Кандидаты на престол: Михаил Александрович и Николай Николаевич
Однако много опасней великокняжеских комплотов был прямой публичный конфликт между Властью и Обществом. Это давнее противостояние, то обострявшееся, то затухавшее, вошло в свою финальную стадию еще в предыдущем году, когда военные неудачи нанесли огромный удар по авторитету самодержавия. Возникла та же ситуация, что в 1905 году, а перед тем в 1855 году. Множество людей задалось естественным вопросом: зачем авторитарный режим забрал себе столько власти, если не умеет с нею справиться? И что это за военная империя, которая так плохо воюет?
Как уже говорилось, с одной стороны, Общество активно включилось в работу по спасению страны, с другой – потребовало участия в управлении. Император на время притушил дискуссию, заставив Думу прервать заседания.
У царя были колебания, не закрыть ли эту оппозиционную говорильню до конца войны (как сделал, например, австрийский император). Ближайший помощник генерал Алексеев убеждал ввести диктатуру, которая объединила бы военную власть с гражданской. Существовало и до сих пор существует мнение, что, если б это было сделано, государство устояло бы. Вряд ли. Взрыв все равно произошел бы, только, вероятно, без промежуточного, «февральского» периода либерального правления. После поражений на фронте, развала в тылу и огромных бесполезных жертв монархия не имела поддержки ни в одном слое общества. В критический момент даже гвардия не станет защищать предержащую власть. С. Завадский, в ту пору прокурор Петроградской судебной палаты, пишет: «…Оно [правительство] не удовлетворяло ни крестьян, ни рабочих, ни торгово-промышленные круги, ни чиновничество, ни общественных деятелей, ни землевладельцев; не удовлетворяло оно ни фронт, ни тыл, ни левых, ни правых; не удовлетворяло, по-видимому, и самого царя. Не будучи уверено в своей правоте, оно не могло внушить к себе уважения смелому; стыдясь своей неправоты, оно не могло показаться сильным трусливому. Власть крепка только тогда, когда массы или еще верят в ее безупречность, дающую ей нравственный авторитет, или убеждены в совершенной ее бессовестности, позволяющей ей не задумываться перед средствами расправы (курсив мой)». Не было ни первого, ни второго. Курс, который избрал самодержец и который можно назвать «ни то ни сё», сократил жизнь обреченной системы. Николай не дал Обществу никаких дополнительных полномочий, но и не распустил его организационный центр. В феврале заседания Думы возобновились.
Девятого февраля царь лично выступил перед депутатами, что должно было символизировать новый уровень сотрудничества монархии с народными представителями. Русские войска как раз взяли Эрзерум, так что момент был правильный, победительный. Царь ограничился приветствием и остался очень доволен этой «пиар-акцией», записал в дневнике: «Оригинальный и удачный день!» Депутаты, ожидавшие от исторического события как минимум «министерства доверия», остались страшно разочарованы. Ольденбург пишет: «“Министерство доверия” каждому рисовалось по-своему: либеральным “бюрократам” – в виде кабинета с авторитетным и популярным сановником во главе; деятелям [Прогрессивного] блока – в виде правительства, состоящего из членов его бюро; у более левых эта формула вообще вызывала только насмешки».
Весь год накал критического пафоса только нарастал. Апофеоза этот антагонизм достиг в речи Милюкова, произнесенной 1 ноября. Лидер кадетов на всю страну обвинил в измене «придворную партию молодой царицы» («старой царицей» называли императрицу-мать), назвал правительство «неспособным и злонамеренным» и задал вопрос, который подхватили все оппозиционные круги: «Что это – глупость или измена?».
Вскоре после этого Дума приняла резолюцию с требованием не назначать кабинет без одобрения парламентского большинства (которое, напомню, принадлежало Прогрессивному блоку). В декабре царь был вынужден опять прервать заседания взбунтовавшегося представительного органа.
От милюковской речи 1 ноября до падения режима тянется прямая линия. Годы спустя Гучков скажет про Милюкова: «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это прежде всего потрясет мораль там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть».
Сам Гучков тоже сложа руки не сидел и рассчитывал захватить «исполнительную власть» иными методами. Вокруг влиятельного, популярного в армии руководителя военно-промышленных комитетов сложился заговор, готовивший свержение императора. Будучи человеком действия, Александр Иванович собирался с помощью группы гвардейских офицеров захватить царский поезд на пути из столицы в Ставку. «…Мы крепко верили, – рассказывал он, – что нам удастся вынудить у государя отречение с назначением наследника в качестве преемника. Должны были быть заготовлены соответствующие манифесты, предполагалось всё это выполнить в ночное время, наиболее удобное, и предполагалось, что утром вся Россия и армия узнают о двух актах, исходящих от самой верховной власти, – отречении и назначении наследника». В регенты прочили великого князя Михаила Александровича.
Финал приближался не с одной, а сразу с нескольких сторон. Не так, так этак всё должно было скоро закончиться.
«Что это – глупость или измена?»
В конце шестнадцатого года вопрос, собственно, стоял так: кто раньше рухнет – российская империя или Центральные державы.
Австро-Венгрия и Турция еле держались, германская армия испробовала свою немалую силу на западе, на востоке, опять на западе – и нигде не сумела добиться решительной победы. Теперь уже и в Берлине понимали, что войны не выиграть. В декабре правительство кайзера – при посредничестве американского президента Вильсона – предложило Антанте вступить в мирные переговоры. Если бы предложение было принято, российская монархия, возможно, и удержалась бы. Но союзники желали добить врага, и Николай был того же мнения. В высочайшем приказе по армии и флоту торжественно объявлялось, что Россия еще не достигла своих задач, в частности «обладания Цареградом и проливами».
В семнадцатом году первой рассыплется Россия, у Центральных держав появится надежда, что с одним Западным фронтом они как-нибудь управятся. И мировая бойня продлится дольше, чем могла бы.
Если бы государь император сознавал, в каком состоянии находится его держава, он бы не тянулся к «Цареграду».
Россию совершенно разорила война. На ее нужды уходило 40 процентов национального дохода. Государственный долг вырос втрое, дойдя до 80 миллиардов рублей.
В апреле пришлось впервые ввести подоходный налог. Из-за инфляции и дефицита товаров потребительские цены подскочили на 400 процентов. Транспортная система, недостаточно развитая и чрезвычайно растянутая, перевозила грузы «мирного назначения» по остаточному принципу – в первую очередь шли военные эшелоны. Из-за этого начались перебои с продовольственным снабжением. Особенно страдал Петроград, находившийся на самом краю империи. В сентябре там пришлось вводить талоны. В октябре положение стало еще тревожней – продуктов катастрофически не хватало. На несколько дней прекратилось пассажирское сообщение – трасса была отдана только под доставку продуктов питания.
В Средней Азии шли бои с местными жителями, которые отказывались отбывать трудовую повинность. На железных дорогах усугублялся хаос. Города были переполнены беженцами, их насчитывалось почти три с половиной миллиона.
Патриотический плакат. 1916 г.
Очень упал воинский дух в армии. Процветало дезертирство. В тыловых «запасных полках» (там собирали мобилизованных для последующей отправки в боевые части) преобладали «циммервальдские» настроения; никто не хотел погибать на «империалистической войне».
Началось брожение и на фронте. В декабре произошел тревожный инцидент: наступление 12-й армии на Митаву провалилось из-за того, что солдаты нескольких частей отказались идти в атаку. За это 92 человека были расстреляны по приговору военно-полевого суда, но акции неповиновения будут повторяться всё чаще.
До взрыва оставались считаные недели, в историческом масштабе – мгновения.
Тысяча девятьсот семнадцатый год
Это самый длинный и сложный год в отечественной истории. Мы захватим только его первые десять недель, после которых начнется история совсем другой России, но эти два с небольшим месяца переполнены драматическими событиями.
На фронтах мировой войны временное затишье. После декабрьского предложения Германии о начале переговоров все же появилась надежда, что кровавое безумие скоро закончится. Вудро Вильсон 22 января выступил перед сенатом с антивоенной речью, призывая враждующие стороны заключить «мир без победителей». Речь была в высшей степени гуманистическая, но очень скоро США сами вступят в войну. В феврале тот же Вильсон разорвал дипломатические отношения с Германией, а в апреле первая экономическая держава планеты присоединится к Антанте. Но у промышленного гиганта была крошечная армия, всего 120 тысяч человек. На то, чтобы создать и обучить миллионы солдат, понадобится много месяцев, а Восточный фронт скоро развалится. Последняя стадия войны на западе будет лихорадочно ожесточенной – Германия попытается одержать победу до прибытия американских войск.
Впрочем, Россия в это время уже будет вести другую войну, гражданскую.
Революционным событиям, продолжавшимся одну неделю, предшествовали несколько недель нарастающего напряжения.
Девятого января, в годовщину «Кровавого воскресенья», произошла первая за время войны массовая рабочая демонстрация в Петрограде. После этого забастовки и волнения в пролетарских районах столицы уже не прекращались.
Пятого февраля в Петрограде с целью подавления беспорядков был создан Особый военный округ. Командующий генерал Хабалов имел чрезвычайные полномочия. Поползли слухи, что на крышах устанавливают пулеметы для расстрела толпы. Страсти еще больше накалились.