Я знаю — Да. — Вспомните, пожалуйста, о той радости, которую она каждому из вас подарила, хотя бы минутной, не знаю — кому как, но ведь недаром вы все тут собрались, значит, было что-то, что привело вас сейчас сюда. Давайте сейчас все вместе вспомним каждый о своем приятном, с ней связанном, может быть, тогда ей там будет хорошо. Пожалуйста! — Неужели каждому будет что вспомнить? Дай Бог! — знала бы, позаботилась об этом заранее. Какая ты расчетливая! Посмотри, какие все, в отличие от тебя, просветленные сейчас. Даже если ничего такого и не было, они все равно что-то вспоминают.
Но Боже, что они вспоминают! Каждый — очень разное. Я не успеваю слиться с образами, которые у них возникают. А отец-то! И главное, он был искренен. Относился бы он ко мне так при жизни. Мертвых почему-то любят больше, чем живых. Что они со мной делают?! Я превратилась в тысячеглавого, тысячерукого монстра. И ни одна голова не похожа на другую. Уж хотя бы на фотографии посмотрели, тут-то у них есть ориентир. Но что они творят с моими личными качествами, тут уж им Бог судья. Невероятная свобода творчества. Но я хотя бы с гордостью могу заметить, что никто из моих знакомых не лишен фантазии. Только как мне узнать, где я истинная? Я уже сама теряюсь в них. Среди такого обилия меня нет ни одного достаточно самоуверенного, чтобы заявить: я — истинное. Хотя я истинное, насколько мне помнится, отсутствием этого качества не страдало. Вот это я влипла. Как мне теперь найти себя? И еще, не дай Бог, они сейчас начнут делиться воспоминаниями. Будет столько несовпадений. Многие будут шокированы. Ладно те, для которых я была мертва еще при жизни. Когда ничего не было, легче придумывать. И когда человек для тебя лишь образ, которому удалось еще и не примелькаться, его гораздо легче любить. Но что же остальные? Они запомнили совсем не то, что было на самом деле. А может, это я неправильно запомнила? Некоторые их воспоминания я совсем не помню, но и те, что помню, я помню по-другому Не могут же столько человек сразу ошибаться. Хотя могут. Во всяком случае, мотивы, которые они мне приписывают, сильно приукрашены. И в ту, и в другую сторону. Э! Что же, они начали плохое вспоминать? Это нечестно! Как они меня измучили! Сейчас, когда я снова приобрела некоторую трезвость восприятия, я отдаю себе отчет в том, что малейшее недоброжелательство или укор, которые я при жизни даже не ощутила бы, сейчас казались мне войной миров. Стоял ужасный грохот, взрывались частицы всех веществ, а меня разрывали и перемалывали тысячи жерновов, и это было бесконечно. Хотя здесь не так уж много времени прошло, может быть, секунды две-три. Удивительная у меня живучесть, после этого ада я сразу сообразила, где нахожусь и что было до этого. Но опять же некому похвастаться. Некому поддержать меня. Они все еще заняты воспоминаниями. Но почему так получается с ними? Они все такие разные… А потом я с одними была одной, а с другими — другой. Не всегда даже по своей воле и желанию. Есть люди, которые все время так или иначе оказывались свидетелями моей хорошести, а слухи о моих некачественных поступках всегда их миновали, застревая где-то по пути. Но таких было очень мало. Из присутствующих только два, нет, три человека. Можно было бы сказать четыре, если бы вот он совсем недавно не лишился этого иммунитета, и на него хлынула лавина обличающих сведений. А так остальные, еще не заразившиеся, наверное, думают, что я — святая. Почему-то всегда так выходило, что они всегда случайно после-вали как раз к завершению какой-нибудь благочестивой акции с моей стороны, отнюдь не характерной для меня, или непременно случайно знакомились с каким-нибудь человеком, накануне наблюдавшим таковую акцию и бескорыстно взахлеб делившимся с ними, не имея в виду, что мы знакомы. И ни разу они не встретились с людьми, говорившими обо мне плохо. Когда кто-нибудь начинал восхищаться мной, я знала — на днях он познакомится с кем-нибудь из этих трех, причем в разные периоды времени финишировал один из них, пока не передавал эстафету другому. Но я только сейчас подумала — ведь они трое между собой незнакомы. Только сейчас впервые встретились. И очень удачно и вовремя. Недолго осталось, сейчас кто-нибудь из злопыхателей начнет делиться воспоминаниями, ведь они без этого не могут, причем в духе христианского всепрощения, но так, чтоб всем было ясно, какая я была на самом деле. И зачем они сюда пришли? Они всегда притягивали сами все дурное с моей стороны. Когда я была поглупее, я всегда поддавалась им и выдавала такое поведение, какого они жаждали. Потом я все же освободилась от этой зависимости и делала что-то вызывающее, только когда мне этого самой хотелось, а не подчинялась сложившейся структуре взаимоотношений. Что это со мной? Я думаю не теми словами, которыми привыкла думать. По-моему, я думаю то свои мысли, то чьи-то чужие, выхватываемые из воздуха. Что я хотела подумать? Что-то проскочило мимо, я уже забыла. Вообще я опять сильно отупела, как только к ним приблизилась. Приближаясь к ним, я приближаюсь к себе той, какой я была там, с ними. Совсем недавно я все понимала без усилий, свободно видела все мысли, которые только возможны. Но сейчас могу вспомнить только те, которые успела пропустить через себя, но насколько они были легче и тоньше, пока не достигли меня. А те, которые я не успела подумать, исчезли, не могу даже приблизительно их восстановить. Последнее, что я увидела и собиралась подумать, — это о расположении всех приборов и блюд на столе. Я увидела, что оно имеет какой-то очень глубокий смысл, который люди не понимают, но все равно поддаются его диктату и располагают вещи сообразно его требованиям, кодируя некое послание, и при этом думают, что разложили все таким образом, потому что им захотелось так. Так красивее или так принято. Но какое сообщение зашифровано с помощью этого рисунка, этой криптограммы, я не успела подумать и уже не знаю. Помню только, что что-то очень значительное. Оно все равно действует на них, настраивает на определенный лад, перестраивает их внутренне и налаживает на более общий и строгий уровень, хотят они того или нет, замечают или не очень. Окажусь я еще раз там, где все прозрачно, или я уже упустила свой шанс, вернувшись сюда? Здесь все как-то смутно, тоскливо, неопределенно. Я при жизни уже чувствовала, что к некоторым людям лучше близко не подходить, они как бездонный засасывающий омут с плавающими кое-где обрывками ощущений. Если попасть туда, все силы уходят на то, чтобы удержаться на плаву и уберечься при этом от оглушающего удара по голове какого-нибудь их ощущения. Выбраться оттуда удается только с большими потерями и ранами. Или еще некоторые бывают окружены серой пеленой чего-то вроде густого тумана, и если оказаться настолько рядом, чтобы попасть в поле его действия, то становишься запеленутым в какую-то вату, которая ничего не пропускает ни внутрь, ни наружу, это небольно, но противно. Но раньше я была защищена от них хотя бы тем, что могла физически удалиться от них и укоротить поводок, тогда застрявшая в них часть с треском выскакивала или медленно, преодолевая сопротивление, но все же выходила наружу. Теперь полностью в их власти поглотить меня. Страшно. Я не хочу. Хочу обратно, туда, где я только что была, где только мысли и нет желаний. Как бы снова туда попасть? А как я оттуда выбралась? Я влилась в его голос. Какое это было наслаждение! Нет, без желаний тоже плохо.
Надо отметить как-то, что у меня еще сохранилось разделение между плохо и хорошо. Как? — можно просто галочкой, или выделить в скобки, или подчеркнуть, — и сохранить в папке под графой «важное», потом обязательно пригодится. Хотя бы для учета, если эти ощущения потеряются, то не пройдет незамеченным. Нужно собраться и по возможности отслеживать себя, чтобы не потерять нить между собой связующую. Вот главное-то я сейчас и не подумала — оказывается, я и впрямь была тогда у него на кухне! Это надо додумать, может, когда он не так будет занят внешними событиями, нам удастся пообщаться. Я ему расскажу тогда все, что со мной с тех пор происходило. Может, он мне подскажет, как мне дальше быть. Они опять разговаривают. Надо вклиниться в разговор. Еще раз попробуй. Спокойно, расслабься и нырни.
— Да, что-то худо мне. Еще парочка рюмочек, и я буду хорош. Как ее родители на это посмотрят? А, уже все равно. Я, кажется, забыл побриться сегодня. Уже три дня, наверное. Ничего, сейчас уже модно. В старину в знак траура бороду отпускали. В этом что-то есть. Она, кажется, что-то сказала. — Простите, что вы сказали? — я не расслышал. — Да, я говорю, может, положить вам немного того салатика, он очень вкусный. — Нет, не надо. Лучше плесните мне немножко водочки, мне не дотянуться. Спасибо. Ну, что, давайте мы еще раз ее помянем. — Давайте. — Послушайте, может, мы перейдем, наконец, на «ты»? Это было бы естественней, и я думаю, она была бы довольна. Вы же все-таки ее близкая подруга. — Да, конечно, давай. — Ну что ж, царство ей небесное. Положи мне, пожалуй, этого салата и расскажи мне ту историю, не то я снова расклеюсь. Что там было с твоей соседкой? — Нет, она не моя соседка, а моих родителей, но это несущественно, я просто к тому вопросу, что ты мне задал. — Да, так вы, то есть ты, думаешь, что мне не показалось? Я ведь никогда не задумывался о таких вещах, не знаю, возможно это или нет. — Я тоже не знаю, но вообще всякие такие странные истории рассказывают, я думаю, что вполне возможно. Вот про эту женщину, например, мои родители мне рассказывали, причем они ее лично знают, не то чтобы какая-то история из третьих рук, а некоторые соседи были даже свидетелями, ну короче, когда у нее умер муж, через некоторое время она стала слышать, что кто-то звонит во входную дверь. То есть натурально звонил, и всегда в очень позднее время. Она подходила, спрашивала, кто там, а ей ничего не отвечали, смотрела в глазок, а там пусто. Причем не она одна слышала звонок — у нее и мать и дочь были дома, они тоже слышали. Когда это случилось во второй или третий раз, эта женщина говорит: «Я хочу открыть, я чувствую, что это он». — Да-да, я слушаю, я просто хочу напиться сегодня, чтоб можно было дальше жить. Выпьем? Да, и что дальше? — Ну вот, а мать ее тогда испугалась и не разрешила открывать. Она убеждала, что он ее с собой уведет, что бывали такие дела уже. А эта женщина очень мучилась и все хотела открыть, а ей все не давали. И вот однажды, когда мать ее уехала куда-то там, опять поздно ночью раздался звонок в дверь. Причем там соседи по лестничной клетке тоже прекрасно его слышали. И она тогда открыла дверь и видит, там ее муж стоит и… — Что, прямо натуральный, какой был при жизни или в виде привидения? — Нет, совсем обычный, как всегда, мне кажется. Подробностей никто не знает, сам понимаешь, никто не выспрашивал из деликатности. Все-таки неудобно. — Да-да, ну и что дальше? — И она вышла к нему и прикрыла дверь за собой, чтоб дочка ничего не видела. И они там довольно долго говорили, и соседи тоже слышали ее голос и думали — с кем она так долго разговаривает в такое позднее время — в принципе, она была порядочной женщиной, ничего такого… — И его голос тоже слышали? — Ну видимо, но смутно. Если бы второй голос тоже был женским, соседи бы не удивились, а тут вроде еще траур носит. Но они говорили, что мужской голос был нечеткий, они не могли понять, знаком он им или нет. — Но она с ним разговаривала? — Да, конечно, с кем же еще? — То есть это предполагается