Одно могу сказать. Как же здорово, что весть о моём прибытии не успела вчера разбежаться по всей округе, и эта несчастная не набросилась на меня с дороги. Поэтому я прекрасно успел и как следует выпариться в бане, и отоспаться, и даже вот позавтракать тоже. Не пришлось, уставшему с дороги, на голодный желудок, да ещё и на ночь глядя бродить по лесу в поисках пропажи.
— А давно она пропала? — кстати вспомнил я.
— Да вот, почитай, среди ночи и ушла.
— А странности какие-нибудь в её поведении были последнее время? — волей-неволей пришлось настраиваться на деловой лад. Молчаливая хозяйка, видя, что начался нормальный разговор, продолжила возню со старым закопчённым самоваром, накрывая стол к чаю.
— Да не, странностей не было, наоборот. Как Иська, Марёнин сын, с фронта прибыл — почитай, уж недели две, — так она по нём покой потеряла. А тут взяла, да и убёгла.
— Подождите, — растерялся я. — А с чего вы тогда вообще взяли, что тут нежить какая-то замешана? Может, она к тому Иське и сбежала? Или от несчастной любви дёру дала, или вообще, не приведи боги, в речку с камнем на шее бросилась?
Женщина замерла и испуганно уставилась на меня. Видимо, ей такая простая мысль в голову не приходила. Из-под стола раздалось радостное злорадное хихиканье.
— Так это… идол же…
— Какой идол? — устало вздохнул я.
— Так Ставров же, — ответила она, и вновь принялась играть в гляделки.
— Что с ним не так?
— Всё не так.
Ладно, попробуем зайти с другой стороны.
— Где этот идол находится?
— Дома.
— У вас?
— Нет, у кумы.
Я едва сдержался, чтобы не выругаться от всей души и в голос.
— Какое вообще отношение этот идол имеет к пропаже вашей дочери?
— Ну, дык он с ночи, того… в крови…
Тень под столом уже не просто хихикал, он истерически всхлипывал, явно абсолютно довольный происходящим. Мне бы его радость!
В общем, разговор в подобном духе продолжался ещё минут пятнадцать. У тени уже не было сил смеяться, хозяйка дома косилась на меня с искренним сочувствием и уважением, просительница будто нарочно издевалась. А у меня к концу разговора возникло стойкое желание испепелить глупую бабу на месте; ну, право слово, как так можно?
Однако, кое-какую полезную информацию из неё всё же удалось выдавить, так что мучения были не напрасны.
Как оказалось, пропала девушка не из родного дома, а от той самой кумы, у которой гостила ввиду дружбы с её дочерью. Собственно, тревогу как раз эта самая дочь и подняла, потому что с вечера пропавшая вела себя очень странно — невпопад отвечала на вопросы, была бледна и явно не в себе, — а утром постель её была даже не примята. Про кровоточившего идола это уже была не очень достоверная информация, поэтому я, мрачно вздохнув, потянулся за фуражкой, знаменуя окончание разговора. Перед тем, как очертя голову куда-то бросаться, нужно было поговорить хотя бы с девушкой, обнаружившей пропажу подруги. Надеюсь, та окажется более простым собеседником, а то после столь содержательного разговора мне уже даже чая не хотелось.
Нервная просительница оказалась соседкой моей хозяйки, а её кума жила на другом конце деревни, то есть "гости" были весьма условные — тут идти было пять минут неспешным шагом. Да оно и к лучшему, что недалеко, а то дурная баба увязалась за мной и, стоило шагнуть за дверь, продолжила истерические вопли. Решительной Илины Миролевны под рукой, чтобы заткнуть её, не было, поэтому оставалось только стоически терпеть, радуясь, что деревенька такая маленькая.
Под вопли женщины (кстати, надо хотя бы узнать, как её зовут, а то невежливо получается) мы добрались до дома её кумы в компании небольшой толпы — вездесущие чумазые мальчишки, несколько баб и один бодрый дедок-балагур. Последний весьма остроумно подначивал и мою "проводницу", и остальных женщин под весёлое улюлюканье детворы. Если бы не он, боюсь, я бы точно не сдержался.
Подругой пропавшей оказалась тихая серьёзная девушка лет шестнадцати. Она встретила нас у калитки с растерянным видом, но, кажется, быстро сообразила, что к чему, и понимающе улыбнулась.
— Товарищ офицер, вы же со мной поговорить по поводу Юди хотели? Проходите в сени, — она посторонилась.
— Так точно, — с облегчением кивнул я и прошмыгнул вслед за девушкой в дом.
— Вы не обращайте на тётю Лёну внимания, она хорошая, хотя и глуповатая, — с улыбкой проговорила девушка, провожая меня в горницу. — Присаживайтесь, я вам всё расскажу. Это, собственно, моё предположение, что Юдола какой-то нежити попалась, уж не знаю, на зуб ли, или ещё куда. Мы с ней у меня встретились погадать; я гадаю очень хорошо, всегда сбывается. Вот она меня и попросила судьбу ей разложить. Она, знаете, последнее время странная была, как сама не своя. Явно на сердце печаль какая-то, а рассказывать не то боится, не то стесняется. Я уж по-всякому пыталась выяснить, всё бестолку.
— Её мать сказала, что она в какого-то Исавия была влюблена?
— Да вы её слушайте больше. Иська, конечно, хороший, только у него ж невеста есть, она его с войны ждала, с самого начала. Да и любят они друг друга без памяти. А Юде Исавий никогда не нравился; он что, обычный деревенский парень. А ей другого надо было, она хотела, чтобы любовь как в романе, чтобы с надрывом чувств, страстью и непременно трагедией.
— А вы… как, кстати, ваше имя?
— Бажена.
— Так вот, Бажена, вы не знаете, откуда у неё такие желания странные?
— Отчего же не знать? Читать она очень любила, с детства к старому учителю в соседнюю деревню бегала. Он, как барина нашего расстреляли, ещё в Гражданскую, всю библиотеку того к себе перетащил — никому больше и не надо было, а жечь жалко. У барина, помимо хороших книг, ещё и глупостей всяких полно было; барыня, говорят, очень это дело любила, и до мужиков весьма охоча была. Вот Юда к тем глупостям и прониклась нежностью. Учитель хороший, он всё пытался ей вместо романов заграничных что-то настоящее подсунуть, про жизнь, а той только глупости всякие подавай про возвышенные чувства. Юдола девушка хорошая, умница, хозяйка, но только вот что-то её там зацепило — не знаю уж, что.
Так последние дни она всё ходила и вздыхала. Ну, знаете, с таким видом, будто и правда она эту свою любовь трагическую нашла. И сохла буквально на глазах. А уж как гадать сели, я и вовсе неладное заподозрила; карты дурили страшно. То два взаимоисключающих положения показывали, то пустышки. На рунах попробовали, то же самое продолжилось. Мы с ней около часа просидели, так она, кажется, подобным исходом была донельзя довольна. Потом Юда спать ушла, а меня будто домовой под руку толкнул; дай, думаю, на жениха её погадаю. Три раза проверяла, всё мертвец выходил. Я в красный угол сразу, идолам поклониться, заступничества попросить, смотрю — а Ставр в крови весь. Тут я совсем перепугалась, побежала Юду будить, а той и след простыл, и постель не примята, — видать, сразу от карт она и ускользнула по-тихому. Я за ней собралась, но в окно мельком глянула, и почудилось, что у леса я её видела, причём не одну, да только недолго. Ну, а ночью одной в лес идти боязно, я и просидела у идолов всю ночь в надежде, что подруга вернётся. Когда не дождалась, всё матери сказала, а та — к тёте Лёне побежала.
— А с чего ты решила, что именно её видела?
— Так полнолуние теперь, луна — что твой прожектор. Ну, как в городе; яркие такие, жуткие, мы с мамой там под бомбёжку попали. Да и… кто ж ещё может быть среди ночи?
— Покажите, пожалуйста, идол Ставра. Вы его не мыли?
— Нет, что Вы, упаси боги! — отмахнулась она. — Что ж мы, совсем глупые? Ставра гневить — себе могилу копать.
Изображение покровителя домашнего очага обнаружилось на положенном месте, в углу напротив печи, рядом с ещё несколькими идолами. Ставр действительно кровоточил. Причём, что особенно погано, кровь текла из глаз изваяния, как будто божество плачет.
Не принимать в расчёт подобные проявления божественной воли глупо. Это не просто деревянные фигурки, подобные вещи изготавливаются вручную специально обученными жрецами, освящаются в храме, и один-два раза в год, на большие праздники, во время большого ритуального костра, заряжаются силой богов и верой.
Кровоточить идолы начинают, когда происходит какая-то беда. В данном случае, если бы кровь у идола проступала на "коже", это могло означать, что опасность угрожает дому. А вот если Ставр плачет — значит, кто-то из домашних совершил какое-то злодейство, или, в лучшем случае, большую глупость, которая может дорого ему обойтись. Это хуже по одной простой причине — если бы опасность угрожала дому, то её ещё можно было бы предотвратить, а вот плакать бог может и по погибшей…
— Бажена, покажите мне, пожалуйста, где вы видели свою подругу. Да нет, не выходите, что там. Вот откуда видели, оттуда и покажите.
— Тогда нет ничего проще. Вот окно, возле которого вы стоите, через него и видела. Вон там, у леса. Видите, сосна сгоревшая особняком стоит? Её с месяц назад молнией убило. Вот на полпути от неё до леса.
Поблагодарив девушку и распрощавшись с ней, я вышел из дома и прямой наводкой двинулся к лесу. Напоследок пришлось пообещать Бажене и едва ли не поклясться, что сделаю всё возможное для спасения её подруги. Говорить подобное было трудно; я был почти уверен, что в живых девушку не застану. Однако в любом случае следовало поторопиться, — в таких случаях опоздание на секунду гораздо тяжелее опоздания на несколько часов. Если во втором случае ты уже точно не мог ничего изменить, то в первом понимаешь: был шанс спасти человека. Был, а ты задержался немного, и человека не стало.
Сколько раз такое уже бывало, когда счёт шёл на секунды. Сколько раз клял себя за секундное опоздание!
Впрочем, сейчас особой паники не было. Может быть, я циник, жестокий человек и чёрствый солдафон, но когда не успеваешь спасти человека, это грустно. Грустно, обидно, но не повод для самобичевания. Да, у него есть родные, которые будут его оплакивать, но… не тот масштаб, что ли? Вот когда не успеваешь на пару секунд, а это время решает исход целого сражения, тогда — страшно. Когда понимаешь, что если бы чуть-чуть поспешил, несколько рот сберечь удалось бы. И плевать, что поспешить не мог при всём желании.