— Пойдём к лешему? — уныло и без особого энтузиазма предложил Миролев. Кажется, он был всерьёз расстроен нашим невезением.
— Пойдём, мы же, собственно, так и собирались сделать, — я пожал плечами и поднялся на ноги, отряхивая шинель. И замер, озарённый внезапной догадкой. — Миролев, мы с тобой два идиота при погонах! — буквально простонал я, едва не хватаясь за фуражку.
— Почему? — опешил он.
— Капище! Мы даже не подумали заглянуть на капище!
— И правда, — растерянно согласился он. — Мысли такой не возникло! С другой стороны, а что мы можем там найти? Ну, максимум, оно заброшенным окажется, и всё.
— Не скажи! В жизни не поверю, что боги никак не отреагировали на подобное безобразие! Надо обязательно его найти. Сейчас только, с лешим поговорим и попросим проводить.
Однако просто это всё выглядело исключительно на словах. На деле же найти лешего оказалось гораздо труднее. Несколько часов мы брели по лесу в бесплодных попытках привлечь его хозяина. Более того, чем дальше, тем сильнее ощущалось, что в этих местах лешего попросту нет: лес был грязный, больной и очень запущенный. Тут было бесполезно звать и угрожать, оставалось только идти, ощупывая пространство лучом фонаря. Стихию я для освещения применять не спешил; пока вполне справлялись и так, а магия может привлечь излишнее и вряд ли благосклонное внимание.
Бледный конус света выхватывал безрадостные картины. Лесная опушка была ничем не примечательна, а вот дебри, в которые мы забрались…
Сейчас можно было отлично разглядеть царящие вокруг упадок и запустение. Лес пожирали цепкий колючий кустарник, гниль и плесень. Убогие молодые деревца едва держали свои ветки, заросшие сизой бахромой, деревья побольше буквально гнили заживо. Тихонько постанывал и посвистывал в ветвях ветер, изредка где-то слышался плач ночной птицы, а больше — никаких звуков. Это не было похоже на лес, медленно и естественно умирающий под натиском болота.
Гадкое, страшное место — заброшенный лешим лес.
А потом мы переступили некую черту, отмеченную густым ровным строем угрюмых елей, и попали в совсем другой мир.
— Выходи, лесной хозяин, разговор есть, — с облегчением обратился я к лесу, с удовольствием останавливаясь недалеко от хвойной границы. Озерский явно чувствовал себя в лесу неуверенно и искренне радовался моей компании, избавлявшей его от необходимости самому вести сложные переговоры с духом, коего он, кажется, если и видел раньше, то только в учебниках.
Леший не заставил себя долго упрашивать, явившись по первому же зову. Вокруг мгновенно стало светлее, хотя фонарь мы выключили.
И тут опять нашёлся повод удивиться. За прошедшее время у меня сложилось впечатление, что местный леший — в лучшем случае, мухомор, а то и вовсе бледная поганка. Оказалось, ошибся я кардинально; шляпа лешего представляла собой крепкую яркую лисичку. То есть, это был буквально добрейший и безобиднейший из всех лесных духов, способный разве что на мелкую шалость. Что ж такое должны были сделать деревенские, чтобы настолько рассердить этого добряка?
— Смотри-ка, чаровники, — искренне удивился он. — Давненько вашего брата тут живым не видно.
— А мёртвым? — уточнил я, опускаясь на корточки.
— А тебе когда? — хитро хмыкнул он.
— В смысле?
— Ну, с войны уже, почитай, с десяток сгинуло. В войну никого не было; некрухи наши края за восемь вёрст обходили, ну и наши за ними. С гражданской… ну, там много, человек пятьдесят.
— И как же они умирают? — ошарашенно переспросил Озерский. Для него, видимо, подобные цифры оказались внове.
— А вот как он давеча чуть не помер, — с ехидством откликнулся леший, кивнув на меня. — Только ты, огневик, уж больно везучий, будто Ставр самолично хранит. Первый раз повезло по-крупному, что от тварей прСклятых сбежал. Ну, а во второй — уже по мелочи, когда тебя из-под земли вытащили.
— Интересная градация, — переглянулись мы со службистом. Я, впрочем, догадывался, почему он именно так расставил приоритеты, но решил всё-таки спросить. — А почему по-крупному только первый раз?
— А сам-то как думаешь? — лукаво сверкнул на меня жёлтыми огоньками из-под шляпы хозяин леса.
— Наверное, смерть от рук этих странных созданий была бы куда хуже перспективы стать частью леса?
— Догадливый, — хмыкнул леший. — Только я вам вряд ли чем помогу. Не знаю я, что это за гадость, откуда она приходит, куда уходит. Чаровников жрёт и жиреет, а в остальном я не помощник, ничего сказать не могу. То не моя вотчина.
— А зачем ты их тогда из деревни не выпускаешь?
— Да вот один раз выпустил, по молодости, — скорбно вздохнул он. — Не было одной деревни, так потом трёх не стало. Вот с тех пор и не пускаю.
— И давно там такое? — как-то совсем уж потерянно спросил службист.
— Да уж, почитай, годков тыщу будет, — беспечно пожал плечами лесной дух. — То вроде бы всё ладно было, а то вдруг раз — и дрянь какая-то вместо людей. Вот мы их с водяным и того, этого… акупо… акупырили… тьфу, слово гадкое. Окружили, вот. Он через реку не пускает, я — через лес. Так и живём.
— Ну, тогда последний вопрос. Капище здесь одно поблизости? Где находится?
— Одно-то оно одно… — медленно протянул внезапно изменившимся голосом леший. То он говорил бодро, эдаким бойким баском; а тут змеиные ноты прорезались, холодные, шипящие. Ничего хорошего такая перемена не сулила. — Тут недалече; почитай, по прямой дойдёте! — прошипел он и сорвал шапку. — Будет вам капище!
Я услышал, как где-то очень далеко болезненно вскрикнул Миролев. А после перед глазами всё завертелось и поплыло; неподвижными в этой круговерти оставались только два медленно тускнеющих, как остывающие угольки, красных огонька: глаза лешего.
Сознание возвращалось толчками, будто через силу и совершенно не желая вновь забираться в бренную оболочку. Ещё не помня, кто я, собственно, такой, откуда взялся и где нахожусь, я дёрнулся, сел, пустым взглядом ощупывая пространство. Взгляд зацепился за лежащее неподалёку неподвижное тело.
— Миролев! — сипло окликнул я, откашлялся. Руки отчего-то дрожали, по телу разливалась свинцовая тяжесть. Подниматься на ноги и не пытался; судорожными рывками, ползком переместился ближе к товарищу, потормошил того за плечо. Пригляделся — вроде бы дышит.
Над головой, где-то очень близко, раздалось насмешливое карканье. Я вскинулся, ища глазами наглую птицу; правда, нашёл нечто куда более интересное.
В двух аршинах от нас стоял угрюмый каменный идол Чернуха в косую сажень высотой, на плече которого сидел крупный ворон. Приоткрыв клюв, птица поглядывала на нас с явным интересом.
— Да пошёл ты! — проворчал я, обращаясь к ворону, и принялся расталкивать службиста. — Миролев, мать твою, просыпайся! — с трудом сев, я похлопал его по щеке, потряс; случайно приложил мотнувшейся головой о какой-то плоский камень. Видимо, удар этот получился как нельзя кстати: Озерский тихонько застонал и поморщился. — Давай-давай, я всё понимаю, но лучше тебе очнуться, — я вновь похлопал его по щеке; аккуратно, чтобы опять обо что-нибудь не стукнуть. Кто знает, как сказываются на менталистах удары по голове? — Слышишь меня?
Он снова застонал, с видимым усилием открыл глаза.
— Где мы? — едва слышно выдавил он.
— Кажется, на капище. И мне тут очень не нравится.
— Голова…
— Что? Болит?
— Не то слово, — он медленно поднял руки, вцепившись в упомянутую часть тела. — Что случилось? Ничего не помню…
— Не прибедняйся, меня вот, судя по всему, помнишь. Как лешего искали и нашли, помнишь?
— Смутно, — пробормотал дознаватель. — Это он нас так?
— Больше некому, — я вздохнул, оглядываясь. В рассветных сумерках было видно не то чтобы хорошо, но всё же гораздо лучше, чем ночью, да и место было более-менее открытое.
Чернух и его слуга (каковыми по народному поверью являлись все вороны) продолжали пристально и недобро нас разглядывать. Вернее, недобро глядел только идол. Тусклый каменный истукан едва заметно поблёскивал слюдяными глазами. Небесный воевода и так-то всегда был мрачен и жуток, а здесь впечатление усугублялось густым тёмным мхом, в который покосившееся изваяние вросло примерно до середины.
Кроме Чернуха обнаружились и остальные идолы. Каждый на своём месте, выполненные аккуратно, в традиционной манере. Только здесь не один бог зла выглядел пугающим; даже Ласка, самая добрая и всепрощающая из небожителей, смотрела мрачно и сурово.
А потом я заметил ещё одно несоответствие, и стало окончательно не по себе. Идолы были не все. В центре, где положено возвышаться Росу, смутно угадывалась заросшая куча камней, рядом с которой торчал трухлявый пень исполинских размеров; видимо, когда-то здесь рос могучий многовековой дуб, а потом его… срубили?
— Кажется, богов в этом месте нет уже давно, — нервно хмыкнул Миролев, незаметно для меня успевший сесть и оглядеться.
— Можешь узнать, как это произошло?
— Хвала богам, я не оракул, — он качнул головой. — Что-то подсказывает, произошла тут редкостная гадость, и мне не слишком хочется узнавать подробности.
— Согласен. Но в общих чертах всё-таки лучше выяснить.
— Как думаешь, леший нам врал?
— Вряд ли.
— Ты ему после такого поверил? — удивлённо перебил меня Озерский.
— Вряд ли это был леший, — вздохнул я. Натолкнувшись на ошарашенный взгляд службиста, пояснил. — Леший может и соврать, но по нему это всегда очень хорошо заметно. Одно только неизменно: свою шляпу по собственной прихоти изменить он не может. Это своеобразный индикатор характера и склонностей лешего, и если бы перед нами был леший-лисичка, он бы с нами так обойтись не мог чисто физически, потому что существо доброе и безобидное. Вот от поганки да, можно ожидать чего угодно…
— А, может, это ложная лисичка? Ну, есть же такой гриб…
— Грибов вообще существенно больше, чем разновидностей леших, — я пожал плечами. — Может, конечно, и такой феномен случился, но я больше склоняюсь к тому, что перед нами был совсем не леший. Или леший, но с ним что-то случилось; может быть, и его зацепила та дрянь, что на деревню обрушилась.