Местные жители сразу же тщательно обыщут местность и каждое найденное письмо опустят в почтовый ящик. Примерно то же происходило и в харьковской тюрьме, где осужденные, улучив момент, когда во время ежедневной прогулки за ними не наблюдали, швыряли письма с завернутыми внутрь камнями через 5-метровый тюремный забор на улицу. Прохожие поднимали письма и отправляли дальше.
Одно письмо я написал вдове своего командира в Восточную зону, а второе – своему другу Карлу в Запорожье. Хотя я и не был уверен в том, что письма дойдут до адресатов, я, как только эшелон тронулся, протолкнул их через трещину в двери в ночную темноту. Я вновь путешествовал под усиленной охраной в зарешеченном вагоне по бескрайним просторам России.
Меня разбудил громкий лязг вагона. Было темно. С помощью дежурного, ответственного за дверь, и охранников снаружи она распахнулась. Загорелась лампа. В ее тусклом свете я разглядел силуэты двух охранников. Всех обитателей вагона загнали в глубь вагона, и мы сгрудились вместе, как отара овец, пока освободившуюся половину вагона тщательно исследовали и обстукивали длинными молотками двое конвоиров. Когда они закончили, нас перегнали на уже проверенную половину. Заодно нас пересчитали. Пересчитывающий нас конвоир выкрикивал: «Марш-марш!» Когда ему повиновались недостаточно быстро, он подгонял нас длинной рукояткой молотка. Под громкие выкрики конвоиров нам пришлось несколько раз перебегать туда-сюда, будто новобранцам. Наконец они ушли. Должно быть, уже минула полночь. Потом я заснул, вспоминая события того дня.
Рано утром следующего дня была проведена та же процедура, что и в полночь. На этот раз перекличка прошла лучше.
Проходили дни. Наш поезд часто оставался стоять на месте то на одном, то на другом участке пути, эти остановки были долгими. Охрана вела себя очень жестко. Нас пересчитывали по два или три раза за день, вагон постоянно проверяли. Конвоиры бегали туда-сюда по крышам и следили за тем, чтобы никто из заключенных не подходил к окнам без разрешения.
Еда ничем не отличалась от той, что нам давали прежде. Те из заключенных, кто был приговорен к небольшим срокам, ехали с нами из самой Харьковской тюрьмы; они готовили для нас суп и приносили нам воду. Потом они вернутся в Харьков вместе с охранниками.
В нашем вагоне было несколько осужденных, воевавших на стороне Германии против Советского Союза. За исключением одного из них, который был русским, жившим на Украине, все они были украинцами и были приговорены к срокам от 5 до 25 лет. Их семьи были наказаны конфискацией домов, скота, другого имущества, а им самим не было позволено вернуться в места, где они родились, до отбытия срока, установленного приговором.
За время долгих разговоров, которые мне были не только интересны, но и полезны с точки зрения обучения, я сумел составить для себя мнение о характере украинцев. Все они обладали глубоким национальным сознанием и не были хорошего мнения о русских. Даже молодежь, как я понял, несмотря на универсальность советского образования, не потеряла своего национального чутья.
Особенно характерно это было для двух украинцев из-за образования, которое они получили: бывший председатель колхоза Бубуренков, который по образованию был священослужителем, но после революции вынужден был изменить своим убеждениям, а также бухгалтер Пороновский. Они рассказали мне об истории Украины, когда она была еще княжеством со столицей в Киеве.
Мне задавали вопросы о Германии в период после 1933 года, и я отвечал на них в меру своих возможностей. Мои собеседники хотели знать об условиях содержания военнопленных немецкой стороной. Поскольку я ничего не знал об этом, я не мог ничего им рассказать.
Мы уже долго ехали по азиатской территории СССР. Незадолго до того, как мы добрались до Волги, навстречу нам попался эшелон, который шел на родину. Должно быть, он вез туда главным образом ослабевших и больных. Наш вагон остановился на путях как раз напротив, и мы смогли знаками через крошечные окошки объяснить, что являемся осужденными военнопленными. Надеюсь, они сообщили об этом на родине.
Следующей крупной станцией по дороге стал Новосибирск, где, как говорили конвоиры, нам предстояло пройти процедуру дезинфекции. Мы уже восемь дней были в пути. Нас разбили на 6 партий и стали поочередно отправлять к месту помывки, которое располагалось примерно в 800 метрах от вокзала. По европейским меркам, процедура была убогой, но нас всех помыли и избавили от вшей за несколько часов. Во время помывки у одного из нас украли 25 рублей.
Над путями находился длинный узкий мостик. На нем стояли прохожие, которые с любопытством наблюдали, как нас вели обратно. Насколько я понял, они тоже сочувствовали нам.
Мы все еще ехали на восток, и вскоре предстояла остановка на станции Тайшет, от которого надо было проехать еще более 600 километров до Иркутска. Останемся ли мы там, или нас повезут дальше? Оттуда до Владивостока как минимум две с половиной тысячи километров[26].
К нашему удивлению, эшелон свернул с основных путей и теперь держал путь в северном направлении, постепенно забирая восточнее. Нам становилось ясно, что наше путешествие должно было вот-вот закончиться, так как на карте, которую мы все держали в памяти, еще недавно здесь совсем не было железной дороги.
В пересыльном лагере Ангарлаг к западу от озера Байкал
Трое суток мы ехали через тайгу, пока эшелон не прибыл к месту назначения, на станцию Братск. Местность здесь изрезана многочисленными долинами и лощинами и очень холмиста. Несколько раз мы останавливались на участках рядом с лагерями. Мы даже видели нескольких японских пленных. Еще в ноябре прошлого, 1948 года японцев уже сажали в вагоны с очевидным намерением вернуть домой, к себе на родину. Когда поезд останавливался, украинцы, лежа у окна, дважды окликали их. Примерно в 200 метрах от нас мы увидели еще один лагерь для военнопленных. Его обитатели – нескольких из них мы видели – носили куртки и перчатки камуфляжной формы СС. Нам не удалось привлечь к себе их внимание.
Мы долго спорили о том, какой будет дальнейшая судьба этих людей, которых охраняли очень строго. Может быть, у них тоже не было возможности писать домой, как это было во всех лагерях на Урале, где размещались только военнослужащие СС. Один из русских заключенных в запорожской тюрьме рассказал, что он работал вместе с бывшим военнослужащим вермахта, которому разрешалось писать домой, в то время как солдатам СС, работавшим на лесоповале на рубке деревьев, это не позволялось.
Возле вагонов нас разделили на небольшие колонны и отправили по отдельным лагерям Братска. Все передвижения тщательно охранялись, в том числе и караульными собаками. Как рассказывали те, кто обеспечивал нашу доставку, нас собирались распределить между транзитными лагерями в городе[27] таким образом, чтобы исключить содержание в одном лагере политических заключенных и уголовных элементов. Похоже, весь этот населенный пункт состоял из таких лагерей, а население его составлял личный состав, который обеспечивал их жизнедеятельность. Я не увидел здесь ни единого завода, только большие деревянные караульные вышки, строения, характерные для всего Советского Союза.
Ко мне подошел начальник эшелона, который забрал у меня мой немецко-русский словарь. Вместо словаря он вручил мне учебник английского языка для русских, сославшись на то, что забыл словарь в Харькове. Я думаю, что на самом деле он оставил словарь себе. Но я был доволен уже тем, что у меня, по крайней мере, остался хоть какой-то материал для чтения.
Лагерь, в который нас привели, был переполнен. Временно нас разместили в столовой, где уже поселили людей. Такое столпотворение напомнило мне о времени сразу после того, как я оказался в плену. Мы оставили свои вещи на небольшом возвышении, где тоже жили обитатели лагеря. Я ненадолго отлучился в туалет. Десяти минут моего отсутствия хватило на то, чтобы мой мешок украли. Я не знал, что делать, и был очень расстроен, так как с ним исчезла и большая часть книг, которые мне до сих пор удавалось сохранить. Там же находились и все записи, которые я делал, изучая русский язык. Я мог бы перетерпеть потерю чего угодно, но такую потерю возместить, находясь в тайге, невозможно. Ничего подобного со мной не случалось за все прошлые годы, пока я жил среди своих товарищей, но здесь это произошло за считаные минуты после моего прибытия.
Вещи Бреске тоже исчезли. Русский дежурный офицер сказал мне, что ничего не может поделать с этим, и посоветовал в следующий раз быть внимательнее. Но следующего раза не будет – теперь мне нечего больше терять. Я был зол на своих товарищей за то, что они не смотрели за моими вещами, хотя я и просил их об этом.
Ночь тянулась очень медленно, как это всегда происходит, если ты лег спать в неудобном месте и люди лежат слишком скученно рядом с тобой. Любому, кто хотел выйти, приходится карабкаться через массу тел, выслушивая разнообразную ругань. Я все еще думал об украденных вещах. К счастью, у меня еще оставалась книга Фурнье в деревянной обложке и «Дрейф папанинцев» на английском языке. Если я буду продолжать изучение русского языка, мне придется использовать обе эти книги в качестве писчих принадлежностей. Я выброшу из головы все неприятные мысли. Летом я должен бежать, а до этого мне необходимо учиться.
Рано утром нас вывели во двор на перекличку. Эта процедура всегда происходила беспорядочно. Мои товарищи стояли в первом из шести рядов. Комендант бранился, что приходилось много переводить, так как его не понимали. Я шагнул вперед, чтобы попытаться помочь с переводом, но не успел открыть рот, как вдруг сзади меня сначала ударили по шее, а затем сильно пнули. Потом меня втолкнули назад с самой отборной бранью, которой так богата эта страна. Стиснув зубы, сдерживал слезы обиды. Никогда не забуду лицо того агента НКВД.