– Это единственная фотография, которая вызвала у фройляйн Люберт эмоциональную реакцию, – добавил Доннелл.
– Вижу, вы узнали его, полковник, – заметил Бернэм. – Вам знаком этот мужчина?
– Скорее, мальчик.
– Мужчина или мальчик, он застрелил вашего заместителя. И мы считаем, что он и его банда ответственны за угон грузовиков и кражу имущества ККГ. Его группа соответствует профилю других вдохновленных «Вервольфом» мятежных групп в зоне.
– И каков же их профиль, майор? Голодные, осиротевшие дети и подростки? Она всего лишь девочка, затаившая обиду. Ее использовал кто-то более сильный, кто тоже затаил обиду.
– История целой нации: «Нас использовали, ваша честь!» – пошутил Доннелл.
– Для человека, к которому были столь добры, она выказывает поразительно мало благодарности, – сказал Бернэм. – Она обвиняет нас в разрушении ее страны, города, в убийстве ее матери. В краже ее дома. Она жалуется на все – даже на вашу жену.
– Рэйчел прилагала большие усилия, чтобы наладить дружеские отношения.
– Чересчур дружеские, по словам девушки. Ну-ка, посмотрим. – Бернэм заглянул в протокол допроса: – «Фрау Морган пыталась украсть моего отца».
Льюис не сводил глаз с Бернэма, пытаясь понять, знает ли майор больше, чем он сам.
– Конечно, она зла и явно преувеличивает, поэтому ее слова не стоит принимать за чистую монету, – продолжал Бернэм. – Но вам не удалось завоевать ее симпатию, полковник.
– Ей всего пятнадцать.
– Мы с вами оба знаем, что возраст – не оправдание. Одного клейма на руке уже достаточно, чтобы ее расстрелять. – Он еще раз посмотрел в записи: – «Я не скажу вам, где он. Даже если вы продержите меня здесь тысячу лет, не скажу!» Вы замечали, фанатики всегда мыслят тысячелетиями?
Сердце уже колотилось в напряженном ожидании.
– Должен ли я заключить по вашему молчанию, полковник, что вы не заинтересованы в поимке Лайтмана? В том, чтобы над ним свершилось правосудие?
– Скажите мне, майор, если бы его поймали, каков был бы приговор?
– Закон приговорил бы его к смерти.
– Я имею в виду, вас это удовлетворило бы?
– Когда его поймают, он будет казнен.
– Альберт Лайтман уже казнен.
На непроницаемом лице майора наконец-то проступили признаки обеспокоенности: морщинки на лбу, быстрый взгляд на Доннелла, усталый вздох.
– Я гнался за ним до Эльбы. Он попытался перейти реку, но лед начал ломаться. Он упал в воду. Я смотрел, как он умирает.
– Вы застрелили его?
– Он утонул.
Доннелл перестал строчить.
– Давайте проясним, полковник. Вы видели, как он умер? Вы в этом уверены? Он не мог как-нибудь сбежать или переплыть на другой берег?
– Я видел, как он умер. И мне этого не забыть.
– Вы забыли рассказать об этом, когда сообщали о происшествии полиции.
– Я был… в шоке. – Бернэм презрительно поморщился, и Льюиса эта его реакция, как ни странно, ободрила. Он продолжил: – Припоминаю, вы как-то говорили что-то насчет желания восстановить душу этого доведенного до звероподобного состояния народа. Разве не так звучала ваша речь перед министром Шоу? «Немцы прожили двенадцать лет в невежестве и темноте. Люди превратились в зверье».
Бернэм не ответил, но его скучающий вид ничуть не обманул Льюиса.
– Я так понимаю, вы по-прежнему стоите на этих позициях.
– В случае с фройляйн Люберт времени у нас нет.
– Время есть всегда.
– Не говорите ерунды, полковник, – возразил Доннелл. – Она помогала убийце. У нас есть доказательства.
– Вы расстреляете ее за кражу папки? Послушайте, предлагаю сделку. Если вы отпустите девочку, я восстановлю ее душу за день. – Льюис не стал ждать ответа. – У меня тут два доклада, которые я должен представить де Бильеру. Над обоими работал Баркер. Они касаются разных вещей, но взаимосвязаны. Первый – список пациентов во всех больницах и госпиталях, которые еще не воссоединились со своими семьями. Это большая работа, и моя заслуга только в том, что я ее инициировал. Но благодаря этой работе обнаружилось, что жена герра Люберта жива и находится во францисканской больнице в Бакстехуде. Информация, которую, я уверен, вы не захотите скрыть от девочки, думающей, что ее мать умерла, и ожесточившейся от этого. Я бы хотел показать этот отчет Фриде, а потом отвезти ее повидаться с матерью.
– Все это очень любопытно, – равнодушно произнес Бернэм, – но не меняет того факта, что фройляйн Люберт – соучастница преступления, полковник.
Пришло время выложить свой главный козырь:
– Второй отчет представляет интерес непосредственно для вас.
Льюис достал из портфеля голубую папку и толкнул ее через стол. Бернэм взглянул на верхнюю строку доклада: «Несанкционированный вывоз ценностей из Германии». Ничем не выдавая чувств, он начал просматривать страницы, отмеченные Баркером. Масштабы мародерства потрясали. Бернэмы не скромничали, прибирая к рукам отдельные вещицы, они тащили все подряд. Льюис ждал.
Не поднимая глаз, Бернэм закрыл папку, и, хотя лицо его осталось бесстрастным, Льюис почувствовал, что баланс сместился в его сторону. После продолжительного молчания Бернэм моргнул. Посмотрел на Льюиса. Странный это был взгляд, вопросительный и недоуменный. Словно взвешивая, майор подержал папку на ладони.
– Ваша способность… смотреть сквозь пальцы… на прегрешения других не знает границ. Ей-богу, вы для меня… загадка, полковник.
Через пятнадцать минут Льюис стоял перед тяжелой железной дверью камеры и смотрел на Фриду в глазок. Она сидела на скамейке, подтянув колени к груди. Внешне невредимая, но раздавленная – испуганная пятнадцатилетняя девочка, а не опасная заговорщица. Офицер-медик, осматривавший ее, сказал, что не нашел никаких симптомов недоедания, туберкулеза или каких-либо других болезней, обычных для ее соотечественников. Но для спазмов в животе объяснение нашлось.
– Беспокоиться не о чем, сэр, хотя у ее родителей может быть другое мнение. Она беременна.
Когда Льюис вошел в камеру, Фрида вздрогнула всем телом. Чтобы успокоить ее, он остался в дверях и протянул руку. Фрида отодвинулась к стене и сжалась в комок. Дерзость, злоба, ненависть облетели как шелуха, обнажив сердцевину – животный страх.
– Я не знала… не знала, что он задумал.
– Все в порядке. Пойдем.
– Куда?
– Домой.
– Почему?
– Почему? Просто тебе следует быть там.
– Это больше не мой дом.
– Но он лучше, чем это.
– Тот человек сказал, что меня посадят в тюрьму.
– Моя машина припаркована на Баллиндамме. Я подожду тебя на улице.
Льюис вышел, оставив Фриду за открытой дверью, и попросил охранника позволить девочке уйти, когда она захочет. На ступеньках центра предварительного заключения он закурил и стал ждать, наблюдая за двумя парнями, спускавшими парусную шлюпку в оттаявший Бинненальстер. Прохожих на Юнгфернштиге было много, все куда-то спешили. Люди жили, принимали решения, совершали ошибки, заключали сделки, назначали свидания, давали обещания.
Он почти докурил сигарету, когда в дверях появилась Фрида. Девочка остановилась в нескольких шагах от него. Льюис придавил каблуком окурок, кивком указал направление и зашагал. Он шел, краем глаза поглядывая – идет ли она за ним, позволяя ей держаться на расстоянии и делать вид, что они не вместе. Девочке и так было стыдно, и он не хотел еще больше усугублять это чувство.
В конце Юнгфернштига открылся новенький, выкрашенный белой краской деревянный магазинчик с крышей из гофрированного железа, где продавались сладости и газеты. Льюис остановился и купил кулек мятных леденцов и «Ди Вельт». На первой странице красовался Гельголанд, снятый с воздуха, под заголовком «Остров готовится к большому взрыву». Он пробежал глазами первый абзац: «Остатки нацистской военной машины будут уничтожены одним мощным взрывом».
Фрида замерла в нескольких шагах. Льюис знал, что она откажется, если он предложит ей угоститься. Большая колонна грузовиков, перевозящих камень, растянулась по улице, пыль и мелкий гравий летели из-под колес. Они подождали, пока грузовики проедут, и перешли на другую сторону к грязно-коричневому «фольксвагену» Льюиса. Он придержал для Фриды дверцу и протянул ей конфеты:
– Держи.
Неожиданно для него она взяла кулек и забралась в машину.
Они ехали на юг, потом на восток, миновали громадины портовых складов, проехали вдоль Нордэльбе. Впереди лежали пустыри Хаммербрука.
Фрида молчала, скрючившись, отвернувшись от Льюиса. Когда они выехали на дорогу к Бакстехуде, она выпрямилась.
– Эта не та дорога.
– Я знаю.
– Мы едем в обратную сторону. Мой дом там, сзади.
– Знаю, – повторил Льюис. – Но мы поедем другой дорогой.
– Но это же не та дорога. Так дальше.
– Поверь мне, эта дорога лучше.
15
По пути в службу сертификации Люберт миновал уцелевшую стену старого художественного музея, по-прежнему облепленную посланиями людей, разыскивающих близких и любимых. Свежие листки перекрывали более ранние. Появилась и секция с фотографиями, в том числе потерявшихся детей, ищущих родителей. Два старика, мужчина и женщина, вглядывались в снимки. Первые месяцы после Катастрофы, когда людям наконец разрешили вернуться в город, Люберт приходил сюда почти каждый день. Хотя тогда стояла осень, с растениями произошло что-то странное: деревья и кусты, сожженные во время летних налетов, внезапно зацвели, распустились сирень и каштаны. Опаленная почва вдруг воскресла, растительность оплела развалины разрушенного города побегами и цветами. Лютики, мокричник, карликовые мальвы, розовый иван-чай прорастали из праха погибших. Люберт отказался тогда верить словам Труди, компаньонки Клаудии, утверждавшей, что его жена погибла в огненном урагане; он настоял, чтобы на этой стене появилось и его послание. Сегодня он впервые проходил мимо стены, зная, что ему не надо никого искать.
– Надеюсь, вы найдете их, – сказал он старикам и повернул к зданию в конце Штейндамм, где располагалась служба сертификации.