(ткнула в бумаги) мне есть, чем себя занять, из-за чего не спать ночей… отрезвляющая реальность, ее суровый ультиматум. А как я могу спать, когда грозятся отнять мой дом — последнее, что у меня осталось! Я вообще могу остаться без крыши над головой. Тут, пожалуй, уснешь! Но, как ни странно, не эта решающая неделя наводит на меня ужас… страх. Я говорю об этой тундре одиночества, которой не видно конца. Обычно мне хватало стойкости тянуть лямку. Но теперь этого мало. Теперь, если я хочу и дальше ее тянуть, мне потребуется высшая доблесть, несокрушимый дух, не правда ли? Без него, согласитесь, никуда. (Наливает.) На посошок. Достойное завершение великолепного вечера. Вот чего не доставало вашей Маше, когда этот подполковник ее оставил, — несокрушимого духа! Пережить его предательство — для этого ей хватило бы и стойкости, а вот чтобы жить дальше… Короче. (Чокается.) За успех завтрашнего события!
Андрей. Еще одна маленькая ложь.
Соня. Простите?
Андрей. Даже не ложь — фантазия. Игра воображения. Мне ужасно стыдно за мое вранье… вчера и сегодня… но, согласитесь, все это было так невинно. А эта маленькая ложь насчет «Богемы», она все-таки побольше и, возможно, не заслуживает снисхождения. Вы вправе думать, что я самым бесстыдным образом ввел вас в заблуждение и что мне нет и не может быть прощения. Если вы, действительно, так думаете, я, право же, совершенно вас пойму…
Соня. Андрей, к чему вы все это…
Андрей. …хотя в свою защиту я должен сказать, что моя ложь насчет «Богемы» не была обдуманной, она пришла мне в голову вчера, случайно, когда мы разговаривали за тем столом. Вы сказали, что желток сваренного всмятку фазаньего яйца хорошо помогает при ознобышах, и в ту же минуту я почему-то подумал, — глупо, глупо, сам знаю, — я подумал, что «скрипач в оркестре» — это прозвучит красиво, и я произведу на вас благоприятное впечатление.
Соня. Вы хотите сказать…
Андрей. Я не в оркестре.
Соня. Вы не…
Андрей. Мы на улице.
Соня. В каком смысле?
Андрей. Играем. Мы играем на улице.
Соня. Не в оперном театре, а…
Андрей. На улице.
Соня. Не Пуччини?
Андрей. Нет.
Соня. Вы, что же, уличные музыканты?
Андрей. Ну да.
Соня. Господи… Так вы никогда не исполняли Пуччини?
Андрей. Никогда.
Соня. Ни разу не выступали в оперном театре?
Андрей. Мы? Кто ж нас туда позовет?
Соня. И где же вы сегодня играли?
Андрей. На вокзале.
Соня. А вчера вечером?
Андрей. Перед Третьяковкой.
Соня. На тротуаре?
Андрей. Да.
Соня. «Мы» — это кто?
Андрей. Я и Иван.
Соня. Тоже скрипач?
Андрей. Нет. Иван — балалаечник, и довольно скверный. А что, с нашей стороны было бы наглостью сыграть завтра вечером перед оперным театром?
Соня. Андрей!
Андрей. Почему нет? Про то, что я имею отношение к «Богеме», знаем только мы с вами.
Соня. Какое отношение, Господь с вами?
Андрей. Никакого, вы правы.
Соня. Выходит, все, что вы мне рассказывали про эту оперу, — одна сплошная ложь.
Андрей. Виноват.
Соня. И светящаяся Мими, и педант дирижер, и грамотные музыканты…
Андрей. Невинный обман.
Соня. Вы это называете невинным обманом? А по-моему, беспардонная ложь! А ваш немеющий зад и затекающие ноги… какая трогательная история!
Андрей. Это правда.
Соня. Да мне-то что? Врите себе, сколько душе угодно!
Андрей. Вы справедливо сердитесь.
Соня. Сержусь? С какой стати мне на вас сердиться? И этот… этот…
Андрей. Костюм?
Соня. Так одеваются уличные музыканты?
Андрей. Вообще-то мне всегда казалось, что это классика. А вы находите его неприличным?
Соня. Да! — нет! — не знаю! Откуда мне знать, как должны одеваться уличные музыканты?
Андрей. Но вам он кажется неприличным?
Соня. Андрей, мне уже ничего не кажется.
Андрей. Иван тоже носит костюм. А талию перетягивает шелковой алой лентой.
Соня. Плохой балалаечник?
Андрей. Это я погорячился. Лентяй, но свое дело знает. Его костюм поплоше будет. Зато сложён! Настоящий джигит. Вы меня понимаете?
Соня. Я уже ничего не понимаю.
Андрей. Высокий, плечи широкие, спина прямая. Видели бы вы, как он носит свои лохмотья!
Соня. Я за него рада.
Андрей. Глаз не оторвать!
Соня. И надолго вы здесь?
Андрей. Недельку, я думаю, поработаем, а там домой.
Соня. Но вы сюда еще вернетесь?
Андрей. Мы каждый месяц приезжаем.
Соня. Во всем своем классическом великолепии?
Андрей. Смеетесь.
Соня. Может, ваши ежемесячные визиты — это еще одна невинная ложь? Я уже ничему не верю. И, по большому счету, мне все равно.
Андрей. Сказать вам, зачем я приезжаю в Москву?
Соня. Даже врать, при вашем богатом опыте, вы толком не умеете.
Андрей. Бобик сидит в тюрьме.
Соня. Андрей, ну всё, хватит!
Андрей. Сегодня утром я был у него. Почти два года за решеткой по сфабрикованному обвинению. Ограбление с применением насилия. Дружок подставил. Сам, естественно, вышел сухим из воды. Ну, да ладно. Чтобы с ним повидаться, можно и на улице поиграть. Как раз хватает на поезд и угол в Москве. Это правда, Соня. Печальный факт.
Соня. Ваш сын Бобик?
Андрей. Каждый раз я выхожу оттуда совершенно раздавленный. Ему еще повезло, устроился в тюремную больницу. Сегодня говорит: «Я уже без пяти минут врач!» Это он так шутит.
Соня. Часто вы его навещаете?
Андрей. Зависит от караульного… кого подкупишь. Чаще, чем раз в месяц, не получается. Обычно сижу у него около часа. Особенно нам и говорить-то не о чем. О матери он никогда не спрашивает. Странно, да?
Соня. Наташа знает, что он в тюрьме?
Андрей. Еще и это на нее взвалить?.. А вот про девочек — своих теток — расспрашивает подробно. Считает, что он разбил им сердце. И сестрой своей, Софочкой, интересуется. Она теперь живет в Казахстане.
Соня. Так вы с ней переписываетесь?
Андрей. На Рождество прислала короткое письмишко. Я даже не знаю, чем она там занимается. Что-то с лошадьми. Разводит их, что ли. Наверно, замужем. Девять детей, это точно.
Соня(смеется). «Точно»?
Андрей. Так она написала.
Соня. Девять!
Андрей. Тоже живчик, вся в меня. А собственно, почему вас это удивляет?
Соня. Ох, Андрей. И когда же ваш Бобик должен выйти?
Андрей. Через полтора года. Так что долго еще мне стоять на ногах.
Соня. Насчет уличных выступлений… извините, если я была бестактна. (Он пожал плечами.) А классический костюм — это вы отлично придумали. (Тот же безразличный жест.) И талию вам тоже надо перетягивать лентой.
Андрей. Какой?
Соня. Ярко алой.
Андрей. Не мой цвет.
Соня. Станет вашим. (Показала на фляжку.) По чуть-чуть?
Андрей. Одну каплю. Рано мы с вами начали.
Соня. Стало быть, никакой «Богемы»… ни для вас, ни для меня.
Андрей. Прощай, Мими.
Соня. Прощай, дирижер-зануда. Возвращайся в свой Берлин.
Андрей. В Мюнхен.
Соня. Но вы же это придумали?
Андрей. «Мюнхен» звучит лучше.
Соня. Он, по крайней мере, немец?
Андрей. Итальянец.
Соня. Мама миа. Остается главный вопрос: Пуччини жив или умер?
Андрей. Какое нам дело?
Соня. Никакого. Кстати, эта дата — 1858 год — откуда вы ее взяли?
Андрей. От фонаря.
Соня. Я так и подумала. (Чокается с ним.) Спасибо за приятную компанию.
Андрей. Вам тоже.
Соня. Последняя капля.
Андрей. Наипоследняя.
Соня(складывает картограммы и документы в сумку). Между нами, Соня немножко пьяна. На ее месте я бы быстро собрала все эти бумажки, на цыпочках прокралась мимо Горгоны-Медузы и прилегла на свою одинокую девичью подушку, на которой так хорошо видеть сны про пустой дом и дырявые водостоки.
Андрей. Расскажите мне про него.
Соня(напряглась). Про кого?
Андрей. Про вашего близкого друга, энтузиаста леса.
Соня. Визионера, святого…
Андрей. …и не всегда трезвого.
Соня. Что еще? Ему под шестьдесят. Среднего роста. Синие глаза. Цепкий взгляд. Явно не джигит.
Андрей. Ваш местный доктор.
Соня. Не только. Он постоянно в разъездах. Весь молодой лес в нашем уезде — его рук дело. Три раза он ездил на Сахалин, к ссыльнопоселенцам, во время эпидемий тифа. Он строит пасеки в глухих деревнях и обучает крестьян пчеловодству. Он верит, что более бережное отношение к природе воздаст человеку сторицей, мы станем лучше и щедрее. И ведь он прав! Всего-то и требуется от нас — немного теплоты. Мне кажется, в Бога он не верует, зато верит в совершенствование человека. Он любит говорить о «нашей святой обязанности» перед природой. В нем самом чувствуется некая святость.
Андрей. Он женат?
Соня(берет в руки карту). Это — имение, которое я когда-то купила на сэкономленные деньги. Я вам говорила?
Андрей. Вы его любите.
Соня. Мне остался только этот луг.
Андрей. Вы его любите, Соня?
Соня. Двадцать три года. Без всякой надежды. Я полюбила его с первой нашей встречи. Я была молоденькой девушкой, а он начинающим врачом. Эти живые синие глаза заворожили меня раз и навсегда. Говорит он очень быстро, и от этого фейерверка идей и планов — ничего подобного я в своей жизни не слыхала — голова у меня закружилась от восторга.