— Послушай, — втолковывал я голосом разума. — Все эти дрянные второсортные обноски дзюдо и каратэ, которым обучают глупеньких дурочек в вечерней школе, — просто мусор. Женщины полагают, что добиваются каких-то результатов, потому что, покуда они принимают абсурдные позы кунг-фу, размахивая пухленькими ручонками на еще более абсурдный манер и издавая гораздо более абсурдные вопли своими ротиками, хорошо оплачиваемый инструктор ведь не подходит к ним и не лупит с левой им в живот, а правой, по старинке, — в губную помаду, правда? Хотя готов спорить, именно этого ему часто и хочется. Но его сдерживают джентльменские инстинкты, каковые гласят: не бей даму в уязвимые места, кои у дам уязвимы все. Лично я никогда этих предубеждений не понимал, ибо я не прирожденный англичанин, но они, тем не менее, существуют… Любой обычный насильник или грабитель, — продолжал я, — подобных терзаний не испытывает. Он не станет вежливо дожидаться, пока дама примется махать ему руками угрожающим образом, и его не повергнут в смятение восточные кличи, которые она будет издавать. Он просто делает шаг вперед и прописывает объекту своего желанья пятерней в грызло — невзирая на ценный фаянс, размещенный там стоматологом, — за чем следует сходный удар чуть ниже ее, вот те крест, живого бюстгальтера. Никогда не подводит. (Полицейским женщинам, разумеется, известен трюк-другой; это означает, что они остаются в сознании, может, секунд на тридцать дольше, а в больнице проводят лишние тридцать дней.) …Мой же совет, — назидательно продолжал я, — любой женщине, подвергшейся нападению насильника или грабителя, будет таков. В случае с насильником: незамедлительно ложитесь на спину, задирайте пятки в воздух и кричите: «Бери меня, бери меня, я тебя хочу». Это обескураживает почти всех насильников, особенно если даме под вопросом случится быть такой дамой, на которую лишь насильник взглянет дважды. Если же он упорствует в достижении поставленной цели, и подобная простенькая увертка его не смущает, большого вреда нет: лежите вполне спокойно и пытайтесь получить удовольствие. Выбор сравнительно прост: краткое и, быть может, не совсем неприятное вторжение в вашу физическую приватность — или болезненные увечья, вызывающие потерю привлекательной внешности и, вполне возможно, самой жизни. Кто, в конце концов, станет плакать по отрезанному ломтю, а? В любом случае, ни при каких обстоятельствах не способствуйте задержанию насильника, ибо его адвокат непременно убедит многих присяжных, что вы его сами спровоцировали, и суд окажется намного болезненнее акта насилия… В случае с грабителем — немедленно вручите ему свой ридикюль — ибо вы едва ли настолько глупы, чтобы носить в нем что-либо поистине ценное, — сбрасывайте туфли и бегите. Бегите, как вихрь, вопя при этом во весь голос. Вопите сиреной, паровым свистком — подобные субчики питают неприязнь к любому шуму, когда практикуют избранное ими ремесло. Мои пожизненные штудии искусства войны научили меня, что бегство — определенно самый рентабельный способ ведения боевых действий. Дает победу в очень немногих битвах, но сильно экономит войска. Спроси любого итальянского генерала, если сумеешь поймать его без сеточки для волос на голове. Или, разумеется, если вообще сумеешь его поймать.
Изложив эти немногие и со вкусом подобранные соображения, я потянулся к копченой селедке жестом лектора, желающего отпить глоток воды.
— Чарли, — мягко произнесла Иоанна, — наш Колледж вообще-то не очень походит на вечерние классы по дзюдо. Ты сам поймешь, когда туда приедешь.
— Но, дорогая моя, неужели я только что не растолковал тебе с крайней недвусмысленностью, что я не поеду ни в какой твой гадкий Колледж? Должен ли я повторить это еще раз? Я не поеду ни в какой Колледж.
В тот же вечер по пути в Колледж я остановился в Сент-Олбансе испить пива и приобрести пару плоских полубутылей скотча на тот случай, если Колледж окажется непьющим. Кроме того, я позвонил Блюхеру — после фиаско с покушением он уступил, признав, что, быть может, «безопаснее» предоставить мне номер и «процедуру» для связи с ним в чрезвычайном случае. Я набрал выученные наизусть цифры, дал телефону прозвонить предписанные двенадцать раз, повесил трубку, отсчитал тридцать секунд и набрал снова. Немедленно ответил теплый голос, сообщив мне, что я попал в «Лавку отечественных и колониальных товаров» — вполне вероятная крыша, надо заметить.
— Пазалюста, мозно мне Папоцьку? — вопросил я, давясь этой детской белибердой. — Мамоцьке оцень плёхо.
— Ой батюшки, вот жалость-то какая. Ты далеко?
Я продиктовал ей номер телефона-автомата; повесил трубку; закурил. Снаружи будки маячила жирная ведьма — зыркала на меня и тыкала пальцем в наручные часы. Я плевать на нее хотел. Она постучала в стекло, продемонстрировав мне горсть медяков и что-то безмолвно изрыгая ртом. Я с вожделением вперся взором в деньги и начал расстегивать пальто. Она убралась прочь. Зазвонил телефон.
— Халло, — произнес голос Блюхера. — Это Папочка. Кто здесь?
— Это Вилли, — процедил я, стиснув зубы.
— О, привет, Вилли. Вы на безопасном телефоне?
— Ох, да христаради. Послушайте, я еду в какой-то Педагогический колледж, он называется Блямкли-Лог, как ни трудно в это поверить. Это возле…
— Я знаю, возле чего он. Скажите-ка, а как называется эта приблуда, которую вы, британцы, нацепляете, когда играете в крикет?
— Не понимаю. Мы много чего нацепляем, когда играем в крикет.
— Та штука, которую вы носите под штанами, чтоб как бы прикрыть фамильные драгоценности, понимаете?
— Вы про гульфик, я полагаю? Но какого дьявола…
Не знай я его как человека, начисто лишенного чувства юмора, я бы предположил, что он так развлекается.
— В Сент-Олбансе есть спортивная лавка?
— Не могу сказать. Но если и есть, она в это вечернее время уже наверняка закрыта.
— Блин, тогда круто. Ну что ж, удачи, Вилли. Держите связь.
Он повесил трубку. Я отъехал, неистово размышляя. В груди моей кипело множество эмоций, однако веселья среди них не наблюдалось.
11 Маккабрей несколько берется за палку и исключает фразу «слабый пол» из своего лексикона
Читал, пока мне сон не смежил вежды,
«Легенду Женщин Добрых» — давний труд,
Он пелся утренней звездою из надежды,
Что ее ноты вниз дойдут.
«Греза о Прекрасных Женщинах»
Блямкли-Лог, несмотря на свое несообразное имя, оказался постройкой горделивой[68], насколько я мог разобрать в сумерках. Пока я рулил по горделивой дорожке, чрезмерное количество горделивых прожекторов заливало как ее, так и меня сиянием, почитай, в полмиллиона ватт. У подножья горделивых ступеней меня встретила коренастая девица в бриджах.
— Мистер Маккабрей? О, суперски. Теперь я могу выпустить собак, как только вы окажетесь в безопасности. Меня зовут Фиона, кстати. Ключи оставьте в машине, я загоню ее на место.
Я собственноручно взнес свой багаж по ступеням — туда, где против света высился силуэт пухловатого дворецкого.
— Добро пожаловать в Колледж, мистер Маккабрей, — произнес силуэт голосом, кой я счел женственным.
— Да, — ответил я.
— У вас как раз есть время принять ванну, сэр. К ужину мы не переодеваемся. Позвольте ваши пальто и шляпу.
Он и взял их, а также — мой зонтик. С благодарностью подступая к огромному пламени, горевшему в камине вестибюля, я заметил, как дворецкий напрыгивает на меня, вертя моим зонтиком в направлении моей же нижней челюсти. Я уклонился, разумеется, ибо уклоненье — один из самых отработанных моих навыков, — и отобрал у него зонтик, окрутив его вокруг дворецкого большого пальца, после чего кинулся (но стойте, позвольте объяснить: специалисты никогда не лупят людей палками, зонтиками и прочим, ибо движение это неуклюже, его легко отразить, и оно не способно причинить никакого ущерба, если палка по-настоящему не увесиста, а в таком случае маневр еще более неуклюж. Нет, верный способ применения такого импровизированного оружия — выпад жесткой рукой в середину корпуса противника: даже если наконечник не пронзит кожу, можно полагаться на то, что он сотрясет печень, селезенку или диафрагму мучительным или даже смертельным образом.). Итак, я кинулся, как и намерен был сообщить выше, выпадать с жесткой рукой в середину корпуса, что с хорошей точностью должно было нанести серьезный урон даже наикрепчайшему дворецкому, однако в распоследнейшую долю секунды, к своему вящему смятению, обнаружил, что он, дворецкий, — в действительности она, дворецкая, и острие мое дрогнуло, скользнув по ее бедру. Она перехватила зонтик «ан пассан»[69] и вывернула его еще дальше, поэтому я качнулся к ней ближе — в аккурат чтобы встретиться с подъятым коленом. Хронометраж колена был неудачен, и я сумел безобидно принять его на грудь, а пролетая мимо, ухватить дворецкую лодыжку и совершить бросок. Не отпуская оной лодыжки, я энергично крутнул ее — так, что нападавшая перекатилась еще и еще, и с удовлетворительным шмяком упокоилась у древесной стенной панели. Лицом вниз. Я разместил ногу у нее на копчике.
— Стоять, — рассерженно прорычал я, поскольку был рассержен. — Стоять или я начну топтаться по вашим почкам, пока они не лопнут, как гнилые томаты.
— О, прекрасно сработано, Маккабрей, вель’колепно сработано! — прогромыхал голос откуда-то с хоров. — Этель, можешь подняться — но на этой неделе, боюсь, у тебя дополнительные занятия по рукопашной, дорогая моя. Ты очень глупо провела эту атаку, не так ли?
К концу этой речи обладательница голоса уже спускалась по огромной лестнице — массивное существо, сплошная туша от макушки до лодыжек, вылитая маллингарская телка. Она двигалась ко мне, жовиально простерши руку. Я собирался было ее пожать, но рука скользнула вверх и ухватила мой большой палец в железные тиски, прежестоко отгибая его назад. Что ж, как справиться с таким, я, разумеется, помнил: нужно сесть, перекатиться спиной назад и пнуть оскорбительную длань обеими подошвами.