Многие уже успели остаться без зимних вещей, так как не очень внимательно присматривали за своими ватниками и валенками. Украденное немедленно выносилось тайком из лагеря, где сразу же по дешевке продавалось местному населению.
Два дня 7 и 8 ноября у нас выходные, которые мы, как обычно, уже успели отработать заранее. Под бой барабанов и торжественные речи за месяц до годовщины Великой Октябрьской социалистической революции мы должны были начать соревноваться друг с другом в честь революционного праздника, чтобы перевыполнить «послевоенный Сталинский пятилетний план». Даже большой бетонный туннель, через который будет проходить речка и который будет проложен под железнодорожными путями, должен был быть закончен к праздникам. Несмотря на то что эти обязательства не были выполнены, рапорт об их выполнении ушел к вышестоящему начальству, чтобы те, кто отвечает за строительство, не получили взысканий.
На самом деле докладывать о том, что работы были реально закончены, можно было только через неделю.
Сегодня Зайнулин разрешил мне остаться в лагере, потому что я все время работаю и нуждаюсь в отдыхе. Сегодня будут показывать фильм, и я обязательно пойду смотреть его с Цубеком, выходцем из Верхней Силезии, который появился в лагере несколько дней назад. К сожалению, мне немногое удалось увидеть, так как помещение было переполнено; кроме того, мне пришлось встать на колени и наклонить голову: в противном случае, если я поднимал голову повыше, она заслоняла экран и не давала смотреть картину. И тогда толпа начинала кричать: «Убери голову, ты, собака!» Я утешал себя тем, что и некоторые другие находились в том же положении.
Вот уже несколько дней мы работаем на экскаваторах. Эти машины выпускают на заводе имени Молотова. Они грузят землю для железнодорожной насыпи на грузовики примерно в два километрах к югу от лагеря в две смены, днем и ночью. Здесь непрерывно трудится масса народу, так как русские хотят поскорее закончить ветку и пустить по ней первые поезда. Повсюду люди работают на расчистке территории. Если работу не могут выполнить машины, то мы сверлим в сложном грунте шурфы, что очень сложно, с учетом отсутствия нужных орудий труда, чтобы экскаватор мог продолжать работу. Постоянно ездят взад-вперед 30 грузовиков «ЗИС-Урал», в том числе и новые самосвалы. Они работают и днем и ночью. Прибыли еще двое немцев: упомянутый Людвиг Цубек из Верхней Силезии и Хайнц Беккер из Вестфалии. Оба, как и мы, были осуждены по статье 206. Оба работают в мастерских, так как и у того и у другого умелые руки.
58 градусов мороза
Морозы становились по-настоящему суровыми. Неожиданно температура опустилась до отметок, которых здесь не помнили даже старожилы. Уже утром, когда мы успели встать и получить свой скудный завтрак, мы смотрели из окна, не превышает ли температура 50 градусов мороза. Темный грязный барак, стены которого начинали разрушаться от сырости, был переполнен.
Уже довольно долго нам приходилось спать на полу, и нередко по утрам мы обнаруживали, что кто-то помочился на нас с верхних нар. Весь мусор здесь тоже бросают на пол. На несколько ночей нам с Рупрехтом достались верхние нары, но они настолько узкие, что спать там можно только на одном боку. Если кому-то захочется повернуться, другим тоже приходится менять положение. А если ты встанешь, чтобы пройти к двери, к бочке, в которую ходят помочиться, вернуться обратно на свое место очень трудно. Поэтому мы постарались снова спать на полу.
По утрам и я, и Рупрехт чувствовали себя измочаленными. По слою инея на окне мы определяли примерную температуру снаружи; о том, стоит ли там 30, 40 или 50 градусов мороза, можно определить по толщине слоя. Снаружи сразу же пробирает мороз, от него перехватывает дыханье. Как можно скорее мы бежим в столовую, где уже стоит брань тех, кто подает еду для каждой бригады по отдельности. После завтрака мы снова ложимся и с трепетом ждем, какое решение по поводу работы примут сегодня дежурный офицер или его помощник. Если мы не должны выходить на мороз, что происходит обычно при больших морозах, раздается радостный гул. Если же следует команда «выходить на работы!», сразу же слышатся ругань и жалобы.
По возможности многие старались любыми способами отлынивать от работы. Они не выходили к караульному помещению и, наоборот, старались спрятаться где только можно. Однако сразу же после лагерной переклички начинался поиск уклоняющихся. Вскоре большинство из них находят и тычками и затрещинами гонят на работы. В наказание в следующие два дня их хлебный паек урезается до 350 граммов. Однако порой некоторым из них удавалось остаться в лагере. Такие считали, что урезанный паек все же лучше, чем холод. Тех, кто пользовался репутацией постоянного уклоняющегося, в конце концов переводили в штрафной отряд.
Поскольку мы понимаем, что уклонение от работы приносит больше вреда и не имеет смысла, мы с Рупрехтом всегда выходим на работу. Еще у караульного помещения я настолько замерзал, что просто переставал соображать. Несмотря на зимнюю одежду и теплые рукавицы, качество которых оставляет желать лучшего, я промерзал до костей. Холод терзал тело, и я понимал, что никогда не был настолько измученным с тех самых времен, когда болел тифом. И никогда не чувствовал себя так плохо со времен лесозаготовок в лагере Кызылтау.
Почти автоматически я сжимаю под мышками лопату или кладу на плечо топор и бреду за остальными. Первые несколько часов от меня на работе нет никакой пользы. Только после того, как кто-то из заключенных разводил большой костер и я мог немного согреться, я понимал, что все еще оставался человеком. Контраст между костром и холодом огромен, особенно при ветре, когда спереди твою кожу обжигает пламя костра, а сзади остужает леденящий холод. Японские зимние рукавицы хороши, гораздо лучше, чем русские. Их предпочитают даже сами русские. Никто не хочет отходить от костра, и все мы собираемся у него так близко, как только возможно, пока бригадир снова не гонит нас работать. От ледяного холода руки немеют и едва держат топоры. Я недостаточно здоров телесно, чтобы интенсивной работой греться от самих движений. У меня не хватает для этого сил. То же самое и с другими. Я замерзаю очень быстро.
Даже если заключенный демонстрирует признаки обморожения, он получает дополнительный срок за саботаж. Для меня эти часы на тридцати- или сорокаградусном морозе являются просто адом. То же самое происходит и с Рупрехтом. Снова и снова мы ненадолго подбегаем к костру, чтобы согреться. Даже если бригадир с его помощниками, собравшиеся у огня, руганью отгоняют нас от костра обратно, мы снова появляемся там, не успеет пройти и несколько минут. Измотанные и уставшие как собаки, вечером мы бредем обратно в лагерь, но несколько ночных часов в переполненном жилье не дают полноценного отдыха.
Сейчас лагерь перенаселен, как никогда. В трех с половиной бараках проживает примерно 1200 заключенных. Сюда перевели укладчиков железнодорожных путей из 208-й колонии, которые будут заниматься своей работой на нашем участке в течение ближайших нескольких дней. Среди них Рюпинг и Плинта, наши товарищи по харьковской тюрьме. Они принесли новость, в которую мы не можем поверить, но которая является очень важной для нас, если, конечно, это правда. Плинта рассказал, что слышал от одного русского, которого считает весьма надежным человеком, а тот, в свою очередь, услышал по радио в ноябре, когда находился в 206-й колонии. Там объявили, что все немецкие военнопленные, которые не были осуждены по политическим статьям, будут амнистированы. Двое наших товарищей настолько верили, что эта новость была правдой, что ожидали быть дома к Рождеству. Я, как обычно, был настроен более скептично, так как данную новость распространили русские. В нашем лагере тоже есть радио, но мы не слышали по нему ничего подобного. Нам оставалось просто ждать, не особенно полагаясь на новость и не попадая в плен оптимизму и надежде. Тем не менее я представлял, как бы все это могло произойти.
Через наш лагерь прошел первый железнодорожный состав. Затем последовали другие. Прибыли вагоны с различным имуществом. В специально организованном для его хранения лагере, расположенном за территорией нашего лагеря неподалеку от железнодорожных путей, складировались запасы для 2, 3, 4 и 5-го отрядов Ангарлага. Отныне если к определенному участку не подведена железнодорожная ветка, то работающие там отряды будут снабжаться с этих складов всем необходимым с использованием грузового автотранспорта. Всего через несколько недель 4-й и 5-й отряды сменили свое местоположение.
На нашу бригаду была возложена приятная задача по разгрузке двух вагонов с мукой. Мне удавалось набирать немного муки и проносить ее в лагерь. Но как мне дать отдых моей опухшей ноге? Когда санитар, еврей-эмигрант из Румынии, который держался очень дружелюбно, осмотрел мою ногу, он освободил меня от работы. Ночи проходят ужасно, так как боль совершенно не отпускает. На самом деле мне становится только еще хуже. Мои ноги настолько опухли, что я едва могу ходить. Побывав в бараке, санитар распорядился перевести меня в лазарет. Сегодня 16 декабря.
В маленьком лазарете 5 коек. По сравнению с нарами в бараках они выглядят чистыми. Там есть одеяла, набитые соломой матрасы и подушки. Вот уже много месяцев я не видел такой роскоши! Мне приходилось спать полностью одетым на полу или на голых досках на деревянных нарах, потому что я не хотел лишиться одежды. После дезинфекции я с удовольствием улегся на чистое белье в комнате с белыми стенами и уснул. К счастью, лихорадка вскоре отступила. Но опухоль не проходила.
Вечером 17 декабря состоялся «смотр мяса». Когда объявили мою бригаду, я вошел в комнату для осмотра. Меня признали негодным для работы в течение месяца.
Первые несколько дней я удовлетворял свое желание отоспаться. Теперь я работаю над тем, что веду записи в словаре. Снаружи очень холодно. Моими соседями по палате являются еще двое заключенных, которые, как и я, счастливы, что их не гонят на работы в условиях безжалостного холода. По утрам и вечерам мы слышим стоны и жалобы больных, которые приходят на осмотр к медику и часто склонны преувеличивать свои симптомы, чтобы его обмануть. Они пытаются подкупить его копченостями, табаком и прочими ценными предметами, а также деньгами, которые некоторым присылают из дома, чтобы он освободил их от работ по болезни. И не всегда безрезультатно, ибо кто может устоять перед русским заключенным?