Уже давно стемнело. Время близится к полуночи. Если все так и будет продолжаться в течение многих дней, каждый из нас может приготовиться к неминуемой гибели. Многие уже остались лежать там, позади нас, в Сталинграде. Впереди показалось несколько слабых огоньков. По рядам прошел глубокий вздох облегчения. Это должна быть Бекетовка. Огни приближаются. Но, как оказалось, это была вовсе не Бекетовка, а небольшая железнодорожная станция с несколькими деревянными зданиями при ней. Боже милостивый, неужели нам и дальше придется все так же брести вперед? Мы просто не в состоянии больше идти. Лучше уж остановиться здесь, пусть и скученно, чем лежать в открытой степи на снегу, засыпать или замерзать насмерть. Но нам непременно нужен отдых!
Очевидно, имел место какой-то разговор с начальником станции, поскольку мы свернули с дороги влево и побрели в сторону зданий. Некоторые уже не могли идти и стояли на месте, когда нас наконец завели в пустующее здание. Скорее всего, нам придется устраиваться так же, как и в том подвале в Сталинграде, где мы лежали друг на друге. Спать, только спать! Сумасшедшие крики нисколько не беспокоили меня. И никто больше не давил мне на ноги, если не сказать, что все было наоборот. Я еще раз посмотрел вверх. Через частично разрушенную крышу было видно темно-синее небо.
Я сплю или грежу наяву? В наше помещение вошел какой-то русский с факелом в руке. Он что, забрал сапоги кого-то из моих товарищей? Поймать его? Прочь, дурные сны, дайте мне отдохнуть, я хочу спать! Где я, кстати? Шум, поднятый моими товарищами, вернул меня в реальность. Нам уже надо строиться снаружи, чтобы идти дальше. Начался новый день. Кто-то из пленных носится туда-сюда. У него нет сапог. Ему придется идти совсем без обуви. Он, естественно, отказывается. На его месте я поступил бы так же. Один из конвоиров куда-то исчез и через несколько минут возвратился с парой порванных парусиновых туфель. Теперь бедный парень худо-бедно может удовлетвориться хоть этим. Кто-то сказал мне, что до Бекетовки осталось идти всего шесть километров. А там нас разместят в здании клуба.
В клубе в Бекетовке
До Бекетовки мы дошли еще примерно через три или четыре часа. За все это время у нас не было возможности прилечь ни на минуту. Нас действительно разместили в клубе. Это здание размером со средний кинотеатр. Мы можем сидеть или лежать в любой позе на полу, на скамейках, на столах, на сцене и под ней, а также в некоторых боковых помещениях, так как все они доступны для нас. Во всем клубе не было такого места, где не лежал бы военнопленный. Здесь тоже тесно, но по сравнению с предыдущими днями все просто прекрасно!
Очень скоро нам выдали хлеб, и это был свежий хлеб. По круглой буханке на семь человек. Но самое сумасшедшее состоит в том, что мы получили по кусочку колбасы! Настоящей колбасы! Нам сказали, что колбаса сделана из козлятины. Она похожа на немецкую «Меттвюрст» (Mettwurst), только немного потоньше, но у нее чудесный вкус. Я слышал, как некоторые говорили, что никогда не пробовали колбасы вкуснее. О, голод, куда ты нас заведешь? Мы получили даже по маленькому кусочку сахара.
Мы с Францем нашли место в левом боковом крыле у сцены. После всей этой суеты с обустройством и получением пайка мы стали искать, где будем спать. Несмотря на крайнее переутомление, поспать оказалось невозможно. Каждый раз, когда мы засыпали, какой-то идиот обязательно шел куда-то, спотыкаясь о наши ноги или иногда и о тела. Должно быть, нам повезло, что никому не взбрело в голову попинать наши головы. Франц выглядит просто ужасно. Он лежит совершенно обессиленный и почти ничего не ест. Должно быть, ему с трудом удалось выдержать все те невзгоды, что выпали нам до этого момента. Лишь бы он не отказывался от еды. Похоже, его желудок его полностью подводит, но он должен держаться.
Мы здесь, в клубе, живем уже пять дней. Вши нас почти заели. Санитарные условия ужасны, фекалии повсюду, везде стоит запах гниения. Там, где один пленный садится, чтобы справить естественные надобности, другой собирает снег, чтобы вскипятить его и получить питьевую воду. Выходить из здания можно только по специальному разрешению и только в определенные часы, поэтому получить чистый белый снег невозможно. Появились первые пленные, умершие естественной смертью, если только брюшной тиф можно назвать естественной причиной. О первом из умерших пришлось позаботиться и мне. Мы должны были отнести тело в отведенное для этого помещение, раздеть его и собрать одежду. Как можно довести человека до такой степени истощения? Тело представляло собой в буквальном смысле только кожу и кости. Неужели все мы закончим свое существование так же? Я хорошо помню те события, как и многое другое, и никогда не забуду это.
Сегодня 1 марта 1943 года. Ранним утром нас разбудили и приказали снова готовиться в путь. Как нам сказали, нас погрузят на транспорт и отправят в основной лагерь, где все организовано лучше, чем здесь, и где мы снова будет жить, как нормальные люди. Большинство восприняло эту новость скептически. Нам уже столько раз лгали за несколько недель нахождения в плену, что нам уже было все равно. Единственное, что нас беспокоило, – это то, что мы продолжали слабеть физически. Число тех, кого мы потеряли за время прошлых переходов, нельзя было назвать незначительным.
Нас построили перед зданием клуба, после чего последовала команда:
– Выйти вперед всем тем, кто серьезно болен, кто не сможет выдержать длительной дороги поездом. То же самое касается всех саперов!
Франц решил выйти из строя.
– Франц, ты считаешь, что не выдержишь долгой дороги?
– Нет, Берт, мне не следует пускаться в путь. Надеюсь, они положат нас в госпиталь, где будут кормить по-другому. В вагоне я пропаду.
– Подумай хорошенько, Франц. Ты ведь не знаешь, куда вас отправят, а здесь находится большая часть из нас!
Он посмотрел на меня своими синими глазами и сказал:
– Берт, я больше не выдержу!
– Тогда прощай, старый друг. Всего тебе хорошего и возвращайся поскорее! – Я пожал ему руку, понимая, что никогда уже больше не увижу на этом свете.
Тех, кто отправлялся в путь, уже начали выводить, поэтому мне пришлось поторопиться, чтобы меня не отделили от моих более здоровых товарищей. Я снова обнял Франца, посмотрел на него в последний раз, потом бегом поспешил за остальными.
Из Бекетовки в Кизнер
Нас привели на станцию, где уже стоял подготовленный для нас эшелон. Мы не были первыми в очереди на погрузку в вагоны. Большая часть вагонов была уже до отказа заполнена пленными из пересыльных лагерей вокруг Бекетовки. Через некоторое время началась погрузка. Людей отбирали по воинским званиям, те, кто имел одинаковый чин, должны были ехать вместе. В нашем вагоне отправились в путь оставшиеся в живых старшие офицеры, майоры, капитаны и несколько лейтенантов. В небольшой 20-тонный вагон загнали 45 военнопленных. Как нам сказали, все остальные вагоны тоже оказались настолько переполнены, что едва можно было закрыть двери. Старшие офицеры попытались разместиться с одной стороны, с другой стороны – капитаны. Оставшиеся обитатели, несколько лейтенантов, разместились посередине. Места не хватало, так как вагон был слишком маленьким, чтобы нормально разместились все. К тому же рядом с дверью было ужасно холодно. Прошло довольно много времени, прежде чем наш эшелон отправился в неизвестном направлении.
В центре вагона находилась печка. Дрова тоже были, но как разрубить эти толстые поленья? У нас давно не было даже ножей. Для солдат Красной армии это были лакомые сувениры, а для нас, военнопленных, – запрещенные предметы. К одной из вагонных досок была прикреплена широкая полоса железа. Если нам удастся снять ее, то мы сможем стругать ею дрова. После упорной работы нам удалось оторвать железку. Теперь можно было делать куски дерева меньшего размера и греться. Это тоже довольно утомительный труд, к тому же дрова, которыми мы топим нашу печь, сырые. Но у нас все получилось! Если встать достаточно близко от печной дверки, можно немного согреться.
Должно быть, мне досталось самое худшее место в вагоне. Оно находилось как раз рядом с дверью в туалет. «Туалет» представлял собой две доски, скрепленные под прямым углом таким образом, что они образуют желоб. Этот желоб вел через дыру в вагонной двери чуть выше уровня пола наружу. Как же было неприятно постоянно, днем и ночью, лежать рядом! Но что я мог сделать? Свободного места в вагоне не было! Ко всему прочему, я мерз, так как печка грела слабо, и согреться мне не удавалось. Скатерть, подаренная мне кем-то несколько дней назад в Бекетовке, практически не позволяла сберечь тепло. Мне точно необходимо было подыскать себе другое место, если я не хотел умереть от холода. Живот сводило от холода, и мне приходилось пропускать через организм воду гораздо чаще, чем остальным. С моими товарищами тоже не все в порядке. У многих была диарея. Еще одна наша проблема – жажда. Нам давали попить редко, слишком редко. А сразу же после того, как ты съедаешь черствый кусок хлеба, так хочется пить! С помощью моего котелка и различных тряпок и веревок те, кто сидел на верхних нарах, пытались на ходу собирать снег. Никому не было дела до того, чистый ли этот снег. Да и вообще, как может быть чистым снег у железнодорожной ветки, регулярно поливаемой машинным маслом, посыпаемой окалиной и прочим мусором? Все желали получить воду. За растопленный снег предлагали даже хлеб. Когда русские приносили в вагон ведро воды, никто из нас не спрашивал, откуда она взялась, так отчаянно нас мучила жажда. На грязь и растительный мусор никто не обращал внимания.
Кроме жажды, которая донимала нас более всего, были еще два других почти столь же неприятных вида пыток: вши и голод. Поскольку воды не хватало даже для питья, мы не могли себе даже позволить думать о том, чтобы помыться или побриться. Я чувствовал, что находился в худшем состоянии, чем когда-либо прежде: заросшим грязью, отвратительным самому себе. Часто в моих снах и когда я мечтал с открытыми глазами, я представлял себе те роскошные блюда, которыми мне доводилось лакомиться в прошлом, особенно одно из них – свиные ножки с картофельным пюре и кислой капустой, а к ним – большой бокал моего любимого пива. Но одних галлюцинаций для того, кто долгое время голодает, явно недостаточно.