Как забавно снова оказаться без тела. Состояние самое легкомысленное. И легкочувственное. Как будто я — воздушный шарик, и меня ведут на ниточке. Я не делаю никаких усилий, чтобы перемещаться вслед за ними… Кажется, что я вишу в воздухе, а они, передвигаясь, каким-то образом плавно смещают с места и меня. Все мое участие в этой процедуре состоит в том, что я не сопротивляюсь. Снег пошел. Им же, наверное, ужасно холодно, они столько времени простояли на морозе, произнося речи. И зачем это нужно было! Несчастные.
Я большую часть их речей пропустила мимо ушей. — Тебе пора бы отучиться от накатанных словесных оборотов. И этот твой махровый эгоизм — люди стояли, мерзли, говорили — нет чтобы из благодарности хоть в последний раз быть человеком и выслушать их до конца, а не прикалываться к какой-то ерунде. — Вот уж нет. Никогда не терпела, чтобы вокруг ломали дешевую комедию, а на этот раз тем более не буду ее участником. Зачем они столько лишнего наговорили про мои несуществующие заслуги — чтоб мне стыдно стало, что ли? По-моему, у меня и существующих достаточно, чтобы ничего не надо было выдумывать. Меня воротит от преувеличенности их высказываний — оказывается, я и любимая была у них самая, и жить они без меня не смогут теперь — и все это чередовалось с самыми натуральными слезами. Я понимаю, они несколько взвинчены, но зачем же до такого себя накручивать? Что, собственно, катастрофического произошло? По крайней мере, для многих из них? С большинством из присутствующих я виделась в лучшем случае раз в полгода, и мы ограничивались обменом сухой, а иногда и приторно неправдоподобной информацей. Ну не увидимся мы больше — ну и что? — почему они возводят это в ранг вселенской трагедии? Разве это не спектакль? Ну пусть некоторые изображают не для других, а для самих себя — суть от этого не меняется. Я еще понимаю — близкие, и мне тяжело с ними прощаться, а остальные-то что? И потом, я что-то не припомню, чтоб кто-то устраивал публичные рыдания по поводу перехода из одного возраста в другой. А мне лично гораздо больше жаль ту маленькую девочку, которой я когда-то была… Как-то нечаянно я обнаружила, что она исчезла, и по всей видимости, безвозвратно, — как будто ее и не было. Кроме меня, этого никто не заметил, разве что родители. Но если и так, они приняли эту потерю как не заслуживающий размусоливания факт, тем более недостойный скорби. У меня появляется ощущение, что все они живут по негласному, но общеизвестному предписанию, регламентирующему качество и количество надлежащих переживаний во всех случаях жизни. О, вот интересную вещь она сказала! Как будто мысли мои читает. Не зря мы с ней дружили. Примерно то же, что я думала, но немного другими словами. Как она выразилась? — «мы потеряли связь с традицией, и теперь не знаем, как переносить такие вещи. Раньше существовали ритуальные действия, помогающие на тормозах спустить боль от потери. Это происходило автоматически. А сейчас мы не знаем, как это делается. Последние два дня я просто разрываюсь на части». Умные у меня друзья все-таки. В жизни я бы с ней согласилась. Значит, я пока могу повторять услышанное. Отметим пока что про себя. Вот если бы можно было вести записи! Наука бы оценила. А что у меня вообще изменилось, кроме как отсутствия тела? Скажем прямо, при жизни на его присутствие я не так чтобы часто обращала внимание. А сейчас у меня пошли странные видения происходящего. Это не образы и не мысли, которыми я привыкла думать, а видения закономерностей. Они текут, переходят одно в другое, но вместе составляют законченную картину. Если я сейчас увлекусь, то смогу увидеть всю историю человечества, как она протекала в действительности. Это так просто. А историки все врали. Даже современники событий. И не всегда нарочно. Просто они не видели всю картину целиком, описывали только одну часть и тут же делали далеко идущие выводы. Да, про традиции она правильно увидела. Они облегчали жизнь. Теперь я поняла — они и есть те предписания, которые управляют людьми, регулируя их поведение. В каком-то смысле они очень удобны, освобождают от необходимости думать, сомневаться, выбирать. Очень многих они даже учат вначале проявлению, а затем и постепенному возникновению кое-каких чувств. Но это всего лишь помочи, сооруженные нашими предками для облегчения наших первых шагов и предохранения от падений. Каждый новый предок, обладающий даром изобретательства, совершенствовал по своему разумению их конструкцию. Если он был в душе художником, то украшал всякими финтифлюшками, в зависимости от вкуса; обладатель морализаторского темперамента придумывал приспособления, затрудняющие возможность далеко убежать и потеряться. Тут же появлялся снобствующий с предписаниями, кому с кем можно водиться в зависимости от совершенства помочей. Вслед за ним ученый производил классификацию. Приспособления усложнялись, затрудняя любой новый шаг. Благодаря этому кое-кто начал понимать, что, научившись самостоятельно ходить, неуместно пользоваться ими. Время от времени обнаруживались смельчаки, делающие самостоятельные шаги. У них, как водится, появлялись последователи и преследователи. Они боролись между собой и побеждали с переменным успехом. Были целые эпохи под флагом самостоятельности каждого обывателя. Они все плохо кончались. И вслед за ними наступали эпохи жестких предписаний, возврата традиций. Они тоже все плохо кончались. И во все эпохи появлялись борцы против существующего строя. История показывает, что они были правы, пока оставались в меньшинстве. Только благодаря им что-то менялось и развивалось. Главное, не стоять на месте. Сколько у них у всех впереди разных возможностей! Как я им завидую! Всего-то им и нужно — стряхнуть с себя оцепенение и двинуться. Ведь уже сколько веков знающие люди заверяют — путь в тысячу лье начинается с первого шага, а их мало кто слушает. Дорогу осилит идущий, говорят они, но мало кому есть до этого дело. Вот и мы наконец осилили путь до автобусов.
Куда они сейчас? А я куда? Только хотела подумать, что сейчас согреемся в автобусах, как поняла — мне-то ведь не холодно! Почему-то одни ощущения сохранились, а другие — нет. Я вижу, слышу, переживаю, что еще? — испытываю какие-то новые ощущения, не могу пока дать им названия, — но нет чувства боли, холода, тяжести, я не ощущаю запахов — вот еще что. Раньше меня всегда ведь немного подташнивало от запаха бензина, а сейчас я ехала и, кажется, совсем его не заметила. Но все же нет, что-то я почувствовала. Каким-то образом он давал о себе знать. И сейчас тоже. Он исходит от автобусов в виде непрерывно вращающейся спирали, на вид обычной, металлической, и в то же время это беспорядочно проплывающие конусовидные образования, возникающие одно из другого и сделанные из чего-то непрозрачного, но не тверже воздуха. Как это может быть? Не знаю. Надо быть поосмотрительней — глюки, что ли, уже начались? Глюки — это когда что-то кажется, а я уверена, что это — существует и я вижу на самом деле. Откуда такая уверенность? — это верный признак помешательства — ты же читала соответствующие книги! Мне говорит об этом чувство настоящего — в смысле времени и в смысле качества. Если ему не доверять, значит, оно способно подводить, но в таком случае и вся жизнь мне померещилась, ничего и не было, или было не то, что я себе вообразила. Подожди, не путай меня! Ведь раньше твое чувство настоящего не отличалось от чувства реальности — это было одно и то же, Я хочу сказать, что если ты раньше видела что-то, то не было сомнений в том, что и все остальные видят это таким же образом. Это почему же? — у меня как раз такие сомнения были. Да я вообще временами не была уверена в существовании других, не исключалась и возможность, что все они — плод моего воображения. А временами думалось, то есть подозревалось, что я сама — лишь чья-то прихоть, кому-то захотелось меня придумать для каких-то своих целей, — впрочем, единственная цель по тем временам заслуживающая моего внимания, была — поиграть. Вот как я играла со своей куклой, и она в эти минуты была живая без дураков, а потом я о ней забывала, и она сразу же переставала чувствовать до следующего моего соизволения, вот так и мне вдруг подумалось — наверное, на самом деле моя мама — это большая девочка, а я кукла, она играет мной, и я тогда оживаю, а потом забрасывает меня на время, но я этого не помню, потому что перестаю тогда существовать, и помню только те минуты, когда она мной занимается, и потому мне мое существование кажется непрерывным. Ну ладно, когда это было! — потом-то ты уразумела, что и ты, и другие одинаково реальны. Ну да, когда меня начали кормить ядом — фантомы при всем желании не могут ощутимо отравить, точно так же и тому, что недействительно, не бывает так больно. Ну ладно, опять ты за свое! Пострадать — пожалуйста, сколько угодно, а вот немножко подумать — увольте, это не про нас. Тогда как именно сейчас от тебя требуется максимальная собранность, каждая минута решающая — шаг в сторону — и от тебя ничего не останется. Вернемся К началу — вот это здание, например, мимо которого мы сейчас проезжаем, — все, посмотревшие в окошко, единогласно выскажутся в пользу того, независимо от своего настроения и состояния, что это десятиэтажный жилой дом, облицованный желтовато-розовыми кирпичами, прямоугольной формы, стандартной планировки — слова-то какие! — короче, обычный дом в обычном микрорайоне, а не летающая тарелка, к примеру. Вот именно, это хороший пример. Сколько человек видело своими глазами летающую тарелку? — а как она выглядит, знают все и, впервые увидев, так и подумают: а, вот и летающая тарелка, наконец-то и я ее увидел! Небось первый человек, ее увидевший, не пришел в такое воодушевление, он не подумал радостно — вот нечто, похожее на тарелку, летает себе по небу непонятно каким образом, надо рассказать всем, вот удивятся! Он даже не заметил, какой она формы, а был напуган непонятностью происходящего — не дай Бог, люди узнают — засмеют ведь! А скольким до него она попадалась на глаза, но они ее не увидели, потому что не знали о ее существовании и не ожидали ничего подобного. Чтобы разглядеть что-то непривычное, нужно иметь не только желание, но и смелость. Я бы даже сказала — наглость. Чтобы перешагнуть систематизированную договоренность людей о том, как выглядит все вокруг. Не то чтобы она очень сильно влияла на окружающее, но на восприятие действует со страшной силой. Как мне удалось лишь незначительно изменить свою внешность с помощью волевых усилий, да и то в сторону искажения гораздо более гармоничного замысла, так и людям, несмотря на мощное давление массового упорства, сдвинуть мир в сторону своих представлений о нем возможно, только изуродовав его. Сколько они ни настаивали на своем, им не удалось даже изменить форму своего пристанища. Как бы ни были они уверены в той или иной гипотезе, Земля не видоизменялась, только рушился до основания один миф, уступая место другому, и только тень от старого продолжала еще некоторое время шмыгать вокруг в поисках более сердобольных существ, таких, как дети, через них обретая свое былое могущество с тем, чтобы со временем уступить место новой тени, более жизнеспособной. А может, и менялась форма Земли с каждой новой версией? Конечно же. Когда думали, что она плоская и имеет край, так оно и было, и люди, дошедшие до конца, проваливались в туман и больше не возвращались, так что некому было рассказать остальным, что там — за чертой. Как люди думали, так оно и было, но в то же время все совсем по-другому. Скоро они избавятся от предрассудка, что она круглая, но и это не будет окончательной истиной. К ней им еще идти и идти, но каждая новая остановка будет не менее реальна, чем цель пути, может, и бо