Холстон резко запрокинул голову и заорал от боли. Похоже, он получил хлыстовую травму шеи, когда «плимут» съехал в кювет. Кот не ожидал этого движения и, наконец слетев с его головы, шлепнулся на заднее сиденье.
Один глаз заливала кровь. Холстон попытался еще раз подвигать руками, поднять одну из них и хотя бы отереть лицо.
Руки задрожали, однако остались лежать на месте. Холстон вспомнил про пистолет 45-го калибра в кобуре под мышкой.
«Если я доберусь до него, киска, пеняй на себя, – подумал он. – Плакали твои девять жизней».
Опять иголки. Тупая болезненная пульсация в ступнях, застрявших под мотором, молнии и иголки по ногам – так покалывает ногу или руку, если ее отлежать. В тот миг Холстону было не до ног. Спинной мозг цел – это главное. Значит, он не проведет остаток дней, лежа в кровати бесполезной грудой мяса и костей, к которой приделана говорящая голова.
Может, и у меня в запасе осталась пара жизней…
Избавиться от кота. Сейчас это главное. Потом выбраться из машины. Возможно, мимо кто-то проедет, и тогда все его проблемы будут решены. Полпятого утра здесь вряд ли кто-то ездит, но все же шанс есть. Стоп… Чем занят кошак на заднем сиденье? Плохо, когда кот сидит у него на лице, но куда опаснее не видеть его и не знать, что он задумал.
Сзади раздался тихий звук, похожий на треск рвущейся ткани.
Мурлыканье.
Тоже мне «кот из преисподней»! Спать улегся!
И даже если нет, даже если кот прямо сейчас замышляет убийство, что он может сделать человеку? В тощей мелкой твари веса от силы четыре фунта – и то если намочить. И скоро… очень скоро Холстон сможет пошевелить руками и достанет пистолет. В этом он не сомневался.
Холстон сидел и ждал. К рукам и ногам медленно приливала кровь, по ним то и дело пробегали волны иголок. И – подумать только! – у него даже появилась эрекция (видимо, организм так отреагировал на неслучившуюся встречу со смертью). К счастью, длилась она недолго. Учитывая обстоятельства, избавиться от нее было бы непросто.
В небе на востоке забрезжила светлая полоса. Где-то запела птица.
Холстон еще раз попробовал поднять руки – на сей раз они сдвинулись на одну восьмую дюйма и бессильно упали обратно на колени.
Ничего. Уже скоро.
Мягкий удар по спинке сиденья. Холстон повернул голову: кот сидел прямо у его лица, сверля его огненными глазищами с огромными темными зрачками.
– Если уж я взялся за дело, то довожу его до конца, киса. Сегодня я дал маху, это да, но силы потихоньку начинают ко мне возвращаться. Пять минут, от силы десять – и я опять буду в строю. Мой тебе совет: улепетывай отсюда. Все окна открыты. Беги сам и хвост свой забери.
Кот продолжал буравить его взглядом.
Холстон опять шевельнул руками. Они начали подниматься и задрожали. Полдюйма. Дюйм… Руки безвольно упали и, соскользнув с коленей, хлопнулись на сиденье «плимута». Там они лежали, белея в темноте, точно огромные экзотические пауки.
«Неужели я ошибся?..» – растерянно подумал Холстон.
Он всегда доверял интуиции, и на сей раз недоброе предчувствие захлестнуло его с головой. Тут кот сжался, прыгнул, и Холстон сразу понял – еще до того, как зверь приземлился, – что сейчас будет. Его рот открылся в безмолвном крике.
Кот вцепился ему в пах. Острые когти вонзались все глубже. И глубже.
Холстон пожалел, что его не парализовало. Боль была огромна и ужасна – он и не подозревал, что человеку может быть настолько больно. Кот превратился в шипящий комок ярости, раздирающий в клочья его яйца.
Наконец Холстон закричал, широко разинув рот… И в этот миг кот резко прыгнул ему на лицо, метя в рот. Тогда-то Холстон понял, что это не просто кошка, а кровожадная тварь, наделенная злой волей.
Он бросил последний взгляд на черно-белую морду, прижатые к голове уши и огромные глаза, полные безумной ярости. Кот из преисподней покончил с тремя стариками и теперь задумал покончить с Джоном Холстоном.
Он с размаху влетел ему в рот, как мохнатый снаряд. Холстон подавился. Передними лапами кот распорол ему язык, точно кусок мягкой печенки. Желудок сжался, и Холстона вырвало. Рвота потекла обратно в горло, перекрыла его, и он начал задыхаться.
В тот миг на пороге смерти он сумел вернуть себе власть над собственным телом, медленно поднял руки и схватил кота. «Боже», – подумал он.
Кот лез ему в горло, сжимаясь и извиваясь, все глубже и глубже. Все шире раскрывались челюсти Холстона, и он слышал их скрип.
Он потянулся к коту, пытаясь схватить его, вырвать, уничтожить… но поймал лишь хвост.
Каким-то непостижимым образом кот сумел залезть ему в рот. Сейчас его странная черно-белая морда, должно быть, упиралась в пищевод.
Ужасный утробный звук вырвался из глотки Холстона, которая раздувалась, точно мягкий садовый шланг.
Его тело содрогнулось. Руки упали на колени, пальцы беспомощно забарабанили по бедрам. Взгляд затуманился, потом остекленел. Его глаза незряче смотрели сквозь лобовое стекло «плимута» на восходящее солнце.
Изо рта Холстона торчал на два дюйма пушистый кошачий хвост… Наполовину белый, наполовину черный. Он лениво качнулся из стороны в сторону.
И исчез.
Где-то опять закричала птица. И вновь над голыми, схваченными морозом полями коннектикутской глуши повисла тишина.
Фермера звали Уилл Рейсс.
Рейсс ехал в Плейсерс-Глен за талоном о пройденном техосмотре и увидел, что в придорожном овраге что-то блестит. Он остановился на обочине и обнаружил на дне «плимут», пьяно привалившийся к склону. Колючая проволока торчала из решетки радиатора, точно моток спутанной стальной пряжи.
Рейсс спустился в овраг и резко втянул воздух. «Силы небесные!» – выдохнул он в пронизанный солнцем ноябрьский воздух. За рулем «плимута» прямо, как штык, сидел человек. Его пустые вытаращенные глаза глядели в вечность. Да уж, пожалуй, Роуперовский центр изучения общественного мнения больше никогда не учтет его голос в президентских выборах. Лицо человека было залито кровью. Он все еще был пристегнут ремнем безопасности.
Дверцу со стороны водителя заклинило, однако Рейсс сумел ее открыть, обеими руками дернув за ручку. Он нагнулся, отстегнул ремень и хотел поискать права или удостоверение личности. Когда он потянулся к нагрудному карману, под рубашкой, аккурат над пряжкой ремня, что-то зашевелилось. Взбухло. На ткани подобно зловещим розам расцвели кровавые пятна.
– Что за?..
Рейсс протянул руку и выдернул рубашку из-под ремня.
С его губ сорвался крик.
Над пупком Холстона зияла рваная рана. Из дыры выглядывала окровавленная черно-белая кошачья морда с огромными огненными глазами.
Рейсс с воплем отшатнулся и закрыл руками лицо. Его крик вспугнул стаю ворон на ближайшем поле, и те с громким карканьем поднялись в небо. Еще через секунду кот выбрался из дыры и томно, непристойно потянулся.
А потом выпрыгнул в открытое окно. Рейсс заметил, как он юркнул в высокую сухую траву – и был таков.
Он будто спешил куда-то, позднее поведал Рейсс репортеру местной газеты.
По какому-то незаконченному делу.
«Нью-Йорк таймс» по специальной цене[50]
Когда звонит телефон, Энн только выходит из душа, и хотя в доме полным-полно родственников – вон как шумят на первом этаже, нагрянули целой стаей, а уезжать, похоже, не намерены! – трубку никто не берет. И автоответчик не включается, а ведь Джеймс настроил его так, чтобы срабатывал после пятого гудка.
Энн обертывается банным полотенцем, подходит к прикроватному столику, чувствуя, как мокрые волосы бьют по спине и плечам, снимает трубку и говорит: «Алло». Это Джеймс. Они вместе уже тридцать лет, а ей по-прежнему хватает одного коротенького слова «Энни». Никто не умел и не умеет произносить ее имя так, как Джеймс. Целую секунду она не может ни говорить, ни дышать. Голос Джеймса настиг ее на выдохе, и Энни ощущает, что в сдувшихся, словно воздушные шары, легких не осталось воздуха. Джеймс снова зовет ее по имени. Характерной силы и уверенности в его голосе не слышно – ноги Энни подкашиваются, становятся ватными, и она садится на кровать. Банное полотенце соскальзывает, от влажных ягодиц намокает простыня. Не окажись кровать поблизости, Энни бы рухнула на пол.
Зубы клацают, и она снова начинает дышать.
– Джеймс, ты где? Что случилось?
В обычной ситуации ее голос прозвучал бы сварливо, как у матери, распекающей одиннадцатилетнего сорванца, в очередной раз опоздавшего к ужину, но сейчас она способна лишь на перепуганный шелест. Еще бы, ведь гудящая на первом этаже родня занимается организацией его похорон!
– Знаешь, я сам толком не понимаю, где нахожусь, – озадаченно усмехается Джеймс.
В затуманенном сознании Энни мелькает мысль, что он опоздал на самолет, хотя и звонил из Хитроу перед самым вылетом. Затем появляется мысль порациональнее: вопреки заверениям «Таймс» и журналистов из теленовостей, один пассажир все-таки уцелел. Джеймс выполз из-под обломков горящего самолета (и развалин многоэтажки, которую самолет сбил, оборвав жизнь двадцати четырех человек; еще некоторое время общее число погибших будет увеличиваться, а потом мир содрогнется от новой катастрофы) и с тех пор в состоянии шока бродит по улицам Бруклина.
– Как ты, Джимми? Ты… сильно обгорел? – спрашивает Энн. Спохватившись, она осознает истинный смысл вопроса, который ударяет по сознанию, словно тяжелая книга по босой ноге, и плачет. – Ты в больнице?
– Не надо! – От звучащей в его голосе доброты, от коротеньких слов, похожих на кирпичики в здании их семейного счастья, она начинает плакать сильнее. – Не надо, милая!
– Я ничего не понимаю!
– Со мной все в порядке и с большинством остальных тоже.
– С большинством?.. Значит, есть остальные?
– Да, а вот наш пилот явно не в порядке. Или он второй пилот? Короче, он постоянно кричит: «Падаем, двигатели отказывают!», а еще: «Я не виноват, скажите им, что я не виноват!»