Они не могли предвидеть, что она, эта бухта, станет воротами Арктики.
Когда в семидесятых годах прошлого столетия началось регулярное крейсерство русских военных судов вдоль восточных границ России, клиперы «Всадник», «Стрекоза», «Гайдамак», «Разбойник» не раз укрывались в Бухте Провидения. Их беспокойная служба способствовала охране границ, ослабляла влияние иностранцев на Чукотском побережье.
В 1924 году сюда заходила канонерская лодка «Красный Октябрь» перед своим знаменитым походом на остров Врангеля.
Из Бухты Провидения возвращались домой челюскинцы. Здесь, в этих краях, с глазами, красными от бессонных ночей, носился по побережью член Чрезвычайной тройки по спасению челюскинцев пограничник Андрей Небольсин. Его горячие, взволнованные слова поднимали на ноги чукчей и эскимосов. Вместе с пограничниками они расчищали площадки для посадки самолетов, везли на нартах горючее, мчали по тундре вырвавшихся из ледового плена героев знаменитого дрейфа. Многое они сделали для того, чтобы челюскинская эпопея была успешно завершена.
Вот строки из памятной радиограммы:
«Ванкарем, 13 апреля, 4 часа 40 минут. Сегодня, 13 апреля, самолетами Молокова, Каманина и Водопьянова доставлены в Ванкарем последние шесть челюскинцев во главе с Бобровым и капитаном Ворониным радисты Кренкель и Иванов, моторист Погосов, боцман Загоринский.
Доставкой последних шести человек спасение челюскинцев считаем выполненным.
Форсируем переброску людей в Уэлен и Бухту Провидения для посадки на пароход.
Андрей Небольсин был награжден орденом Красного Знамени.
После Великой Отечественной войны сюда, на Чукотку, прибыли пограничники, принимавшие участие в штурме Кенигсберга.
Пароход «Жан Жорес» не отдавал швартовых — не было пирса. Пограничники деловито высадились на берег. Хмурым сентябрьским днем первый лом вонзился в вечную мерзлоту.
Вначале пограничные заставы размещались в ярангах. Теперь пограничники живут в добротных домах. Паровое отопление. Горячая вода. Электричество. Радио.
Много сил и труда вложили в строительство майор Валентин Никанорович Устинов и его мужественные солдаты… Здесь нет ошибки — только стойкие люди могут строить на Чукотке круглый год.
Ярко горят огни Бухты Провидения.
И пусть скептик, прочтя эти строки, хмыкнет: «Нарисовал… А влажность — почти восемьдесят процентов. И ультрафиолетовое голодание. И вечная мерзлота. Волком взвоешь!»
Пусть себе хмыкает. И пусть взвывает.
Нет, они не лицемеры, они сами не скрывают суровой правды.
Да, говорят они, мы ждем солнце, как ждут самый дорогой праздник. А пока оно скрыто сплошной сеткой дождя, наших детей облучают искусственным солнцем — кварцевыми лампами…
Да, мы на себе испытали многодневную пургу. Когда сугробы взбираются выше крыш наших домов. Когда застава отрезана от офицерского домика, и пограничники, задыхаясь от обжигающего ветра, держась за натянутый канат, несут озябшим и проголодавшимся семьям дрова и продукты…
Да, бывало и так, что наряд, сбившись с пути в метельной ночи, ложился в снег, не дойдя всего сотни метров до обогревательного пункта. И верная овчарка тянула молодого солдата за волосы, не давая ему уснуть, а значит, замерзнуть…
Да, и это тоже быль: жена офицера, жившая безвыездно несколько лет на одной из самых дальних застав, попав в шумный город, расплакалась от радости: «Смотрите, сколько людей…»
Нет, они не скрывают трудностей, настоящие люди. Но говорят о них не для того, чтобы в отчаянии излить свою душу, а чтобы еще упорнее бороться с ними и побеждать.
Пусть себе хмыкает скептик — Чукотка не будет слушать его. Она без жалости расстается с теми, кто слаб душой.
Чукотка ценит тех, кто дорожит суровыми буднями.
Кто, как Иван Карякин, Борис Комков, Иван Сейгутегин, твердо и искренне убежден, что Бухта Провидения родилась под счастливой звездой.
Сергей МартьяновГЕНАЦВАЛЕ
Эта маленькая история случилась с жителями аджарского селения Мариндини, затерянного среди гор и лесов, неподалеку от границы с Турцией. Чтобы попасть туда, нужно проделать трудный и опасный путь сначала на машине, потом верхом по горным тропам, скользким от дождей и туманов. Но еще трудней добраться до пограничной заставы, которая стоит выше селения, на самой вершине снежного перевала. Когда строили ее, каждое бревнышко и каждый кирпич приходилось поднимать на руках, потому что вьючные лошади не могли пройти с громоздкой поклажей по крутым и узким тропам. И целое лето жители селения помогали бойцам. Они рубили деревья, тесали бревна, месили саман, и все это перетаскивали наверх. Они подняли заставу на своих плечах, и это давало им право считать ее родным домом.
— Пойду схожу на нашу заставу, — говорил мариндинец, решив посоветоваться по какому-нибудь делу с ее начальником.
— Ну, как там, на нашей заставе? — спрашивали ходока, когда он возвращался в селение.
Аджарцы были как бы в ответе за стены, возведенные их руками, и за благополучие обитателей этих стен.
Пограничники платили им тем же. Не раз во время снежных буранов они спасали овечьи отары в горах, приносили в селение журналы и книги. С их помощью почти в каждом доме заговорил голос Москвы и Тбилиси, и мариндинцы перестали чувствовать себя отрезанными от всего мира.
Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из пограничников по делам службы не заглядывал в маленькое селение, и аджарцы привыкли их видеть у себя, как привыкли видеть восход и заход солнца. С ними можно было переброситься словом, узнать, какие новости там, наверху. Горцы называли солдат генацвале, что значит друг, товарищ, а надо сказать, что не каждого человека горец назовет так. И если бы вдруг пограничники перестали ходить через селение, то мариндинцы бы посчитали, что там, наверху, случилась беда.
Так было все годы.
Но вот однажды в горах разбушевалась метель. Пять дней и пять ночей из низких тяжелых туч валил снег. Такого не помнили даже самые старые жители Мариндини. Снег валил не переставая, крупный, мокрый и такой густой, что в трех шагах ничего не было видно. Он засыпал дома по окна, потом по крыши, и в домах стало темно, как ночью. Люди отсиживались в жилищах. Тревожно мычали некормленые коровы.
И все это время в деревне не показывался ни один пограничник, а на шестой день в домах замолчало радио. Мариндинцы проснулись и не услышали привычного голоса диктора. Люди притихли, почуяв недоброе. Когда снегопад перестал и все выбрались из своих жилищ, никто не узнал ни родной деревни, ни окрестных гор. Все было погребено под сугробами, а многие постройки рухнули под непривычной тяжестью снега.
Прошел день, и еще один день. Радио молчало. С заставы не появлялся ни один человек.
И тогда мариндинцы заговорили:
— Не проломилась ли у них крыша от снега?
— Осталась ли пища?
— Есть ли у них дрова, чтобы затопить печи?
Они говорили о дровах, крыше, пище, а думали о другом. Только самая старая из женщин не вытерпела и воскликнула: «Вай-мэ!», что значит: «Горе мне!», а другая добавила: «Шени чириме», что означает: «Их беда — мне».
И один из мужчин сказал:
— А не нужно ли им помочь?
Деревня была небольшая, жителей мало, и они легко сговорились: да, нужно помочь. Они хорошо знали друг друга, и выбор пал на пятерых самых сильных и ловких.
— Идите на заставу и узнайте, что там случилось, — сказали им.
И пятеро в знак согласия молча кивнули головами, потому что выражать свои чувства бурно — недостойно мужчины.
Сборы были недолги, ходоков снаряжали в путь всей деревней.
— Возьмите наши снегоступы, они самые легкие и надежные, — сказали им соседи, принеся свои лучшие снегоступы, сплетенные из крепких прутьев, обтянутых снизу звериными шкурами мехом наружу.
— А у нас возьмите теплые вещи, — сказали другие соседи и отдали свои самые теплые башлыки, шапки и каламаны.
— А у нас еду, — сказали третьи и дали сало, овечий сыр и хачапури.
— Хорошо, мы возьмем, — отвечали те пятеро и взяли все, что им принесли, потому что и снегоступы, и теплые вещи, и пища необходимы в горах.
Потом они пошли. Стояло холодное солнечное утро, такое тихое и спокойное, какое бывает только после бурана. Казалось, синий купол неба звенел, как стекло. Кругом в молчании возвышались горы. Яркий снег слепил глаза.
Мариндинцы проводили ходоков за окраину деревни, и здесь самый старший и уважаемый из жителей сказал им:
— Возвращайтесь с доброй вестью.
И потом все долго смотрели, как они стали подниматься на перевал. А те, что поднимались, ни разу не оглянулись назад. Они молча и неторопливо шли вперед, сберегая силы для трудного подъема. Они знали, что на них смотрят снизу, что там останутся до вечера наблюдатели, самые зоркие и терпеливые из мариндинцев, чтобы предупредить односельчан о благополучном их возвращении.
Никто не помнит имен этих пятерых аджарцев. Их называют просто генацвале, как называют и пограничников. Они шли неутомимо, друг за другом, по очереди пробивая след в глубоком снегу. Они почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то негромко и скупо, чтобы не тратить попусту силы. Кроме того, от звука их голосов мог произойти снежный обвал. Они хорошо знали законы своих гор.
Им нужно было подняться на километр, потом еще на километр и еще на один километр, а затем пройти немного по ровному месту, и тогда из-за каменных глыб покажется здание заставы. Обычно тропа обозначалась вешками из молоденьких высохших елок, но сейчас вешки были завалены снегом. Лишь кое-где над его покровом виднелись вершинки да беспрерывно шагали столбы линии связи, полузаваленные снегом, непривычно низкие, словно обрубленные. Снег лежал чистый, сверкающий. На проводах, на верхушках столбов и вешках кристаллики инея складывались в яркие звездочки, сплетались в тончайшее кружево. Безмолвие царило кругом.