— Продолжай! — сказала Таня. — Где и когда я еще смогу услышать подобный детальный анализ?!
— Нигде! — горделиво согласился Крашенинников. — Я могу болтать до бесконечности, но уже устал, поэтому заканчиваю. Остро ставится проблема начала. Тут и вопрошают: "С чего начинается Родина?", и утверждают: "Все начинается с любви" и "Утро начинается с рассвета" — ну, это у кого как! И просят: "Чтобы день начинался и кончался тобой!" Просьб и молений в песнях неслыханное множество. Видно, у нас очень неблагополучно обстоит дело с удовлетворением самых простейших человеческих потребностей. То и дело слышишь бесконечное: "Поговори со мною, мама", "Позови меня", "Позвони мне, позвони", "Пообещайте мне любовь хоть на мгновение", "Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко", "Возьми меня с собой", "Приходи, я все прощу", "Что-нибудь скажи по части отношенья нашего", а также "Дай мне руку, я в судьбу поверю", "Подари мне воскресенье", "Подари мне платок", "Подари мне лунный камень", "Подари мне добрый день"… С подарками все время напряженка. И варианты: "Ищи меня по карте" и "Если нам с тобою по пути, руку дай скорее". Ну, про руку, кажется, тоже было… Принцип прост, как кусок бумаги: "раз словечко, два словечко — будет песенка!" А из песни, как известно, слова не выкинешь.
Таня продолжала смеяться.
— Как хорошо ты смеешься! — прошептал Виктор. — Ты вообще все делаешь хорошо…
— Раньше это относилось только к Гере! — насмешливо заметила Таня. — Ты нас с ним случайно не перепутал?
— Да уж как-нибудь… — пробормотал Виктор. — Разве тебя перепутаешь? Кстати, мои разговоры с тобой не остались без внимания, и мне уже звонил Герка и справлялся о работе, успехах и творческих планах. Про Алексея и Аньку ты знаешь. Теперь по сценарию должна появиться Татка…
— Тата, — задумчиво повторила Таня. — Она по-прежнему любит тебя, Витя?
Крашенинников вздрогнул и отпрянул от облачка.
— И как давно ты догадалась об этом? — резко спросил он. — Раньше, чем начала со мной спать, или уже потом?
— А ты вообще делал вид, что не догадался, — отпарировала Таня. — Иначе не мог бы так себя вести.
— Это как же — так? — недобро спросил Виктор. — Выходит, я плохо себя вел? Таня, я знаю о себе все, но не нужно без конца тыкать пальцами! Ты-то уж могла и воздержаться! Как я себя вел… Да как всегда! Ничего оригинального! Но заметь, Танюша, — он вдруг засмеялся, — ведь подлянка как раз не в том, что я сделал, а в том, что я это делать перестал! Не продолжил! Самая страшная тупиковая ситуация в жизни, когда тебе без конца талдычат: "Ждите ответа…" И ты, как последний дурак, его ждешь… Хотя Татка в чем-то крепостная по характеру и зависимость ей даже кстати, — Виктор покосился на Таню. — Но она не знает, Танюша, и ты тоже, что я человек конченый. Перегоревший. Сломанный. Несостоявшийся в любом смысле. И женщины мне отныне больше не нужны… Вот такие пирожки с котятами…
— Что-то новенькое в твоем лексиконе, — заметила Таня. — А все остальное… Ты повторяешься, Витя, это становится неинтересным, уж извини. В попытках сбросить с себя тяжесть вины ты обращаешься к привычным и отработанным способам. Ты неизобретателен. Сейчас ты опять скажешь, что я умею быть жестокой?
— Это и паровозу понятно, — пробормотал Виктор. — Вчера я гадал на Пришвине, открыл книгу — два слова: "Ничего особенного". Вот и ответ. Полный атас…
Облачко стало медленно подниматься к потолку.
— Мне пора, Витя, — сказала Таня. — Как ты там говорил: "завтра будет радостным?"
— "Если верить ласточкам", — дополнил Виктор. — А ты веришь им, Танюша?
— Ласточек сейчас нет, они все улетели до весны, — логично отозвалась Таня. — Поэтому и верить пока некому. Но если ты мне дашь руку, я в судьбу поверю! Примерно так, кажется?
Виктор с готовностью протянул ладонь и блаженно закрыл глаза. Легкое, теплое, родное прикосновение… Мимолетное, как порыв ветра. И все…
Облачко исчезло, растаяв в воздухе.
Виктор вздохнул, с тоской огляделся по сторонам и бросился на диван, нащупав рядом сигареты. "Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду…" Основные постулаты конца двадцатого века. Дожить бы теперь до утра…
Он опять ждал Таню.
Насчет Татки Виктор как в воду глядел. Она явилась прямо с солнышком, словно по заказу. Аккуратная, чистенькая, улыбающаяся во весь огромный рот. Живой укор его вовсе не больной совести.
— Как ты тут без меня, Витюша? — поинтересовалась она таким тоном, словно они расстались вчера за полночь после интимно и мило проведенного вечера, далеко не первого в их жизни, а сегодня утром, по обыкновению, встретились снова.
Крашенинников взглянул на нее с любопытством исследователя. Почему форма так часто и жестоко не соответствует содержанию? Природа не стремится к совершенству и гармонии? Но для чего, с какой целью? Разве не лучше претворить, наконец, в жизнь абсолютно все теории об идеальном человеке, оставшиеся до сих пор лишь на бумаге? Осуществить стремление народов и наций всех времен… Увы, не получается…
— Иди на фиг! — посоветовал Татке Виктор.
Он не успел еще с утра опохмелиться и поэтому был зол и опасен.
Татка дружескому совету не вняла. Вместо этого она села на табуреточку и достала сигарету.
— Давай я помою тебе окна, Витюша, — предложила Татка. — Сто лет немытые! Я очень люблю мыть окна. Трешь себе тряпочкой, трешь, и вдруг мир за окном становится совершенно другим, вроде бы незнакомым, в иных красках и тональностях.
— Тебе придется потерпеть до весны, Татусик, — сказал Виктор, с трудом сдерживаясь, и тоже закурил. — Зимой ни один нормальный человек окон не моет.
— А когда ты здесь видел нормальных? — резонно возразила Татка. — Над чем нынче работаешь?
— Ни над чем! — отрезал Виктор. — Только начал обдумывать новый сюжетик, как ты приперлась мне мешать! Нарушение элементарных человеческих условий труда! Но раз пришла, то слушай: огромная свинья в виде копилки и вокруг жуткая толпа. Потные, очень некрасивые, попросту уродливые ладони прилипают к хрюшке, как к тому смоляному сказочному бычку, рты разинуты в животной радости и идиотическом смехе. Ажиотаж заставляет отпихивать друг друга локтями, бить прямо в лицо, наступать на ноги, плеваться, идти по головам… Гений накопительства. Кто-то уже упал под ноги толпе, которая ничего не замечает… Рожи, морды, оскалы… На бабах жуткие, баснословно дорогие одежды и яркие золотые украшения, золотые коронки и сигареты во рту, бутылки в карманах у мужиков… У девок в руках банки с пивом… Озверевшее стадо. Быдло! И довольный пятачок свиньи! Ну, очень довольный! "Нет у нас совсем мерзавцев, не живут они вокруг!" Как тебе клевая идейка? Не вдохновляет?
— Она должна вдохновлять тебя, Витюша, а не меня, — логично заметила Татка. — И, по-моему, вполне! Когда начнешь писать?
— Вчера начал. Намалюю запросто! И толкну за бешеные деньги! — буркнул Крашенинников. — Тебе тоже звонила Нюся?
— Нет, мне звонил Алексей, а еще раньше — Гера, — сказала честная Татка. — Ты что, Витя, сходишь с ума?
— Есть немного, — покладисто согласился Виктор. — Это мне раз плюнуть! В два счета! "Уже безумие крылом души закрыло половину, и поит огненным вином, и манит в черную долину". Похоже, по-твоему? А почему, собственно, тебя это так удивляет? Ну, Анька, понятно, она от природы туповата, а ты-то могла бы и сама обо всем догадаться!
Татка встала и подошла к мольберту. Он был чист и нетронут, как первый снег в ноябре.
— Мама испекла пирог и просила тебе его передать. И кланялась, — сообщила Кроха. — Ей очень понравилась твоя последняя работа: современная Аленушка у пруда. Ты любишь сказки.
Виктор засмеялся.
— А-а, эта! Ништяк! Большое спасибо передавай Надежде Николаевне. "В вашем доме…", — запел он и в страхе осекся. — Знаешь, кто мне позировал для Аленушки?
Тата провела ладонью по девственно чистому холсту.
— Предположим, знаю, — сказала она. — Какая разница? Твоей девушке на картине совершенно наплевать на все: на себя, на окружающих, на своего хахаля, на лес, на пруд… Ей "все равно, что за него, что в воду…" Она отталкивающая и жалкая одновременно. Жуткое и неразрывное сочетание страдания и омерзения личности. В этом твоя сила и неповторимость.
— Правильно говоришь, правильно! — одобрил ее Виктор. — Даже слушать приятно. А где обещанный пирог? Тащи сюда, пока не засох у тебя в сумке! Сейчас мы его с тобой слопаем. Это нам пара пустяков.
Татка принесла аккуратный пакет и выложила пирог на тарелку. Потом поискала нож.
— Нельзя жить бирюком, Витя, — заявила она, расставляя блюдца. — Тебе лучше переехать на время к Ане.
— Лучше прямо в могилу, — заверил Виктор. — И поскорее! Оптимальный вариант. Еще какими идейками порадуешь? Выкладывай, не томи!
— Вкусно? — спросила Татка.
— Просто замечательно! В самый кайф! — с набитым ртом отозвался Виктор. — Каждый день бы так!
И поперхнулся. Черт его за язык дернул! Несет, не подумав! Татка прореагировала короткой информацией о том, что в стране инфляция и ежеминутно баснословно растут цены на муку, сахар и яйца. А потому каждый день пироги невозможны, увы… Кажется, обошлось… Впредь соображай, старый дурень!
— Знаешь, Витя, что я вдруг обнаружила в мужчинах? — поделилась Татка.
Любопытно, что она там еще обнаружила?
— Я поняла, — продолжала она спокойно, — что вам нужна женщина только в одном-единственном качестве.
Крашенинников снова чуть не подавился пирогом. Все-таки опасно жевать слоеные крошки!
— В каком же, объясни!.. — попросил он, откашлявшись.
— В качестве няни, — со вздохом сообщила Татка. — И больше ни в каком ином. И тебе, и Венечке, и Алеше, и даже Гере, и всем остальным, моему отцу, например, нужны лишь верные, преданные, добрые нянюшки, вытирающие носы и рассказывающие байки. Арины Родионовны.
— И чтоб кашку варили, — добавил Виктор.
— Ну да, само собой, — кивнула Татка. — Кашка обязательно! Манная, овсяная, гречневая — ты какую больше любишь, Витюша?