Теперь, пока я в лазарете, моя головная боль досталась Рупрехту. Мне жаль этого молодого парня. Даже Вольф находится в лучших условиях, так как он сейчас работает в бригаде по разбору картошки в погребе.
Через несколько дней моих русских соседей выписали из лазарета, а меня оставили. Через окно я смотрю на улицу и вижу, как же там, должно быть, холодно. Здесь, внутри, об этом почти забываешь, за исключением случаев, когда тебе нужно выйти в туалет, куда ходят в рубашке и кальсонах, зато в валенках и головном уборе. Из-за опухоли я думаю, что у меня деформация стопы.
Снабжение дровами налажено, но нерегулярно, и вот случилось так, что 22 декабря, когда снаружи стоял сорокаградусный мороз, мне пришлось лежать в холодном помещении. Из-за этого женщина-татарка, работающая здесь санитаркой, накрыла меня всеми имеющимися пятью одеялами и двумя соломенными матрасами. Таким образом мне удалось выжить; и все равно в душе я благодарил Бога, что не нужно идти в барак.
Сегодня из-за холодов не будет работать весь лагерь. 23 и 24 декабря стояли такие морозы, что никто, кроме небольшой бригады, которую отправили за дровами, не должен был выходить на работы. Создавалось впечатление, будто природа вымерла. Над долиной лежал плотный туман, через который солнечные лучи не могли проникнуть даже в полдень. Везде царила глубокая тишина. Из-за тумана почти не виден даже дым из дымоходов.
На деньги, которые мы получили в декабре и хранили до сегодняшнего дня, несмотря даже на опасность того, что их просто украдут, мы смогли купить немного муки, сахара и сала. В прачечной Оскар испек из муки и подсластил сахаром несколько маленьких печений. Я не смогу прийти на рождественские праздники в барак, но, по крайней мере, Оскар, Рупрехт и Вольф сядут там и побеседуют о прежних временах.
Сегодня вечером приходил Вольф, который рассказал мне, что мою бригаду должны отправить на самоубийство. Рупрехт уже вошел в ее состав. Я содрогнулся, так как сегодня стоял невиданный прежде мороз – 56 градусов ниже нуля. Бедный Рупрехт! Какой бесконечно долгой будет для него эта ночь. Надеюсь, он не обморозится. Это является типичным для русских. Сначала они настаивали на том, чтобы поскорее закончить постройку железнодорожной ветки, и вот теперь там произошла авария, и поезда встали при ледяной погоде.
В следующие два дня Рупрехту снова не повезло, и он опять попал со своей бригадой в ночную смену на аварийном участке. Создается впечатление, что он очень подавлен. Я благодарю Бога за то, что лежу больной в лазарете и свободен от этих мук. Новый рекорд: прошлой ночью минимальная температура составила минус 58 градусов. А этим беднягам приходилось выходить на улицу. Если бы такое рассказать кому-нибудь в Центральной Европе, он не поверил бы.
Новый, 1950 год. Я все еще лежу в лазарете. Опухоль прошла, и телесно я довольно хорошо восстановился, так как татарин, который присматривает за мной в лазарете, специально ходит на кухню, чтобы подыскать там какую-нибудь еду для меня. Я очень благодарен ему за это, так как мое тело, после того как я все это съем, переполняет сытость; оно наливается силой, как пересушенная губка, которую опустили в воду. Как замечательно, что у меня здоровый желудок и я могу принимать любую пищу без ограничений.
Морозный период продолжается, но холода несколько ослабли. Сейчас снаружи между 35 и 40 градусами мороза, к большому разочарованию осужденных, которые предпочли бы морозы ниже 40 градусов. На самом деле вряд ли кто-то способен отличить тридцатипятиградусный мороз от сорокаградусного.
На побегушках в лазарете
13 января было принято решение, что я достаточно восстановился, чтобы меня выписать из лазарета. Меня определили во вторую рабочую группу. Я стал намного крепче, но мой страх перед морозом только усилился. Я снова вернулся в свою бригаду. Мой бригадир, который на свой манер уважал немцев, очень снисходительно относился ко мне по работе. Наша бригада все еще дробила камень и выравнивала насыпь, чтобы ширину железнодорожных путей можно было увеличить на два метра, но из-за морозов работа продвигалась очень медленно. Камни и комья земли самосвал отвозил примерно на 300 метров, где сваливал в узкий ров.
15 января в лагере произошли небольшие изменения: группа неблагонадежных элементов была отправлена в штрафную колонну. Там оказались и двое заключенных из нашей бригады. Два последних дня нас с Рупрехтом отправляли пилить дрова для лазарета. В качестве оплаты обслуживающий лазарет заключенный выдавал нам миску каши, которую мы съедали вместе. Через некоторое время, к нашему большому удивлению, выяснилось, что тот человек больше не работает в лазарете. Фельдшер Павлик, выходец из Донбасса, спросил меня, не хочу ли я занять это место, так как я уже знаю, какую работу приходится там выполнять. Я с радостью согласился. Теперь мне не придется выходить на мороз, я буду лучше питаться и, наконец, получу возможность помогать своим друзьям. Работа будет не такой уж легкой, так как Павлик очень сложный человек, которому трудно угодить. Но, что бы там ни было, я попытаюсь. Каждый день, который я проведу здесь, приближает меня к весне, а это само собой можно считать успехом.
Утром 16 января я остался в лагере. Я уже предупредил о своей новой работе бригадира, который ничего не имел против этого. Будучи теперь медицинским работником, я предоставлен сам себе и должен лишь заботиться о чистоте во вверенном мне маленьком бараке, а также вопросами снабжения. Теперь я хорошо представляю себе, насколько хорошо живет привилегированная часть обитателей лагеря за счет широких масс заключенных. То, о чем ранее я мог только догадываться, теперь я вижу собственными глазами. Помимо своих обязанностей по уходу за больными, заправкой коек и контроля за очередью посетителей в рабочие часы, обращая особое внимание на то, чтобы ничего не украли, я один или два раза в день должен отправляться на кухню. Там я получаю для врача продукты, которые вообще-то предназначены для заключенных. Сюда входит то, что здесь считается деликатесами, а именно сало, мясо, рыба, макароны, сахар, картофельный порошок и тому подобное. Лишь небольшая часть этой еды, снабжение которой определено строгими нормами, на самом деле достается рабочим массам. Львиная доля отходит лагерной аристократии. Кроме того, она частично делится между персоналом из вольнонаемных, которые работают в лагере. К ним относится доктор, молодой человек примерно 25 лет, выходец из города Горький[36], направленный сюда для прохождения обязательного срока работы. Каждый день он появляется в лагере и забирает часть продуктов. Во время таких визитов старший фельдшер и санитары со всем прилежанием выслушивают его пожелания, поскольку их работа зависит от этого человека.
Было очень интересно узнать, как много здесь людей, которые уже годами живут в ссылке и даже умудряются сделать здесь карьеру. Многие из них превращаются в рабов своих страстей.
Они приходят ежедневно, чтобы достать опиум, кофеин или сделать укол наркотика в вену. Обычно жестокие и беспринципные люди ведут себя здесь, как маленькие дети. Если им не удастся получить заветную инъекцию, то в других местах такое вообще невозможно, так как там просто нет заветных ампул. Они делают все, чтобы удовлетворить свою страсть. Неприятно наблюдать, как они впадают в состояние практического и обычного опьянения, как они готовы пойти на все, лишь бы достичь этого состояния. Здесь я впервые обнаружил, что можно напиться одеколоном или духами. Отдельные личности пьют одеколон стаканами, разбавив его водой. Другие предпочитают крепкую настойку чая – чефирь. Санитары и Павлик являются рабами этого порока. Время от времени за взятку охране они могут тайком провести в лагерь женщин из расположенного в трех километрах отсюда женского лагеря. А представители лагерной «аристократии» всегда готовы провести ночь с проституткой в небольшой палате лазарета.
Несмотря на многочисленные обязанности – иногда я не знаю отдыха по 36 часов, после чего получаю лишь несколько часов сна, – я доволен. Жизнь была бы совсем другой, если бы я жил лишь на жидком супе и плохом хлебе. Здесь же мой организм получает пищу, богатую белками, которые ему решительно необходимы для улучшения здоровья.
Все, что я могу здесь стащить, я отдаю моим друзьям, которым тоже необходима более качественная еда. Лучше всех из них сейчас выглядит Рупрехт, который на целый день остается в лагере и занят наведением чистоты в лазарете. За две недели я сумел стать необходимым. Тем не менее из-за постоянного ворчания Павлика, связанного с его вечным пребыванием в плохом настроении, я как-то вышел из себя и попросился обратно. Но в тот же вечер Павлик уговорил меня вернуться. Постоянные хлопоты делают эту работу обременительной для меня, но я должен держаться, и не только ради себя, но и для моих друзей. Как же изменились времена! Я кручусь как волчок, будто новобранец на курсе молодого бойца.
По вечерам, после приемных часов, начинается моя настоящая работа в качестве уборщика. Холодной или при удаче горячей водой из прачечной я мою полы в четырех помещениях медицинского барака. Сначала я скребу полы кухонным ножом или осколком стекла. Потом настает очередь щетки для уборки пола, которую мне пришлось приобрести в первую очередь. Что бы я ни делал, Павлик всегда недоволен. Я успел к этому привыкнуть, хотя это было нелегко, и теперь я скребу полы, чтобы меня не выгнали.
Новость. Кажется, что-то начинает проясняться с нашим возвращением домой. Ответственный за культурную работу в лагере, который сегодня утром был в лазарете, рассказал мне, что из Москвы потребовали данные по нам, немцам. Это означает, что скоро нас собираются отправить домой. Сначала я не хотел в это верить, но потом этот работник культурного сектора заверил меня, что он лично заполнял данные на тех, кто ежедневно выполнял норму в среднем на 144 процента и был политически благонадежен. Эта новость снова разбудила во мне надежду, хотя Советское государство пока еще и не делало никаких заявлений на этот счет. Мне уже представляется чем-то фантастическим возможность вернуться в цивилизацию, когда ты снова можешь начать жизнь нормального человека.