цы. Таким образом, у Монетта появилась деликатная проблема: оставить мистера Безмолвие в машине или выставить под дождь. В последнем случае он наверняка догадается, зачем его вытащили из салона…
Хотя разве это проблема? Денег в салоне нет, личные вещи заперты в багажнике. На заднем сиденье кейсы с образцами товара, только разве этот доходяга украдет тяжеленные кейсы? Не поволочет же он их по площадке для отдыха! Как он будет держать свой плакат?
– Я быстро, – пообещал Монетт, в очередной раз напоровшись на апатичный взгляд покрасневших от сна глаз. Он показал на себя, потом на туалет, потом снова на себя. Попутчик кивнул и опять сложил кольцом большой и указательный пальцы.
Добежав до туалета, Монетт мочился, как ему казалось, минут двадцать. Облегчение было неописуемым. Так хорошо Монетт себя не чувствовал с тех пор, как Барб сообщила сенсационную новость, и впервые за долгое время он поверил, что и сам со всем справится, и Келси поможет. Вспомнились слова то ли немецкого, то ли русского классика (по настроению, скорее русского): «Все в жизни, что меня не убивает, делает меня сильнее»[58].
К машине Монетт вернулся насвистывая. По дороге даже по-товарищески похлопал автомат с лотерейками. Не увидев попутчика в окне, он сперва подумал: бедняга прилег, и чтобы добраться до руля, нужно будет привести его в вертикальное положение. Однако попутчик не прилег, а исчез. Забрал рюкзак с плакатом и испарился.
Кейсы с символикой «Вольфа и сыновей» стояли невредимые на заднем сиденье, а в бардачке по-прежнему лежали обычные документы: регистрационное удостоверение, страховой полис и карточка Американской автомобильной ассоциации. О случайном попутчике напоминал лишь запах, в принципе не такой уж и неприятный: смесь пота и терпкого аромата сосны, словно бедняга спал под открытым небом.
Монетт рассчитывал увидеть глухонемого у обочины, разумеется, с плакатом в руках: должны же потенциальные добрые самаритяне получить полную информацию о его ущербности! Монетту хотелось подвезти его до приюта в Дерри, как он и обещал. Обещание следовало выполнить и не наполовину, а в полной мере. Несмотря на огромное количество недостатков, Монетт старался доводить работу до конца.
Однако у обочины шоссе бродяги не было. Он как сквозь землю провалился.
Лишь когда за окном мелькнул знак, извещающий, что до Дерри осталось десять миль, Монетт глянул на зеркало заднего обзора и увидел: медаль Святого Христофора, с которой он проехал сотни тысяч миль, исчезла. Ее украл глухонемой! Однако даже это не сломило возродившийся оптимизм Монетта. Он решил: бродяге медаль нужнее, и искренне понадеялся, что она принесет ему удачу.
Через пару дней – к тому времени Монетт уже продавал «лучшие книги осени» в Преск-Айле – позвонили из мэнской полиции. Его жену и Боба Яндовски забили до смерти в «Гроув-мотеле». Убийца орудовал куском стальной трубы, обернутой в фирменное полотенце мотеля.
– Боже милостивый! – воскликнул священник.
– Да уж, – кивнул Монетт. – Я отреагировал примерно так же.
– Как твоя дочь?
– Убита горем, конечно же! Келси Энн сейчас дома, со мной. С горем мы справимся, отче, дочка сильнее, чем я думал. Разумеется, всего она не знает, о растрате, например, и, надеюсь, не узнает никогда. Страховая компания выплатит мне крупную сумму, ведь при наступлении страхового случая, как этот, полагается компенсация в двойном размере. С учетом случившегося за последние три недели я мог запросто нажить серьезные проблемы с полицией, если бы не железное алиби и некоторые, гм, события. А так несколькими допросами отделался.
– Сын мой, ты кого-то нанял, чтобы…
– Этот вопрос мне тоже задавали. Ответ отрицательный. Я распорядился, чтобы информация о моих банковских вкладах предоставлялась любому желающему. Там чисто все до последнего цента, как на моей половине нашего совместного счета, так и на личном счету Барбары. В финансовых вопросах она была очень ответственной. По крайней мере в сознательный период жизни. Отче, вы не откроете? Хочу кое-что вам показать.
Вместо ответа священник отпер деревянную дверь. Монетт снял медаль Святого Христофора с шеи и протянул ему. На миг их пальцы соприкоснулись: медаль на короткой стальной цепочке перекочевала из рук в руки. Секунд на пять воцарилась тишина: священник разглядывал медаль.
– Когда тебе ее вернули? Наверное, нашли в мотеле, где…
– Нет, медаль я обнаружил у себя дома в Бакстоне. На туалетном столике нашей с Барбарой спальни. Рядом со свадебной фотографией, если быть до конца точным.
– Боже милостивый! – вырвалось у священника.
– Адрес он подсмотрел на регистрационной карточке, пока я бегал в туалет.
– Название мотеля ты сам ему сказал, и город тоже…
– Да, Даури, – кивнул Монетт.
Священник в третий раз обратился к своему «непосредственному начальнику», а потом спросил:
– Получается, твой попутчик не был глухонемым?
– В немоте я почти уверен, – ответил Монетт, – а насчет глухоты вы правы. Рядом с медалью лежала записка, нацарапанная на бумаге, которую мы блоком держим у телефона. Думаю, гость посетил нас, пока мы с дочерью выбирали гроб в похоронном бюро. Задняя дверь была открыта, но замок не взломан. Возможно, мой попутчик оказался очень ловким и умелым, хотя, скорее, я просто не запер дверь.
– Что ты прочел в записке?
– «Спасибо, что подвез».
– Разрази меня гром!
После небольшой, но эмоционально насыщенной паузы раздался негромкий стук в дверцу исповедальни, где Монетт вглядывался в надпись «ПОТОМУ ЧТО ВСЕ СОГРЕШИЛИ И ЛИШЕНЫ СЛАВЫ БОЖИЕЙ». Монетт забрал медаль.
– Сын мой, ты сообщил об этом полиции?
– Разумеется, все от начала до конца. Они даже знакомы с моим попутчиком. Его зовут Стэнли Дусетт. Он уже давно колесит по Новой Англии со своим плакатом. Если вдуматься, он чем-то похож на меня.
– В его криминальном досье есть преступления, связанные с насилием?
– Да, несколько, – ответил Монетт. – Однажды он сильно избил мужчину в баре, а еще периодически попадал в закрытые психиатрические учреждения, включая клинику «Серенити-Хилл» в Огасте. Думаю, мне рассказали далеко не все.
– Сын мой, а ты хотел бы знать все?
– Вряд ли, – поразмыслив, ответил Монетт.
– Стэнли Дусетта пока не поймали?
– В полиции не сомневаются: это дело времени. Мол, умом Стэнли не блещет. Однако меня одурачить ему ума хватило.
– Сын мой, он действительно тебя одурачил, или ты понимал, что тебе внемлют? На мой взгляд, именно этот вопрос является ключевым.
Монетт долго молчал. Вряд ли прежде он столь пристально вглядывался в свою душу, зато сейчас направлял яркий прожектор совести во все ее закоулки. Нравилась далеко не каждая находка, но он старался не пропустить ни одной, по крайней мере сознательно.
– Нет, не понимал, – наконец проговорил он.
– Ты рад, что твоя жена и ее любовник мертвы?
Про себя Монетт тотчас же ответил «да», а вслух сказал:
– Я чувствую облегчение. Извините за неприятную правду, отче, но Барбара заварила такую кашу, а теперь ситуация исправляется: видимо, удастся избежать громкого процесса и спокойно осуществить реституцию из страховой выплаты. Я и впрямь чувствую облегчение. Это грех?
– Да, сын мой. Возможно, ты разочарован, но это так.
– Вы отпустите мне грехи?
– Десять раз прочтешь «Отче наш» и десять – «Аве Мария», – скороговоркой ответил священник. – «Отче наш» за недостаток милосердия – грех серьезный, но не смертный.
– А «Аве Мария»?
– За сквернословие в исповедальне. Грех прелюбодеяния тоже следует искупить – я говорю о совершенном тобой, а не твоей супругой… только сейчас…
– Ясно, сейчас вам пора на ланч.
– Если честно, у меня пропал аппетит, хотя с друзьями встретиться все равно нужно. Просто я слишком… слишком ошеломлен, чтобы сию секунду налагать епитимью за твои… гм, дорожные слабости.
– Тоже ясно.
– Вот и славно, а теперь ответь мне, сын мой!
– Да, отче.
– Не хочу переливать из пустого в порожнее, но ты уверен, что никоим образом не поощрил того человека и не навел его на мысль? Ведь в противном случае грех будет считаться смертным, а не простительным, и мне придется проконсультироваться у своего духовного наставника, дабы надлежащим образом…
– Уверен, отче. А вы не считаете… не считаете, что того бродягу послал Господь?
В глубине души священник тотчас ответил «да», вслух же сказал:
– Это хула, сын мой! Прочтешь «Отче наш» еще десять раз! Не знаю, как долго ты не посещал храм Божий, но за своей речью следить обязан. Ну, расскажешь что-нибудь еще с риском заслужить дополнительные «Аве Мария», или на этом закончим?
– Закончим, отче.
– Тогда мне полагается сказать «Отпускаю тебе грехи твои». Иди с миром и больше не греши. Позаботься о дочери! Мать бывает лишь одна, какие бы поступки она ни совершала.
– Да, отче.
Расплывчатая фигура за сеткой шевельнулась.
– Могу я задать еще один вопрос?
Скрепя сердце Монетт снова опустился на скамью. Ему бы уйти…
– Да, отче.
– Ты упомянул, что полиция рассчитывает поймать Стэнли Дусетта.
– Они заверили, что это только дело времени.
– Тогда вопрос такой: ты хочешь, чтобы полиция его поймала?
Из желания поскорее уйти и исполнить епитимью в самой уединенной исповедальне на свете – своей машине, Монетт ответил:
– Конечно, нет!
По пути домой он добавил к епитимье две дополнительных молитвы «Аве Мария» и две «Отче наш».
Аяна[59]
Даже не думал, что когда-нибудь об этом расскажу. Раньше жена не велела – говорила, никто не поверит, будут пальцем показывать. Больше всего она, конечно, боялась за себя, хотя и не подавала виду. «А как же Ральф и Труди? – спросил я. – Мы ведь все там были». «Труди прикажет Ральфу держать рот на замке, – ответила Рут. – Да и братца твоего уговаривать долго не надо».