанными щеками, вызывающим взглядом глубоко посаженных глаз и с выбритыми наголо бледными черепами. Некоторые здесь явно хорошо питались.
Нас повели к низкому коридору, где проходили тщательный досмотр наши вещи и одежда. У нас отобрали все металлические предметы, в том числе и наши столовые ложки. С огромным трудом мне удалось убедить занимавшегося моими вещами тюремщика в том, что фотографии, которые мне прислали через Красный Крест, не несут угрозы Советскому государству. Мне удалось также спасти свои записки и мой русско-немецкий словарь, который я составлял собственноручно. Чемоданы с вещами, которые мы не могли забрать с собой в камеру, остались в комнате хранения личных вещей.
После обыска нас отвели в бокс номер 2, где мы, к нашему удовольствию, обнаружили, что ответственный надзиратель в чине сержанта подобрал для нас, немцев, небольшую отдельную камеру. Она располагалась последней по коридору с правой стороны на первом этаже. Мы должны были быть ему благодарными за это, так как в остальных камерах, таких же небольших, как и наша, размещали как минимум по 30 человек русских, в то время как нас, немцев, здесь было всего 14 человек. В камере мы познакомились с еще 4 военнопленными, которых, как и нас, приговорили к 6 или чуть более годам каторжных работ. Причина обвинения: воровство из-за голода.