делает ли он вывод из сегодняшнего урока, который посерьезнее, чем тот, в училище? На шторм понадеялся! Эх, лейтенант, лейтенант! Взять бы да и отменить твое решение. В другой раз продумывал бы лучше.
Зазвонил телефон. Капитан подошел к столу, снял трубку. Он сразу же узнал голос коменданта. Остапчук доложил, что на границе без происшествий, затем коротко сообщил о своей поездке в отряд.
— Как заместитель? — спросил майор. — Без тебя не растерялся?
— Работает. Энергичный. — Остапчук сказал о Королькове совсем не то, что хотел.
— Почаще наряды проверяйте, — посоветовал майор. — Кустарники да овраги у реки надежно прикрыли?
Остапчук осторожно положил на аппарат трубку.
«Ни слова о море, — подумал капитан. — А раньше всегда предупреждал».
Остапчук закурил. Подойдя к окну, чуть приоткрыл форточку, прислушался. И хотя море было далеко, даже здесь, на заставе, слышался шум прибоя. Через равные промежутки волны гулко били о скалы по всему побережью. И Остапчуку тоже вдруг показалось маловероятным, чтобы в такую ночь нарушители попытались высадиться на побережье. Мысль эта раздражала капитана, однако он все чаще возвращался к ней.
Набросив на плечи шинель, вышел во двор. Дождь, казалось, утихал, но ветер бил все сильнее, временами в тучах появлялись разрывы, обнажавшие куски звездного неба. Земля под ногами расползалась, в лужах чернела вода, с оголенных берез ветер густо сыпал тяжелые капли. Постояв немного, Остапчук направился в казарму. Людей там почти не осталось, спали лишь те, кому в наряд после полуночи. У простенка разбирал свою постель сержант Овечкин. Заметив начальника, он встал у тумбочки, поддерживая рукой край простыни.
— Пора и вам, товарищ Овечкин, отдыхать, — сказал капитан. — В полночь подниму.
— Успею, высплюсь! — бодро ответил сержант.
— Э, нет, надо поспать.
— У меня, товарищ капитан, насчет сна давняя закалка. Еще до службы… Сутками, случалось, глаз не смыкал. Днем и ночью в море. И ничего!
— Знаю, знаю, что рыбаком был, — кивнул Остапчук, взглянув на спящих. — А волна, как считаете, сегодня крепко бьет? Вышли бы рыбаки в такое море?
— Куда там! Расшибет.
— Ну, отдыхайте, сержант.
Остапчук прошел между койками к выходу. Предательски скрипнули половицы, он оглянулся: не разбудил ли кого. Но все спали крепко.
Было около десяти вечера. Капитан вернулся в канцелярию, все еще думая о недавнем разговоре с заместителем: «Упрямый парень».
Мысли о границе по-прежнему не покидали его. Он опять представил себе побережье до соседних застав и немногих пограничников, оберегавших его. Вспомнил те случаи, когда лазутчики высаживались на берегу моря. «Зря, пожалуй, согласился с лейтенантом! Ведь если я не отменил, значит, одобрил то, что сделал он. Почти все наряды на одном фланге. Этого еще никогда не было».
Тревога все росла. Остапчук невольно прислушивался к шуму моря, всматривался в темень, словно где-то над берегом вот-вот должна была взлететь сигнальная ракета. У окна над письменным столом тикали ходики: «тик-так, тик-так», а ему казалось: «не так, не так».
Да, сегодня все сделано не так, как обычно, как вчера или позавчера, в прошлом или позапрошлом месяце. Сделано совсем по-другому, и от этого неспокойно на душе…
Дождавшись полуночи, Остапчук вызвал заместителя и оставил его на заставе, а сам с сержантом Овечкиным вышел к морю. Начальник решил прежде всего пройти по кромке берега. Он шагал впереди сержанта с несвойственной ему торопливостью, скользя по грязи, расплескивая лужи, будто спешил по тревоге. С моря надвигался грохот разгулявшихся волн, он все нарастал, становился мощнее.
Расстояние в темноте обманчиво: казалось, еще несколько шагов и очутишься у воды. Но тропа то спускалась в вымоины, то поднималась на голые, скользкие камни. Наконец начальник заставы и сержант остановились у крутого обрыва. В берег яростно ударила волна, высоко взлетели брызги. Ощутив на губах соленую горечь, Остапчук зло сплюнул и вытер ладонью мокрое лицо.
— Ну и штормяга! — пробурчал за спиной сержант Овечкин.
Новая волна ударила о скалу.
Остапчук молча направился вдоль берега. Как ни странно, но именно сейчас, в темноте этой непогожей ночи, на самом рубеже к нему постепенно возвращалось чувство уверенности. Овечкин заметил, что начальник больше не торопится, шаг его стал короче. Именно таким он видел его всякий раз, когда ходили вместе на границу.
Через четверть часа они встретили пограничный дозор. Старший наряда доложил, что на его участке все в порядке.
— Продолжайте службу, — сказал Остапчук. — Особенно следите за берегом… Не слишком надейтесь на его недоступность.
У большого серого валуна, выступавшего из темноты, начальника заставы окликнул старший второго дозора. Остапчук выслушал и его рапорт, спросил, как он себя чувствует, и, напомнив о необходимости бдительно охранять берег, повернул обратно. Теперь капитана тянуло на левый фланг. Только сейчас он подумал, что охранять границу в такую ночь вдоль реки, по кустарникам и оврагам, действительно трудно.
Остапчук снова заторопился. Но не прошел и километра, как где-то далеко впереди в небо взмыл ярко-красный шар. Капитан остановился, всматриваясь. Взлетела еще одна ракета.
— Где это, товарищ капитан? — с тревогой спросил сержант. — Не у нас ли?
Начальник заставы не ответил. Он и сам еще толком не разобрался, где взлетают ракеты.
Красный шар мгновение висел в воздухе, потом, рассыпая искры, начал таять, проваливаться в темноту. Внизу под ним выступила крона старой сосны. Ракета, казалось, падала прямо на эту сосну, росшую на берегу реки, близ соседней заставы.
— У нас, товарищ капитан, — убежденно сказал сержант. — На самом фланге.
Он нетерпеливо топтался на тропе, пока начальник стоял в непонятной нерешительности.
— Сам вижу, — наконец недовольно и, как показалось Овечкину, зло проговорил Остапчук. — Не ослеп. Трубку!
Сержант быстро протянул ему телефонную трубку со шнуром. Капитан схватил ее и побежал вдоль берега. Волны обдавали его брызгами, он скользил и спотыкался на камнях.
Никогда еще ни один сигнал о прорыве границы не вызывал в нем такого сложного чувства. Все смешалось в его душе: и вспыхнувшая теперь уже совершенно реальная тревога, и стремление сделать все возможное, чтобы поймать врага. Было и досадно и больно, что спор с заместителем решен самой жизнью не в его пользу. Корольков, вероятно, улыбнется, подумав, что начальник сейчас совсем не там, где нужно…
До телефонного столба оставались считанные метры. Сейчас он включится в линию, вызовет Королькова… Как заговорить с ним, как скрыть волнение? Впрочем, теперь уже все равно.
Капитан, не колеблясь, соединился с заставой и тут же услышал озабоченный голос Королькова.
— Что там на левом фланге? — требовательно спросил Остапчук. — Почему ракеты?
Затаив дыхание, прижав к уху холодную трубку, Остапчук слушал ответ. Сержант вглядывался в лицо начальника, пытаясь понять, о чем докладывает ему лейтенант.
— Где именно? — после напряженной паузы спросил Остапчук. — Это точно? Людей «в ружье» подняли? Тревожную группу ведите сами.
Он рывком выдернул вилку, быстро намотал шнур на трубку и вернул ее сержанту.
— У сосны… По реке прошел… Преследуют, — прерывисто выговорил Остапчук.
Значит, нарушитель пошел именно там, где и предполагал Корольков. Пограничники уже вступили с ним в борьбу, и, конечно, они его схватят, людей там достаточно. Но только ли в этом дело?
Сделав несколько широких шагов, Остапчук вдруг побежал. Плотный, коренастый, он бежал легко и быстро. Пожалуй, так он пробежал бы все расстояние до той сосны, увиденной в неярком свете ракеты, если бы вдруг не взлетела еще одна ракета, на этот раз зеленая. Она таяла и рассыпала искры, но уже не над сосной, а левее ее и дальше от границы.
— Задержали! — воскликнул сержант, не скрывая от капитана радости.
— Сам вижу! — сказал Остапчук. Он оставался все таким же недовольным и строгим.
А рядом по-прежнему ревело, бросаясь на скалы, море.
Лукьян ГорлецкийСЕРЖАНТ ЗОЗУЛЯ
Ничего не скажешь, мы выполнили трудное задание и счастливо избежали опасности, которая неожиданно нагрянула на нас. И хотя моя роль в этом самая незначительная, все же я вместе с моими товарищами радуюсь нашей победе.
Между тем идти очень тяжело: снег по пояс, а тропа узкая-узкая. И вьется она по самому краю обрыва. Внизу бушует Пяндж, пограничная река.
Пробираться по этой опасной тропе было бы гораздо легче, если бы я не вел за собой навьюченную лошадь. Вьюки, как нарочно, задевают за выступы камней, и порой приходится придерживать лошадь, чтобы она не сорвалась в обрыв.
Путь нам пробивает со своим конем Буяном сержант Зозуля. Это радист заставы, по участку которой мы продвигаемся. Он лучше нас знает местность и потому идет впереди. Правда, и мы эти тропы знаем, ходили по ним туда и обратно множество раз. Однако есть и другая причина. Сержант сказал нам, что его лошадь своенравная и привыкла ходить только впереди. Она ни в коем случае не уступит свое место другой лошади…
Сержант Зозуля небольшого роста. А поди ты, какая в нем сила! Нет, я, видимо, завидую ему. Вот и сейчас иду и не свожу с него глаз. Я вижу: он остановился и передал повод младшему сержанту Кравцову, а сам, как снегоочиститель, разгребает снег.
Младший сержант Кравцов и я — линейные надсмотрщики. Оба мы связисты пограничной комендатуры. А радиста прислали на помощь с заставы.
Я вначале даже удивился: зачем радиста? Ведь нам нужны линейщики телефонную линию восстанавливать. Это же самая что ни на есть черновая работа — столбы откапывать. Привычен ли к ней сержант? Но я ошибся. Сержант Зозуля так утер нам, линейщикам, нос, что я простить себе не могу…
Зозулю я знаю, как самого себя, даром, что он из Полтавы, а я из Куйбышева.