ньку, просто так, не к случаю. То есть они находили какой-нибудь повод, но свой, не общепринятый — за то, что ты сегодня в таком красивом платье, или даже нет, не так банально — за то, что у тебя сегодня зеленый шарфик, или — у меня сегодня был на редкость везучий день — сегодня целых два раза — такого не бывает, в автобусах, которыми я ехал, устраивали проверку билетов, и оба раза я успевал сойти, прежде чем контролер дойдет до меня. А потом, возвращаясь домой, я увидел знакомого, который исчез, но был мне позарез нужен по делу, а потом перед самым домом, на углу, где обычно ничего не бывает, продавали первые фрезии в году, и, когда я их покупал, я еще не знал, что они для тебя. Все это было наивно и романтично, но многое нам дало все-таки. Нам и вправду удалось остаться живыми, ведь далеко не каждый доживает до своей смерти. И потом, мы же тогда были очень молоденькие, и в нашем кругу считалось, что признаками ума и аристократичности у мужчины служат такая хамоватость, пренебрежение к женщине, отсутствие табуированных тем. Нас это коробило, но мы еще не умели постоять за себя должным образом, боялись нарушить правила игры. Легче было сделать вид, что ты ничего не замечаешь, чем проявить слабость и показать, что ты задета. У нас была такая эксцентричная девушка, на моем курсе, она любила выкинуть что-нибудь эдакое, например, пройтись голой при всем честном народе, неестественно громко разговаривать и смеяться, употребляя нецензурные выражения. Но в душе она была очень ранимая, больше, чем кого бы я ни знала, и это у нее была такая форма защиты от возможных обид. При этом была и некоторая доля скоморошества, у нее был очень едкий и острый ум, и она могла иногда высказать какое-нибудь замечание, не очень лестное для адресата, чаще всего в лицо, но все списывалось на ее юродивость и легче переваривалось. Еще она обладала очень редким качеством — быть преданной без оглядки. Если она кого-то признавала за своего, то стояла за него горой. Этот человек уже не мог быть признан виноватым ни в чем, если он с кем-то конфликтовал, она безоговорочно становилась на его сторону, даже не вникая в обстоятельства. Обычно люди относятся так только к себе самим. — Только я хотел сказать… — И картины у нее были вызывающие и страшноватые, но талантливые. Помню, одна называлась «Плач моего нерожденного ребенка». И вот был один тип, такой благополучный сынок высокопоставленного папаши с узкими представлениями, в частности, о том, что разным женщинам можно говорить разные вещи, умозаключения у него строились по чисто внешним признакам — манере одеваться и так далее. Такого ничем не проймешь. Однажды он в присутствии президента сказал что-то очень циничное в адрес этой девушки, не хочу даже вспоминать что, но что-то очень гадкое, и тут президент заметил так спокойно, корректно, но с большой убедительностью что-то вроде того, не помню дословно, что у него возникают сомнения по поводу мужских достоинств человека, способного так отзываться о женщине. Но он сказал намного лучше, так, что даже этого типа проняло и ему стало стыдно. — А из них кто-нибудь есть здесь? — Из кого? — Ну, онанистов этих. — Нет, они, к сожалению, все разъехались по разным концам страны. Мне их часто недостает, я думаю, ей тоже недоставало. Хотя вон та девушка… — Которая? — Вон та, в охрового цвета кофте, с короткой стрижкой. — Да? — Они учились с ней на одном курсе. Эта девушка вышла замуж за одного из активных членов клуба, но его сейчас нет, может, позже подъедет. Погода сегодня такая ужасная, не все решились приехать на кладбище. Хотя я уже и холода не чувствовала, у меня, видимо, шок продолжается. — Да, морозы ударили ведь как раз накануне. — Я вот все думаю, что, когда она ехала, дороги уже, наверное, заледенели, она, наверное, не смогла затормозить. — Тут вообще высказывали гипотезу, что, исходя из положения машины и всего прочего, она не могла ничего нарушить. Скорей всего — ведь было уже темно — ее ослепили, она начала тормозить, машина заскользила и врезалась на ходу в стоящий на обочине грузовик, задев и ослепившую машину. — А его так и не нашли? — Нет, он скрылся, идет розыск, но вряд ли чего добьются, свидетелей ведь не было. — Или они молчат. — Да теперь уже все равно. Даже если найдут виновника, ее уже не вернешь. — Все равно, пусть понесет наказание, чтобы впредь неповадно было. — Тебе-то от этого все одно не будет легче. — Мм, не знаю. Пожалуй, нет. Вот если бы я его нашел, то собственными руками… хотя ее, конечно, это не вернет. Я от этой мысли кого угодно готов собственными руками пришить. Так ваши онанисты, получается, женились тоже? — ничто человеческое… — Там тоже была долгая история. Кроме президента, никто из них не был женат, да и президент совершил эту акцию лет за десять до создания клуба, и семья у него была чисто символическая, они жили в другом городе, и он ездил к ним раза два-три в год на пару дней. А муж этой девушки, когда понял, что влюблен, хотя она очень долго отвергала его любовь, и года два это было абсолютно безнадежно, но с того момента, когда он понял, то написал заявление в свой клуб с просьбой исключить его из членства, потому что с такого-то часа такого-то дня такого-то года он начал считать, что не все в мире есть онанизм. Ну и было заседание, все как полагается, и на общем совете решили, что хоть и прискорбно терять такого члена, но все же человек с подобными взглядами не может состоять в клубе, и его исключили. — М-да… — А мне? — Что? — Я тоже хочу выпить. — Ох, извини, пожалуйста, я задумался. Водки? — Да.
Отвлекся, кажется. А какого хрена я должна его успокаивать? Меня кто утешит? Он-то ей быстро найдет замену, по нему видно. А у меня такой подруги больше не будет. Возраст уже не тот, теперь уже такие отношения не завяжутся. Уже и сил нет на начало, и желания нет. Опять раскрываться полностью, довериться кому-то — нет, не смогу. И столько историй придется рассказать заново, чтобы создать основу отношений. Историй, которые ей не надо было рассказывать, они были вместе с нею прожиты. Уффффуу-ууу! — Ну вот, теперь ты расклеилась. — Я сейчас соберусь. Я подумала и поняла, что такой подруги у меня больше никогда не будет. — И у меня больше не будет такой девушки… Зато у тебя будут другие девушки, неужели он не понимает разницы? Кто это мне говорил, что почва для настоящей дружбы существует только до двадцати лет, после этого возраста могут быть только хорошие знакомые. А влюбиться можно и в тридцать, и даже в сорок, а бывает, что и позднее. Это она ко мне? Ты что-то сказала? — Ой, солнышко, извини, я помешала вашему разговору, да? — Нет-нет. — Я просто хотела салатику попросить, ты не смогла бы передать тарелочку, а то мне не дотянуться. — Да, конечно. — А он вкусный, ты уже пробовала? — Да, ничего. — Ой, спасибо, зайчик, извини, что прервала вашу беседу. — Достала она меня, замолчит когда-нибудь или нет? Я никогда не могла понять, чего это она с ней общается, чем эта ее притягивает. Это же очевидно, что она совершенно не нашего круга, и поговорить с ней не о чем, и очень много в ней подлого бабского. Она из серии тех женщин, которые любят сказать: ой, дорогая, какие у тебя длинные ноги, и, дождавшись, когда ты спросишь: разве? — Спасибо, — с ехидной улыбкой продолжают: да, конечно, ты, наверное, носишь сорок третий размер обуви? Да если б только одна эта, ведь столько всяких не пойми кого тут собралось. Вокруг меня никогда ничего подобного не было. Если бы не она, если бы не это событие, я бы никогда сама по себе не могла оказаться в подобном окружении. У нее всегда была необъяснимая тяга ко всяким плебейским бабенкам. Я и минуты с ними не выдерживала. До сих пор не разберусь, чем же они ее привлекали. Наверное, в ней тоже все-таки есть такая струнка, которая на них отзывается, мне лично интересно говорить только с умными мужиками, таких женщин, чтоб были кайфовые, со своим приколом, очень мало. Вот она была такая. Да, я уже думаю «была», как быстро к этому привыкаешь. Конечно, я на нее обижена, потому что смерть — это тоже твой выбор, что бы там ни считали, тоже — нашла время уйти, когда мне так хреново во всем. Могла бы не только о себе думать. Если уж не бояться говорить себе правду, это ведь она с ним счеты сводила. Это он ее довел до такого поступка. Скорей всего, это было подсознательное решение, вряд ли она совершила все в трезвом уме и твердой памяти, но это явно из-за него. Других причин я не вижу. Интересно, он отдает себе хотя бы маленький отчет в том, что это он во всем виноват? Сомневаюсь я что-то. И соки из нее он высасывал как бы походя, проголодался — поел, пошел дальше. Он же не вникал, каково ей все это. И она еще, дурочка, его жалела. Сколько раз я ей говорила — пожалей однажды себя, хотя бы для разнообразия. Устроила бы ему один раз настоящий бемц — сразу бы все расставилось по своим местам. Я не должна так думать, но от правды не убежишь. Даже если она так ужасна. Это он ее убил. Прости, Господи. Ну, может, не убил, но подвел к этому. Я не только на него зла, я, может, в большей степени на нее злюсь. Как будто, кроме него, в жизни нет больше других ценностей. Потерпела бы немного и точно встретила бы свое счастье. Что они явно не были созданы друг для друга, это и слону понятно. И тоже — к нему явилась, а ко мне — нет, даже ни разу не приснилась за все эти три ночи, хоть я плохо спала и все время думала о ней. Все были какие-то кошмары, а она не показывалась. Где она сейчас, хотелось бы знать, существует в каком-либо виде и в каком? Меня не оставляет ощущение, что все-таки она не перестала существовать, не может быть, чтобы совсем исчезла. Такое чувство, что она где-то здесь рядом находится. Ух, аж передернуло всю, как будто током ударило. Лучше об этом не думать, недаром же это запретная тема, и лучше туда не забираться, сразу такой ужас охватывает. Но при этом у меня довольно приподнятое состояние. Боюсь назвать это своим именем, но так похоже на чувство радости, хотя я так переживаю из-за нее. Что это? — неужели пресловутое «хорошо, что не я»? Я пытаюсь быть честной перед собой. Безусловно, хорошо, что не я, не буду от себя скрывать, но плохо, что она. Даже при смерти врага я не стала бы радоваться, я не так чудовищна. Но что же тогда это? Что-то ведь очень значительное произошло. Очень торжественное. И нет у меня ощущения, что ей плохо. Надо будет пойти ей свечку поставить обязательно. Родители не устроили ей отпевания. Я пойду в церковь, если все это правда, свечка должна ей помочь. И что там еще за ритуал имеется? — отпевание надо заказать или отходную молитву? Кажется, молитву за упокой души. Я должна это для нее сделать, хоть и не люблю всю эту церковную лицемерную атмосферу, и странно, что эта мысль у меня вообще возникла, но тогда значит, что обязательно надо. Если не я, то кто же? И заодно попрошу у нее помощи. Раз уж все равно она уже там, наверняка она теперь знает все будущее, и ей сейчас оттуда все виднее. Как бы не забыть, когда она мне приснится, нужно спросить, как мне быть с этим моим, почему у нас отношения не складываются? Пусть она скажет мне, что мне сделать, чтобы он больше не выпендривался. Гад все же такой, за эти дни ни разу не позвонил. Интересно, он знает, что со мной случилось? Нет, наверное, не такой уж он отъявленный негодяй, чтоб узнать, что погибла лучшая подруга, и даже тогда не позвонить. Даже с посторонними людьми так не поступают. Хотя он на все способен. Я уже любой пакости от него жду. И за что я его так полюбила? Надо будет