Под ложным обвинением
Стоял прекрасный майский день. Светило солнце, и к полудню уже было довольно тепло. Короткий полуденный отдых уже закончился. Еще две пятых нашего участка, и мы выполним свою норму.
Пришел какой-то русский и приказал, чтобы Гётц, Франке, Шрётер и я шли к караульному помещению с вещами. Не понимая, что случилось, мы вернулись в палатку и собрали пожитки. С помощью моих друзей я снова обзавелся кое-какими тряпками, которые здесь были ценным имуществом. В караульной нас ожидали три азиата. Последовал обычный личный обыск и осмотр вещей, во время которого у меня забрали мои дневники и «Дрейф папанинцев» тоже. Эти узкоглазые лишили меня даже моих фотографий, которые до этого момента мне удавалось сохранить. Я хранил спокойствие. После короткого перерыва последовала команда: «Марш!»
С нами шли трое заключенных из 209-й колонны, которые рассказали нам, что наши друзья все еще находятся там. Мы не осмеливались ступать за пределы середины дороги, так как на нас постоянно бросалась с громким лаем злобная сторожевая собака. Несмотря на то что всего несколько дней назад нам выдали новую летнюю обувь, она была сделана из дешевой кожи, и ее резиновые подошвы быстро пропускали внутрь тающий снег и болотную жижу. Мы шли той же дорогой, которой приехали сюда. По дороге мы встретили своего бывшего лагерного коменданта, который издевательски оскалился, увидев нас. Как нам объявил один из конвоиров, нас вели к колонне штрафников. Причину, почему мы туда попали, нам не объяснили.
Уже начало темнеть, когда мы пришли к месту размещения нашего нового подразделения. Оно располагалось перед 206-й колонной, которая являлась последним пунктом перед местом размещения 208-й колонны. У деревянного строения, которое, очевидно, является местом жительства охраны, нам позволили присесть на поваленное дерево. Вскоре появился офицер в звании капитана. У него было только одно ухо, а то место, где должно было находиться второе, было прикрыто куском черной материи. Капитан поинтересовался, говорит ли кто-то из нас по-русски. Я отрапортовал, что говорю. Тогда мне приказали идти за капитаном внутрь здания. В его кабинете я остался стоять в дверях, а он занял свое место за столом. Капитан спросил мое имя и звание, где я воевал и за что получил свой приговор. После того как я ответил на эти вопросы, он спросил, знаю ли я, почему мы здесь. Я ответил отрицательно. Тогда капитан резко бросил:
– Вы вели приготовления к побегу, а кроме того, распространяли фашистскую пропаганду!
Проговаривая эти слова, капитан строго смотрел на меня. Я выдержал этот взгляд и спросил с насмешливой улыбкой:
– И куда нам отсюда бежать, господин капитан? Кроме того, я являюсь единственным среди нас, кто говорит по-русски, да и то вы должны понимать, что уже со второго слова любому станет ясно, что я иностранец. Мы все уже несколько лет находимся в Советском Союзе в качестве военнопленных и все слишком хорошо понимаем, что побегом можем лишь навредить себе.
– Ладно, увидим. Только не думай, что твоя агитация здесь сработает, а то тебе придется испытать на тебе нечто такое, что очень тебя удивит!
Похоже, разговор подходил к концу, так как капитан вызвал конвоира. Я еще раз попросил, чтобы мне вернули мой словарь и отобранные у меня фотографии. На первую просьбу последовал прямой отказ, второе мне разрешили. Зеркало Оттеля, которое у меня было со времен Сталинграда, осталось у капитана. Зеркала здесь являются редкостью и ценятся высоко, поскольку являются аксессуаром «культуры».
Конвоир отвел нас и троих русских в темную камеру. Прежде чем нас семерых заперли в крошечном, размером 1,5 на 2 метра, помещении, нам пришлось подвергнуться очередному тщательному обыску. У нас с Оттелем все еще были собственные расчески, которые мы приобрели в Запорожье. Конвоир обнаружил на них несколько волос, и мы с Оттелем спокойно опустили расчески в карманы. После того как я потерял свои вещи в Братске, мне уже было все равно. Но, как оказалось, у нас все еще сохранилось нечто, что эти люди полагали полезным для себя.
Нам потребовалось некоторое время, чтобы всем попасть в очень маленькую камеру, которая была рассчитана на двоих или троих.
Пришлось постараться, чтобы занять как можно меньше места. Я дал ясно понять русским в камере, что мы предпочтем не иметь с ними проблем, и, поскольку нас было большинство, они согласились.
Прошло, наверное, часа два. Наши конечности ныли из-за того, что приходилось принимать неудобное положение полусидя, полулежа. Рядом с нашей камерой находилась еще одна, в которой разместили женщин. Русские, для того чтобы убить время, завели с ними разговор, и, принимая во внимание наши стесненные обстоятельства, вряд ли они желали чего-то большего. Обе стороны обильно сдабривали речь многочисленными оскорбительными эпитетами, самыми безобидными из которых были «собака», «сука» и «шлюха».
В 205-й колонне
Дверь в камеру распахнулась совершенно неожиданно. Снаружи было темно. Нам пришлось собирать все наши вещи, разбросанные в беспорядке в помещении перед камерой, и забираться в грузовик. А затем, как ветер, мы помчались в ночи. Нас высадили в поселке Каймоновский и под охраной повели куда-то по открытой местности. Где мы шли, в темноте не было видно. Я чувствовал недомогание, возможно, у меня поднялась температура.
Мы шли по камням, потом через луг, через ручей в сопровождении двух бранящихся конвоиров, которые, если мы, по их мнению, шли недостаточно быстро, подбадривали нас ударами прикладов. Ориентиром служило зарево костра впереди. Вскоре мы уже стояли перед караульным помещением лагеря. Со всех четырех сторон поддерживали гигантские костры, чтобы осужденные не могли бежать под покровом темноты.
Охрана была постоянно начеку, особенно после побега 12 заключенных из 203-й колонны, среди которых были бывший майор-танкист и командир подводной лодки. Застав охрану врасплох, они разоружили ее, потом перехватили на дороге первый же грузовик, который оказался полностью загружен продуктами. Воспользовавшись машиной, отправились в путь в направлении на запад. Все, кто оказывал им сопротивление на дорожных постах, выставленных примерно через каждые четыре километра, расстреливались. До сих пор никто не слышал о том, чтобы бежавшие были уничтожены. В то же время мы узнали, что трое бежавших из 208-й колонны были пойманы. Один из них так и остался на дороге.
Мы прошли обычную процедуру обыска перед караульным помещением. Зачем они делали это? Неужели из простого любопытства? Как всегда, мои фотографии вызвали большой интерес, а кошелек, в котором было 40 рублей, остался в руках конвоиров. Мой прошлый опыт говорил, что на следующий день мне вернут отобранное.
Была уже примерно полночь, когда нас заперли в изоляторе. Нам принесли с кухни питьевую воду. Мы устроились на холодном земляном полу передней комнаты небольшого барака изолятора, но никто так и не смог как следует выспаться, так как ночь была слишком холодной и из-под двери тянуло сквозняком. Моя голова раскалывалась от жара.
Мы поднялись еще до прихода надзирателя. Снаружи было уже светло, и мы смогли осмотреться, куда нас привели. Это была небольшая долина в темном таежном лесу, через которую протекал мелкий ручей. С одного края стояли полуразрушенные, продуваемые ветром дома поселка Каймоновский. С противоположной стороны расположились выглядевшие новыми, что бросалось в глаза, бараки лагеря тюремного типа, который носил название 205-й колонны. Здесь нам придется узнать свою дальнейшую судьбу.
Нас определили жить в уже переполненный барак. Заключенные внутри его встретили нас криками. Большинство было в возрасте от 16 до 30 лет, и лишь несколько человек были более старшего возраста. У меня создалось впечатление, что я попал в дикие джунгли. Мы легли на пол в глубине барака. Каждую минуту подходил то один, то другой, чтобы удовлетворить свое любопытство на наш счет.
Мы обнаружили, что здесь уже находились трое немцев и еще один немец из Поволжья. Последний вскоре подошел и спросил нас на плохо понимаемом для нас швабском диалекте, откуда мы прибыли. Его звали Каспар Лейсле, и его предки переселились в эту страну из Южной Германии во времена Екатерины II Великой. Но этот человек, который производил впечатление пронырливого типа, никак не выделял себя среди остальных. Вскоре мы познакомились и с остальными тремя немцами, которые, как и мы, были военнопленными. Двое из них, Рупрехт Шолтиссек и Тео Муравьец, были родом из Силезии, а третий, Эрих Зоммерфельд, – из Дортмунда.
Сегодня вечером я в назначенное время отправился в лазарет. У меня поднялась температура до 39,2 градуса. На завтра меня освободили от работы.
Завтра утром мои товарищи должны отправиться с бригадой Воронина работать на железнодорожной ветке, но мне медики предписали оставаться в постели. Уставший и измотанный, я прилег на первых попавшихся нарах и вскоре уснул. Около полудня я проснулся, голова все еще болела, температура не прошла. Я сполз с нар, чтобы обуть башмаки, которые оставил под ними, но не обнаружил их там. Тогда я спросил у дневального, крупного, похожего на быка парня, не видел ли он, кто забрал мою обувь. Тот ответил, что не видел. Я схватился за голову и подумал, что, должно быть, нахожусь в доме для умалишенных. Это просто невозможно. Кому могли понадобиться мои башмаки?
Босиком я дошел до караульной и сообщил о краже обуви. Дежурным был тот же офицер, который принимал нас ночью. Он вернул мне фотографии и кошелек с деньками, а потом отправился вместе со мной с барак, но и ему не удалось обнаружить мои башмаки. Позже кто-то из русских объяснил мне, что никогда нельзя оставлять здесь без присмотра обувь или предметы одежды, так как их немедленно украдут:
– В этих лагерях есть профессиональные преступники, которые воруют, а иногда забирают силой то, что им нужно. Твои башмаки вскоре переделают в сапоги, так как сейчас уже начало лета, и бригадиры разрешают делать сапоги из башмаков. Кожа пойдет на нижнюю часть, а голенища сделают из парусины. Тот, кто украл твою обувь, продаст ее бригадиру, который за это несколько дней будет выделять ему дополнительное питание, или попробует сбыть с рук какому-нибудь мошеннику, который просто продаст ее в поселке. Ты должен, когда ложишься спать, класть обувь под голову, а одежду под тело.