Когда же 26 человек из ожидавших прибытия транспорта были отправлены в другой лагерь, всеми овладело чувство горького пессимизма. С тяжелым сердцем, поставив крест на своих надеждах, они прощались с нами. Это были люди, которые либо служили в полиции, либо были осуждены по статьям 58 или 54. На нашем пути, подобно страшному призраку, стоял оперативный отдел НКВД, и никто не был уверен в том, не вызовут ли его самого следующим к караульному помещению.
Мы проводили время за игрой в самодельные карты, и никогда еще оно не тянулось так медленно и лениво, будто улитка. К нам присоединились несколько наших соотечественников, которые жили здесь много лет своей жизнью. Это были гражданские лица из советской зоны оккупации в Германии, оказавшиеся здесь в 1947–1948 годах. Среди них, например, был районный судья, начальник которого на момент капитуляции успел провести 14 лет в концлагере. Судья оказался в Сибири. А с последним женским конвоем в лагерь прибыли еще две немки. Одной из них, уроженке Кенигсберга, парикмахеру по профессии, было всего 20 лет. Второй, жительнице Берлина, – 26 лет. Было интересно наблюдать, как годы в Сибири повлияли на этих женщин.
Похоже, наконец появилась определенность в дате нашей отправки домой. С самого утра мы все оделись и находились в готовности, однако не все шло так быстро. Зачитывание списков заняло долгое время, так как общее количество отправляемых достигло 909 человек. Но 20 из нас придется остаться, так как их имена не попали в списки, а их дела подлежат проверке со стороны ответственного адвоката, полковника юстиции. Наконец, после последнего тщательного обыска, в результате которого нам пришлось избавиться от всех старых вещей и получить взамен дешевые фабричного производства предметы туалета, наступила еще одна бесконечная ночь. Офицер-контролер изъял у меня все, кроме ничем не примечательных фотографий и кошелька, в котором лежала квитанция на получение моего обручального кольца, которое у меня отобрали 12 марта 1949 года в харьковской тюрьме. Все фотографии, на которых я был в мундире офицера немецкого вермахта, у меня отобрали. Очень любопытно обстояло дело с квитанцией на обручальное кольцо. Никто из офицеров, к которым я до сих пор обращался по этому поводу, не желал брать на себя ответственность. Теперь мне придется спросить об этом на последней русской железнодорожной станции в Брест-Литовске[40]. У Зигфрида давно нет уже такой квитанции. Мне же интересно, что они скажут в Брест-Литовске. В любом случае, если мне не вернут кольцо, я должен попытаться увезти эту квитанцию с собой в Германию.
Большой скачок!
И вот наконец время пришло! Под командой русского лейтенанта наш поезд в составе 38 вагонов, в том числе одного служебного, отправляется.
Сейчас 04:30 утра 12 апреля 1950 года. 10 апреля, день Пасхи, полностью ушел на то, что нас снабдили одеждой, all апреля было днем погрузки в поезд.
Вот уже несколько часов мы катимся в западном направлении. Все испытывают чувство неописуемой радости, хотя в сердцах все еще таится недоверие. Троих из двадцати задержанных в лагере вернули, остальным пришлось с тяжелым сердцем наблюдать за тем, как мы шагали на станцию. Последний из нас догнал остальных уже в пути, пройдя контроль в своем лагере. Теперь число возвращавшихся домой составляло 913 человек.
Адъютант командира эшелона, молодой лейтенант, хочет назначить меня немецким комендантом эшелона и тем самым взвалить на меня всю ответственность. Под любым предлогом я несколько дней скрывался от него, избегая встречи с этим офицером в местах остановок, чтобы не попасть на эту должность. У меня нет никакого желания ехать домой в качестве коменданта поезда, да еще и с возможностью попасть на кадры кинопленки в Москве после того, как мне довелось несколько лет побыть рабочим животным. Я не желал больше иметь ничего общего с этими людьми!
Несколько дней мы ехали по бесконечным пустынным территориям России. На вокзале в Новосибирске мы останавливались довольно близко к мосту, у которого нас выгружали в прошлом году для прохождения дезинфекции. По железнодорожной линии мы отправились через Урал и остановились там же, где останавливались в марте 1943 года умирающие от голода остатки тех двух тысяч человек, которых погрузили в эшелон в Бекетовке перед последним этапом путешествия к первому постоянному месту пребывания в лагере в Елабуге. Затем мы миновали два лагеря в Зеленодольске, а затем переехали через Волгу. Теперь мы держали путь в Москву, но пути частично занесло снегом, поэтому пришлось надолго задержаться.
В Москве по объездной дороге нас перевезли из восточной части города в западную. Были видны пятиконечные звезды на башнях Кремля в центре города. Неподалеку стоял стальной каркас недостроенного высотного здания. Мы прошли дезинфекцию на станции около тюрьмы. Я с удивлением обнаружил, что сама процедура была хорошо организована, в здании было чисто, чего я не видел уже очень давно и что мне напомнило о немецких банях. Но здесь в нашем распоряжении был только душ.
И снова поезд покатился на запад. Перестук колес звучал очень по-дружески, но я все еще различал за ним далекие отголоски уже невидимых следов от ударов кулаков работников НКВД.
Последний этап
Утром 25 апреля мы прибыли в Брест-Литовск. Стояло солнечное воскресное утро. После быстрого осмотра, в ходе которого мне все же удалось утаить и тем самым сохранить квитанцию на мое обручальное кольцо, нас посадили в уже ожидавшие нас немецкие товарные вагоны, осуществлявшие регулярное сообщение между Франкфуртом-на-Одере и Брест-Литовском. Но даже здесь восьми военнопленным пришлось на собственном опыте убедиться в том, что НКВД все еще держит нас под контролем. Их задержали и увезли на зеленой «Минне»[41], тюремном фургоне. Я знал, что смогу по-настоящему почувствовать себя в безопасности только после пересечения границы зон оккупации у Геттингена.
Утром 26 апреля эшелон, перевозивший примерно 1400 военнопленных, отправился в путь через территорию Польши. Весь путь занял три дня. По самой короткой дороге через Варшаву нас доставили в Франкфурт-на-Одере. Некоторые из возвращавшихся домой пленных вскоре начали забывать о строгих правилах и даже начали распродавать предметы одежды, которые, по их мнению, не были им нужны в Германии. Но русские охранники были заинтересованы лишь в том, чтобы доставить нас до Франкфурта.
Рано утром мы прибыли в Циленциг[42], первый населенный пункт на территории Германии, который теперь принадлежал Польше. Польские пограничники проверили наши вагоны и наконец дали разрешение отправлять эшелон дальше. Вскоре мы доехали до Одера и рывком распахнули вагонные двери, которые до этого должны были держать закрытыми. На польской территории стоял польский пограничник, а на немецкой – русский. Оскар заметил, что здесь находится его дом.
На немецкой земле
Через семь с лишним лет я снова был на немецкой земле. Поезд медленно по дуге подъезжал к зданию вокзала. Меня переполняли эмоции, горло перехватило. Первая же увиденная в Германии картина того, чем занимаются немцы, произвела на меня неизгладимое впечатление. На большой куче угля стояли 20 или 30 немок в мужской одежде с изможденными недовольными лицами и смотрели на проходящий мимо поезд, украшенный гирляндами и портретами Пика и Гротеволя. А чуть подальше, не более чем в 100 метрах от них, я видел пожилую женщину с мотыгой и гаечным ключом, одетую в униформу, тоже мужскую, работника «красной» железной дороги. По дороге до вокзала мы видели, как еще одна пожилая женщина сидела прямо на рельсах и ела кусок хлеба.
А в это время в наши вагоны начали влезать местные юнцы, клянча еду и сигареты. К сожалению, мы не могли дать им ничего такого, так как у нас самих ничего этого не было. Вплоть до настоящего момента голод был нашим постоянным спутником. Они рассказали нам несколько анекдотов, которые были в ходу у жителей Франкфурта-на-Одере и содержали изрядную толику горькой иронии. Было очень горько видеть следы горя и разочарований, которые прошлое оставило на лицах этих детей.
В Гроненфельде нас в последний раз помыли, выдали деньги и продукты. Прежде чем раздать документы об освобождении, комендант лагеря, представитель Социалистической единой партии Германии, воспользовался этим моментом, чтобы выступить перед нами с речью. Он расхваливал успехи своей партии и призвал нас делать то же самое на Западе, рассказывая там правду о том, чего успели достичь в восточной зоне!
Вместе с теми из освобожденных, кто направлялся во французскую или американскую оккупационные зоны, а также в Тюрингию или Саксонию в советской зоне, мы одним поездом отправились в Лейпциг. В Котбусе я отправил телеграмму жене: «Скоро буду дома, позвоню при первой же возможности».
В Лейпциге, где провел ночь, я снова имел возможность видеть горе и страдания местного населения. Люди останавливали меня на вокзале и спрашивали об условиях жизни в Советском Союзе. Рано утром мы отправились дальше, через Тюрингию в город Хайлиген-штадт[43]. Там нам снова выдали продукты на дорогу, несмотря на то что еще во Франкфурте-на-Одере мы получили достаточно на три дня дороги, чтобы мы не прибыли на Запад совсем без еды. Но большинство моих товарищей отдавали продукты детям беженцев из восточной части страны, которые ожидали документы на разрешение отправиться на Запад. Восточные полицейские, которых здесь было множество, сопровождали нас до перехода через границу. На крышах зданий, примыкавших к западной зоне, сидели солдаты Красной армии, которые через бинокли наблюдали за сопредельной территорией. После пересечения границы зон мной овладело чувство огромного облегчения. Наконец-то я в безопасности! Жизнь продолжается!