– Здравствуйте. Предъявите, пожалуйста, студенческий билет.
План работает идеально. И пусть злые черти не верят в мою удачу, точно знаю, что это она. Спустя десять минут после начала первой пары в аудиторию заходит секретарь и приглашает меня в кабинет директора. Таймер запущен.
Каждый шаг дается с огромным трудом. Страх звенит цепями за спиной, но я создаю непробиваемый щит из положительных установок. Не знаю, как именно они действуют, но, по крайней мере, позволяют не забивать голову дурными мыслями. Секретарь занимает свое место за столом в крошечном кабинете и кивает в сторону еще одной двери с серебряной табличкой: «Директор Карпенко Елизавета Игоревна». Вот я и здесь. Опускаю ладонь на дверную ручку и тяну на себя. Сердце бьется о ребра, писк в ушах сигнализирует об опасности, и не зря. Первое, что вижу, это до безумия озлобленный взгляд дяди Славы. Его глаза красные, словно он не спал несколько ночей. Может быть, и так, но вряд ли это из-за отцовских волнений.
Цепь хлестким ударом опускается на горло, сдавливая кожу. Тот самый страх из детства, разрушающий до основания в один момент. Уверенность постепенно ускользает, и привычные мысли лезут в голову, змеиными голосами нашептывая: «Ничего не выйдет. Ты же знаешь. Ничего не получится».
– Здравствуй, Алена, – добрый и уравновешенный голос Елизаветы Игоревны приводит в чувство и отвлекает.
– Здравствуйте, Елизавета Игоревна, – натянуто улыбаюсь ей я.
– Садись. Нам всем нужно поговорить, потому что я не совсем понимаю сложившуюся ситуацию.
Перевожу взгляд на дядю Славу. На его лице появляется предвкушение легкой победы и усмешка, говорящая об уверенности в результате. И впервые в жизни это не только пугает, но еще и злит. Сильно злит. В кого он меня превратил? В кого я позволила себя превратить? Подбираюсь и обхожу стол, занимая свободное место напротив дяди. Елизавета Игоревна, сидящая между нами, раскрывает перед собой тонкую папку.
– Алена, твой дядя сказал мне, что ты хочешь забрать документы, – озвучивает она причину нашего собрания, а также дает понять свое к ней отношение – удивление, непонимание, несогласие.
И все-таки Мнац здорово придумал – привезти меня к ней. Приподнимаю подбородок, распрямляю плечи под тяжелым взглядом дяди Славы и отвечаю:
– Нет. Не хочу.
Не упускаю ни секунды, наблюдая, как дерзость и ощущение власти покидают дядю, оставляя лишь замешательство. Его рот сжимается в тонкую полоску, кажется, я даже могу услышать то, о чем он мысленно кричит, но не собираюсь обращать на это внимание.
– Алена! – грозно начинает дядя, но тут же сбавляет обороты. – Ты ведь мне сама сказала…
– Вы, наверное, что-то не так поняли. Мне нравится этот колледж.
– Но мы уже выбрали другой, – настаивает он, краснея все больше. – Он лучше и престижнее. Ты же знаешь, как нам важно твое образование.
Его голова, кажется, сейчас лопнет, как перекачанный воздушный шар. Ну, разумеется, я знаю, что ему важно.
– У Волковского колледжа отличная программа, диплом государственного образца, с которым можно поступить в любой университет. Я уже нашла здесь друзей… – делаю паузу, чтобы Елизавета Игоревна поняла, о ком именно идет речь. – Привыкла к преподавателям. Я не хочу менять колледж.
– Она сама не понимает, что несет, – снисходительно говорит дядя Слава, обращаясь к директору.
– Вы считаете, что мой колледж хуже, чем какие-то там другие? – Елизавета Игоревна поднимает брови, от ее голоса веет ледяным порывом.
Один – ноль, дядя. Здесь у меня есть союзники, а у тебя – нет. Ощущаю небывалый прилив сил. Вера в то, что все получится, растет с каждым вдохом.
– Я считаю, что моя племянница…
– Ваша совершеннолетняя племянница, – поправляет его Елизавета Игоревна, – которая в состоянии самостоятельно принимать подобные решения. И, насколько я могу судить, она его уже приняла.
– Послушайте…
– Елизавета Игоревна, – горделиво подсказывает ему директор.
– Елизавета Игоревна, – сквозь зубы повторяет дядя, – думаю, вы не должны вмешиваться в дела моей семьи.
– А вы не думайте, Вячеслав Андреевич. Я не просто должна, а обязана. Алена студентка моего колледжа, а я отвечаю за каждого из них. Вам это понятно? Спешу известить вас, что я являюсь председателем совета охраны прав детей, оставшихся без попечения родителей, нашего округа, и мне не нравится то, что я сейчас вижу. У Алены есть личные права согласно федеральному закону номер сто пятьдесят девять. Если вы об этом забыли, то я напомню. Право на выражение своего мнения при решении вопросов, касающихся ее интересов, а также… – Елизавета Игоревна смотрит в мою сторону ровно секунду, будто хочет убедиться, что я тоже внимательно слушаю, – право на защиту от злоупотреблений опекуна.
Дядя Слава обливается потом, морщины на его лбу становятся такими явными и глубокими, что страшно смотреть. Взгляд мечется с меня на директора и обратно.
– Я должен поговорить со своей племянницей наедине, – только и выдавливает он. – Алена, идем!
Приказ ударяет плетью, но я переношу эту боль с достоинством:
– Поговорим здесь. Мне еще нужно успеть вернуться на занятия.
Его взгляд заменяет тысячу слов. Он удивлен и раздражен, он не знает, что делать. Самое странное, что я, глядя на него, впервые чувствую силу, а не слабость.
– Елизавета Игоревна, вы не оставите нас на несколько минут? – предлагаю я.
– Конечно, – тут же соглашается она, поднимаясь с места. – Мне как раз нужно поставить несколько подписей у секретаря. Я буду за дверью, – последняя фраза адресована дяде.
Стук каблуков отсчитывает секунды до взрыва. И как только дверь в кабинет закрывается, пухлые руки дяди, лежащие поверх стола, сжимаются в кулаки.
Глава 9
– Ах ты дрянь, – тихо цедит дядя Слава.
– Не забывайте, где мы находимся, – произношу я, замечая, что он приподнимается с места.
– Ты мне угрожаешь?
– Я вас предупреждаю, угрожаете мне вы.
– О-о-о, как ты заговорила. Да я тебя… – злобно прищуривается он и кривит рот.
Его незаконченная угроза вонзается в нервные окончания, точно провода. Нет! Я не стану снова это терпеть! Его превосходство держится только на страхе, а я больше не хочу бояться. Не потому что нет причин, их предостаточно, но все они живут только в прошлом и будущем. И если прошлое я не могу исправить, то будущее изменить в состоянии.
– Я буду кричать, – бросаю уверенно еще одно предупреждение.
Дядя откидывается на спинку стула и сканирует меня взглядом сквозь толстые жировые складки, которые с трудом можно назвать веками. Его рот движется, будто он не может прожевать негодование. Надеюсь, ему так же противно, как и мне.
– Ты такая же… такая же, как она. Я думал, что выбил из тебя все эти замашки, но, похоже, этого было мало.
– Если вы попробуете хотя бы коснуться меня еще раз, можете начинать готовиться к суду. – Голос дрожит, но я не намерена сдаваться.
– Суду? Да что ты можешь, Алена? Ты! Против меня.
Вот она. Главная установка, которую внушил мне этот негодяй. Я ничего не могу. Он сильнее, потому что старше. Он кто-то, а я никто. Ложь! Я могу не меньше, чем любой другой человек в этом мире, просто забыла об этом. Но мне вовремя напомнили.
– Попробуйте и сами узнаете.
– Я лишу тебя денег, у тебя не будет ни дома, ни родственников… Ни-че-го.
– Вы уже это сделали. Ничего из этого у меня никогда и не было. Может, придумаете новую угрозу?
Дядя нервно разминает толстую шею и оттягивает пальцем ворот тонкого свитера:
– Думаешь, что справишься сама? Ты никчемная, как и твоя мать!
Содрогаюсь всем телом, слыша вновь эту фразу, которую только сейчас понимаю в полной мере. Большая часть его ненависти направлена не на меня.
– Хватит! – В моем голосе звучит металл. – Мне восемнадцать. Вы мне больше никто.
– Ты об этом пожалеешь, Алена. Помяни мое слово. Ты еще на коленях приползешь к моему дому. Мы ведь оба знаем, кто ты и чего стоишь.
– Вы совершенно не знаете, кто я.
И я, между прочим, тоже, но это всего лишь вопрос времени. Разберусь.
– Нет, Алена. Знаю. Ты слабая, жалкая, отвратительная дрянь, которая привыкла жить за счет других. Ты всегда такой была. С самого детства. Раздражающей копией своей твари-матери!
И вот опять! При чем здесь она?
– За что вы ее так ненавидите?
– Она убила моего брата. Этого достаточно.
– Они погибли. Оба.
– Погибли, – презрительно хмыкает дядя Слава.
Его ответ выбивает из колеи. Я ведь даже не знаю, что именно случилось с родителями. Помню похороны и два закрытых гроба. Помню, как плакал дядя и как бабушка не отпускала моей руки, хотя сама едва держалась на ногах. После этого дня тема смерти родителей стала запретной. И все. И все…
Дверь в кабинет открывается, и Елизавета Игоревна вновь занимает свое место за столом:
– Вижу, что вы уже поговорили.
Дядя Слава смотрит в стол и молча поднимается на ноги. Напоследок он бросает в меня взгляд с эффектом разрывной бомбы. В нем слишком много ненависти и всего одно обещание – «тебе же хуже». Он покидает кабинет, даже не попрощавшись, и я обессиленной жижей растекаюсь на стуле.
– Алена, ты ничего не хочешь рассказать мне? – спрашивает Елизавета Игоревна.
В голове тут же всплывают слова Мнаца и его раздраженный голос: «Ты хочешь, чтобы кто-то все сделал за тебя?» Хотела. Правда хотела. И сейчас есть такая возможность – нажаловаться и забиться обратно в угол. И кем я останусь после этого? Той же жалкой и беспомощной Аленой, о которую так удобно вытирать ноги? И еще неизвестно, чем все это может закончиться. Набираю в грудь побольше воздуха и поворачиваюсь к директору:
– Хочу спросить.
– Спрашивай.
– Есть ли у меня возможность перевестись на бюджетное обучение?
Елизавета Игоревна хмурит брови, задумчиво отводя подбородок в сторону, и заглядывает в папку, что лежит перед ней на столе.