или она сама говорила? — Она потом сказала просто, что это муж приходил, а о чем они разговаривали, так никому и не сказала. — Даа — Дааа. Вот. — Но с тех пор он больше не приходил к ней? — Нет, видимо, они о чем-то там договорились, — Ну, и чего она дальше? — Ничего, живет. — Замуж не вышла во второй раз? — Нет. Да она и не из таких была. Просто живет и все. — Может, они с ним уговорились в тот раз об этом? — Не думаю, она вообще очень замкнутой всегда была, ни с кем так особо не разговаривала. Так только в молодости, может, полюбила, как оно водится, но теперь ей ничего не надо, уговоры ни при чем. Сколько таких уговоров нарушается, даже под страхом смерти, если они кому-то не с руки. — Это-то да, но уговор с покойником — совсем другое дело. — И покойников обманывают, если очень хочется, никогда такие уговоры ни к чему не приводили, если одна из договаривающихся сторон не была заинтересована. — Но она не заболела после встречи с ним, как ее мать предупреждала? — Да нет вроде, хотя я слышала много таких историй, когда покойники уводили людей, которых очень любили. Или если у кого-то умирал очень любимый человек, то он мог затосковать-затосковать, а потом сам умереть, ну, вроде бы уйти за ним. Но я не думаю… — Чего? — Я не думаю, чтобы она стала приходить за вами — не ее стиль. — А хоть бы и пришла, мне все равно. Пусть бы уж лучше пришла, чем так вот жить после этого. — Да нет, не придет, во всяком случае, не придет, чтобы увести, — это не в ее характере. — Да откуда вы знаете, что в ее характере? Хоть вы ей и подруга, мне-то она была ближе, чем кому бы то ни было! — Может быть, но все же со мной она могла делиться вещами, о которых с вами не говорила. — Не было таких вещей! Хм! Ты что, хочешь сказать, что она от меня что-то скрывала? Впрочем, я это чувствовал. Но теперь-то все равно, скажи мне, что она скрывала? — Ну зачем же так? — Просто не с каждым можно обо всем говорить. То есть я хотела сказать, ни с кем невозможно все обсуждать. Одни темы могут быть общими — в смысле интереса, а другие не вызывают интереса у собеседника. — Не понимаю ваших намеков, меня интересовало все, что ее касалось. Не знаю, что вы там хотите сказать. — Да успокойтесь, пожалуйста, ничего такого я не собираюсь говорить, но у вас ведь тоже есть какие-то темы, которые вам интереснее обсуждать с другом или коллегой, а не с ней? — это ведь естественно. — Ладно, давай выпьем, а то мы сейчас предаемся. — Чему предаемся? — Вот тем самым общим темам. Пусть земля ей будет пухом, — я знаю только одно — что я ее люблю, а все остальное меня не интересует. И вообще, о чем мы сейчас говорим, если ее — нет. Скажи лучше, ты можешь это понять — как это так: ее — нет? Ты что-нибудь понимаешь? Вот я сказал сейчас избитую фразу, сказал автоматически, но все-таки — какая земля, каким, к черту, пухом? Ее — нет, а? Вот если ты такая умная — ты не подумай, я не в обиду говорю, — объясни мне, как это может быть? Вот как это — ее нет? Почему такая несправедливость, а? Я не хочу в это верить! — Тсс! Не так громко — народ пугается. — Ты мне объясни, как мне дальше с этим жить?! Что я теперь должен делать — вот так взять и жить дальше, а? Как ни в чем не бывало? Я не смогу. Вот скажи, ты веришь, что она умерла? А, что я, в самом деле? Как будто кто-то может мне это объяснить! — Жалко его. Но ее жальче. Он все же жив, а она умерла. О-о! — Ты чего? — Нне-ет, я так. — Извини, я понимаю, что тебе тоже хреново. Не мне одному. Но что делать? Надо будет что-нибудь для ее стариков сделать. Они, наверное, сильно потратились. Похороны, я слышал, сейчас дорого обходятся? Не могла бы передать им от меня деньги, а? Но так, чтобы они не знали, что от меня. Передашь? — Почему чтоб не знали? — Ну так, не хочу. — Это будет жестоко по отношению к ним. — Что жестоко? — Я считаю, что это их привилегия — разориться на похороны единственной дочери. Не надо лишать их ее. Придумай для себя другой способ откупиться. — За что ты меня так ненавидишь? — Извини, пожалуйста, я не хотела быть злой. Это я даже не столько тебе сказала, сколько себе самой. Меня тоже бесит моя беспомощность. И чувство вины, как бы выразиться? — ну да, гложет. Мне кажется, что и я приложила руку к тому, что случилось. — Ну это уж слишком. — Или просто упустила. Сделай я что-нибудь вовремя, ничего бы не случилось. — Да ты в Бога не веришь! — Ну, как сказать. Вера в Бога не снимает личной ответственности…
Страдает как. Надо же, не ожидала от него, что он способен так страдать. Он мне всегда казался таким холодным. Но все равно лучше бы он свою любовь тогда проявлял, когда ей это было так нужно, а не мучил бы ее. Сколько она от него перенесла. Вот уж никогда не понимала, что она такого в нем нашла. Я не должна так думать. Особенно сейчас. Она бы этого не простила мне. Но все-таки какие мы все глупые. Я тоже. Если бы знать, что так будет. Сколько раз я сама упускала возможность показать ей, что я… Да что там. Кто же мог подумать, что такое случится. Как мало мы друг о друге думаем, все заняты собой. Господи, если бы все вернуть обратно, хотя бы ненадолго, чтоб я успела ей все сказать и выразить. Сейчас уже для нее конкретно я ничего не смогу сделать. Все, что я ни сделаю, я сделаю для себя. Как бы мне искупить вину перед тобой? Если бы ты могла мне как-то сказать или знак какой-то подать, что ли. Надо бы его как-то успокоить. Она бы не вынесла зрелища таких его страданий. Хотя по мне — пусть узнает, каково страдать. Где он был, когда она мучилась из-за него? Но я должна не о себе думать, а о ней. В конце концов, он тоже человек. Главное, она его любит. То есть любила. Но как мне его утешить хоть немножко? Надо к нему притронуться, мужчин всегда успокаивает прикосновение. Только бы преодолеть барьер, чтоб дотронуться не натужно, а по-настоящему, и без злых мыслей в его адрес, иначе не подействует. Я же не судья. В конце концов, раз она его любила, значит, было за что.
— Ну, не надо, пожалуйста, мужайся. — Ах, ты понимаешь, я… — Да, да, понимаю, понимаю, я тоже это испытываю, ну все, не надо. — Ты должна мне рассказать о ней то, чего я не знаю, ладно? — Хорошо, конечно, все расскажу, хотя ты прав, все равно лучше тебя ее никто не знает, вот сейчас еще немного тут посидим, потом пойдем покурим в коридоре, а то у ее родителей не курят, я обязательно все расскажу, там ничего особенного, понимаешь, так, какие-то отрывочные воспоминания сейчас встают у меня перед глазами, какие-то картинки. Я сейчас вдруг вспомнила, как мы впервые познакомились, это было так смешно. Ты же знаешь, наверное, что мы вместе учились в институте? — Да, конечно. — Но она была на пару курсов младше меня. У них на курсе училась девочка, у которой мама работала на киностудии, и у них там понадобилась массовка для фильма про фашистский концлагерь из молодых девушек» и эта мама договорилась с институтским руководством, чтобы они на один день освободили от занятий студенток, желающих сниматься. Она, конечно, оказалась в их числе. Это надо было видеть, какой она вернулась со съемок! Там режиссер выбрал несколько девушек для первого плана и отослал их в гримерную. Все, естественно, надели тифозные парики, а она вдруг заявила гримерше, что как раз собиралась сходить в парикмахерскую и сделать такую прическу, как на парике, и не могла бы та ее попросту постричь! И что ты думаешь, та согласилась, хотя любую другую послала бы к черту — в конце концов, это лишняя работа, сам понимаешь, в их нагруженной студии, да еще бесплатно. Но ей всегда такие штуки сходили с рук, как я потом неоднократно убеждалась. Более того, все остальные, включая главных героев и режиссера, сидели и ждали, когда ее прическа будет готова. — Это вот таким ежиком, да? — Нет, немножко по-другому, ну знаешь, как отрастают волосы после тифа — такими неровными космами — местами совсем мало, а местами уже космы. Потом весь институт бегал под разными предлогами смотреть на ее прическу, или как бы по делу, или в читальный зал, когда она там сидела. Тогда такие прически были в диковинку, это сейчас они начали входить в моду, и то на улице люди оглядываются. И при этом, как выяснилось, она даже не замечала, что привлекает всеобщее внимание. Когда я ей потом рассказала, что на нее ходили смотреть, она сильно смутилась. — Да, забавно. Вы тогда и познакомились? — Нет, тогда еще нет. Я вот пытаюсь вспомнить, когда же мы познакомились по-настоящему, то есть подружились. Ах да, это случилось, когда она стала ходить в клуб к онанистам! — К кому? — К онанистам — неужели она про них не рассказывала? О Боже мой, что ты так побледнел, да не волнуйся, ради Бога, ничего криминального. Просто у нас в институте были мальчики — они были старше меня курсами, как раз они были на пятом, когда она поступила. Я тогда уже с ними дружила — очень милые мальчики, самые умные и тонкие в нашем институте. Они придумали и учредили где-то курсе на третьем Клуб Онанистов. Все было очень солидно, у них были заседания каждую неделю, с протоколированием и прочими делами, как и полагается поклонникам бога Онана. — Онан хоть и библейский персонаж, но все-таки он не был богом. — Они решили возвести его в ранг бога, считая, что заслужил. Ведь ни у одного бога не нашлось столько горячих приверженцев среди человечества, как у него. Был и девиз клуба: «Все в мире есть онанизм». Заседания проходили в специальной такой клубной комнате, увешанной портретами почетных членов клуба. — Что за комната? — Так она принадлежала президенту клуба, он в ней жил, просто комната в общежитии, все там собирались по вечерам, только во время заседаний посторонних просили ее покинуть. Я помню, как они однажды при мне вырезали из газеты портрет знаменитого дояра из какого-то колхоза, он назывался в статье знатным дояром, что ли, и тоже повесили на стенку. А дояру послали специальное уведомление на адрес колхоза, по-моему, телеграммой, о том, что отныне он является почетным членом Клуба Онанистов. — А что у нее с ними было общего? — Ну как, во-первых, мы все учились в одном институте, а ярких людей у нас, как и везде, было очень мало. Они сразу выделили с их курса ее и еще одного мальчика и одну девочку. У них было такое рыцарское отношение ко всему, что в наши дни редко встречается, они писали стихи — и президент, и остальные члены клуба посвятили ей свои стихи. Да, вспомнила, они называли ее роковой женщиной Клуба Онанистов. — Женщиной? — Ну да, ведь роковых девушек не бывает. Это они как бы предвосхитили. Они обладали даром предугадывать развитие. Так она, может, еще не тянула на роковую женщину, но уж годам к сорока точно могла бы ею стать. Другую девочку с их курса они тоже полюбили и называли коровкой Клуба Онанистов — ну в общем, сейчас она уже ждет четвертого ребенка и, по-моему, не собирается на этом останавливаться. Но главное, что она считает материнство единственным смыслом своей жизни. А тогда, кроме них, никто этого не увидел — девочка как девочка. Но, самое важное, они считали, что очень мало по-настоящему живых людей, что в большинстве своем люди как бы мертвы или спят, и они поставили себе задачу поддерживать людей, которые еще бодрствуют. — Как поддерживать? И как они определяли, кто бодрствует, а кто нет? — Ну, они просто это видели. А поддержать хотели их в этом усилии не спать. — Но как они это делали? — Ну не знаю, всем своим поведением, неужели она не рассказывала о них? — У нас было много других тем для разговора. — Ну они, например, дарили иногда стихи свои, или цветы, или просто какую-нибудь фе