В тот вечер я обратил внимание на обувь бригадира и некоторых других заключенных, находившихся в лагере на особом положении. Они были лучше одеты и обуты и этим выделялись среди остальных. Пусть их одежда и не соответствовала европейским стандартам, она все же была гораздо лучше, чем тряпье и лохмотья большинства заключенных. Здесь сильный выживал за счет слабого, навязывая свои правила грубой силой. Если бы кто-то решил противостоять деспотии бригадиров, то в наказание за это подвергся бы побоям и лишению еды.
Профессиональных преступников здесь называли «блатными», и во всем Советском Союзе они держатся вместе, как смола или сера. Они считают, что работать им не подобает, так как это ущемляет их правила, не признают властей, и мало кто решается бросить им вызов. Жизнь здесь ничего не стоила! Никто из надзирателей не рисковал выступить против этих типов, боясь мести с их стороны. Даже те, кто решал покинуть мир блатных, подвергал свою жизнь риску, так как для любого «уважающего закон блатного» было долгом убить такого отступника. Даже когда такие люди оказывались на свободе, охота на них не прекращалось. Здесь часто говорили: «Кто знает, что будет завтра?» Многие из преступников решили в свое время воспользоваться войной, чтобы обрести свободу. И многие хотели как можно скорее попасть в Германию, так как им говорили, что там хорошо живется. В магазинах все есть, и граждане не находятся под таким строгим контролем, как это происходит в Советском Союзе.
Мои товарищи вернулись с работ поздно. Все были усталыми и разбитыми. Бросалось в глаза то, что они находились в плохой физической форме. Им пришлось развозить землю на примитивных колесных тачках. Они рассказали мне, что никто фактически не контролировал работы, кроме бригадиров. А мои товарищи, похоже, попали в немилость. Возможно, из-за незнания лагерных обычаев или, как их здесь называют, «законов», они настроили некоторых бригадиров против себя. Когда Оттель направился в мастерскую, чтобы отремонтировать там что-то, то по дороге он встретил одного из блатных, который оказался бригадиром. Он окликнул Оттеля, но тот, в силу своего неведения, проходя мимо, заметил, что если блатному что-то нужно, то пусть он подойдет сам. Бригадир ударил Оттеля кулаком в живот. Оттель сразу же попытался нанести обидчику удар в голову, но промахнулся, и тут на помощь блатному поспешили другие уголовники. Оттель заявил им, что если они что-то от него хотят, то пусть встретятся с ним один на один за бараком. Надзиратель встал на сторону Оттеля и увел его с собой. На обратном пути в барак бригадир ничем о себе не напоминал. Как мы узнали позже, фамилия того «блатного» была Мирошниченко.
Слава богу, нам удалось перейти в другую бригаду, где бригадиром был бывший капитан, который учился в советском военном училище. Он был настроен очень доброжелательно по отношению к пленным немцам и всегда защищал нас. Он защитил нас и от остальных бригадиров. Бригадир предпочитал хранить в секрете причину, по которой был осужден. Я предполагаю, что имел место воинский проступок. Он был согласен с тем, что нас слишком сурово наказали сроками на 8—10 лет по статье 206, по которой максимальный срок – 5 лет. По его распоряжению нас поставили рыть шурфы. Это очень тяжелый труд, к тому же возведенных для этого лесов оказалось недостаточно, и расположены они были неправильно, но, по крайней мере, за этот труд мы получали немного хлеба сверх положенного пайка.
Рано утром мы отправляемся к месту работы, которое находится примерно в километре от лагеря. Там стоял холм, который предстояло снести. С помощью ломов, кувалд и лопат мы рыли в склоне холма шурфы глубиной 4–5 метров. Чем глубже, тем опаснее становились работы, так как лесов не хватало и они располагались неправильно. Тот, кто трудится внизу, должен остерегаться попасть под камни из-под лопат товарищей сверху. Пока произошло относительно мало несчастных случаев. Камни, которые мы выкапывали, поднимали вверх на тросах или плетеных веревках в корзинах, которые плели здесь же, в лагере. Даже без груза они тяжелые. За всю эту тяжелую работу платили очень скудно.
Удовольствие работать в бригаде с друзьями продлилось недолго. Новый комендант лагеря, капитан, который какое-то время пробыл в плену в Германии, как я сумел понять из сделанных им замечаний, распорядился, чтобы в каждой бригаде работало не более одного немца. Это было очень плохо для моих товарищей, которые не понимали русских без моей помощи. Меня перевели в бригаду Ключникова. Это плотники, которые базировались в 206-й женской колонне, примерно в 3 километрах отсюда. Бригада состоит в основном из уголовных элементов. В ее составе всего 24 человека, из которых работали от 15 до, временами, 18. Остальные все время проводили в женской зоне. Каждый день лагерные начальники несколько меняли состав бригады, чтобы люди могли выпустить пар.
Как-то по дороге к женскому лагерю нам пришлось идти по местам, где трудились женщины. Пока мы шли мимо, между ними и блатными завязался разговор, касавшийся самых низменных животных инстинктов. Обе стороны легко и непринужденно беседовали о том, отчего даже проститутки залились бы румянцем. Дети из семей охранников в возрасте 6 или 8 лет каждое утро по дороге в школу слышат эти разговоры. Они смеются над ними, потому что не знают других тем для шуток. В целом если посмотреть на лица этих детей, то на них написано какое-то недетское выражение.
По прибытии в лагерь мы сразу же впряглись в работу, как рабочая скотина, в то время как бездельники болтались поблизости в ожидании возможности пробраться в женские бараки. Один из них оставался наблюдать за обстановкой, чтобы их не застали врасплох. При малейшей опасности такой наблюдатель всегда начеку, и эти люди немедленно возвращались на рабочее место, вырывали инструменты из рук работающих и начинали копать как сумасшедшие. Сменив таким образом тех, кто уже работал здесь часами, они создавали у контролеров впечатление, будто именно они здесь являются лучшими рабочими. Само собой разумеется, что, как только контролер снова скрывался из виду, они отбрасывали инструмент и опять пропадали.
Тех из работяг, кто не мог работать, избивали и уменьшали им количество еды. Однако проценты наработки определяют как раз бездельники и блатные, а в дни выдачи зарплаты на их долю, конечно, приходили самые большие денежные суммы. Большинство рабочих охотно жертвовали своими деньгами, лишь бы сохранить хорошие отношения с бригадиром.
Посмотрев на истощенные фигуры местных обитателей, любой понимал, что здесь царил голод. Все физически были слишком слабы, чтобы попытаться выступить против несправедливости, которую чинят уголовники. Эти животные с помощью кулаков устанавливали здесь свои жестокие законы, и я с облегчением узнал, что блатные в основном обращались с нами, немцами, немного лучше, чем с соотечественниками.
Однажды я встретил в лагере капитана, начальника лагерной охраны, того самого капитана, который допрашивал меня и отправил в этот лагерь. Я снова попросил у него вернуть мне словарь, который он забрал. И он снова отказал, заявив:
– Изучайте наши решения по выполнению пятилетнего плана, которые здесь есть, этого для вас достаточно!
И он указал на плакаты по обе стороны дороги в лагерь, которые призывали выполнить план пятилетки.
– Если вы вернетесь на родину, полностью отбыв срок наказания, вы, так или иначе, достаточно хорошо изучите русский язык!
И он с циничной улыбкой отошел, оставив меня стоять на месте.
Странная встреча в тайге
Почти закончился месяц май. Вот уже больше двух недель я работал в бригаде Ключникова в женском лагере. Здесь до сих пор останавливаются колонны грузовиков с литовцами, латышами, эстонцами и западными украинцами с территории, ранее бывшей в Польше, со скудными пожитками, направляющиеся на восток, к реке Лена. Этим людям в свое время давали по 20 минут на то, чтобы решить, согласны ли они принять колхозную систему или нет. Те, кто медлил, были причислены к неблагонадежным элементам, которым не положено проживать столь близко к государственной границе; поэтому они подлежали высылке[31]. Примерно две недели в том же направлении отправились транспортные колонны с боеприпасами, горючим и продовольствием. Грузовики были в основном трехосными, и водителями там были красноармейцы.
Наша работа была очень тяжелой и заключалась главным образом в том, что мы таскали длинные бревна, предназначенные для постройки бараков. Сейчас уже за полдень. Как всегда, после приема пищи нас сразу же снова отвели на работу. Своим топором, наверное самым тупым на свете, поскольку утром я не участвовал в борьбе за лучший инструмент, я снова рубил дерево.
Я не раз думал о той большой разнице между женщинами на родине и теми созданиями, что бродят здесь. Всего несколько минут назад одна из этих женщин обратилась ко мне с недвусмысленным предложением; похоже, они здесь озабочены только поиском мужчин. Она уже знала от русских, что я «немец», то есть выходец из Германии. Я продолжал работать и никак не реагировал на нее, пока она не ушла. Какими же отталкивающими могут быть люди!
В мою голову приходили и другие мысли. Стоило только взглянуть на людей, которые провели здесь годы, а некоторые из которых десятилетиями и более живут за колючей проволокой, как возникал вопрос: люди ли они или животные? Я пришел к выводу, что они представляют собой «людей с повадками зверей». Трудно понять и то, почему некоторые из этих несчастных, не обладающие достаточно крепким духом, порой готовы покончить с собой, как это вчера вечером произошло с женщиной-охранником на сторожевой вышке в лагере 206. Она выстрелила себе в голову, хотя ей и предстояло пробыть здесь менее 5 лет. В своей книге «За правое дело» Гроссман описывает, как где-то обнаружил немцев, принимавших пищу. Прислушавшись к их чавканью, писатель сравнил их со свиньями. Гроссман был прав во всем, за исключением лишь того, что он приходил не к месту, где размещались немецкие военнопленные, а в любую из русских заводских столовых или, быть может, в столовую для заключенных в русском лагере.