— Простите, я вас испачкал, боюсь? — Ничего страшного, главное, чтобы она была не в масле. — В масле? — нет, я, кажется закусывал пока только солеными огурцами. — Ну, это чепуха, и следа не останется. Я сейчас только просушу салфеткой. Ну вот и все. — Да, что-то у меня руки трясутся. — Да, ничего. Говорят, что это такая примета. — Какая? — Ну, насчет вилки я не уверена, но говорят, что когда падает нож, надо ждать в гости мужчину, а когда ложка — женщину. — Да, а когда вилка — выходит, гермафродита или сатира с трезубцем. — Ха-хаха, ну у вас и фантазия. Простите, но я слышала ваш разговор с соседкой слева, это очень интересно, о чем вы говорили. — А о чем мы говорили? — Ну, о той женщине, к которой приходил умерший муж. — Ах да. — Дело в том, что у меня не праздный интерес. Я сама недавно нечто подобное пережила. — Что вы говорите! — Да, я, в общем, еще никому не рассказывала, слишком все было личным для меня, но сейчас мне бы хотелось с кем-нибудь поделиться этим. Тем более, я знаю, что вы были с ней… у вас были с ней… ну понятно, и вам, может, это даст какую-то зацепку, покажет путь, что ли… Но вы как-то странно реагируете, если вам неприятно, я не буду ничего говорить. — Извините, но мне как-то не по себе от всех этих мистических историй, можно сказать, уже крыша едет. Вот у меня сейчас создалось впечатление, что вилка сама вырвалась из моих рук, причем с какой-то нече… невилочной силой. Эдак скоро тарелки начнут летать по комнате, вампиры из углов выглядывать… — Извините за прямоту, но вы много пьете и совсем не закусываете, как я успела заметить. — То есть вы хотите сказать, что мне следует ждать не привидений, а зеленых крокодильчиков? — Я сама против всякой мистики, я и в Бога не верю, и то, что я недавно пережила, не имеет к мистике никакого отношения. — У вас тоже муж умер? — Нет, слава Богу! У меня его уже нет, но он совершенно живой. — ? — Он теперь женат на другой женщине, и тьфу-тьфу-тьфу, с ним все в порядке. У меня недавно умерла мама. Она была очень уже старая и давно болела, и у нас с ней были довольно натянутые, я бы даже сказала, очень прохладные отношения, и я никогда не думала, что буду так тяжело переживать ее смерть. Но так случилось, что за год до смерти она приснилась мне, такая умиротворенная, какой я ее никогда не видела, и созерцание ее такой доставило мне во сне большую радость, я весь сон смотрела на нее и радовалась, и только в минуту пробуждения перед моими глазами стала надпись печатными буквами, готическим шрифтом: «А ведь она умрет в этом году». Я проснулась и попыталась отогнать этот образ от себя, я знаю, что мысли притягивают события, но никак не могла забыть. А когда она все-таки умерла… — От чего? — От рака. — М-да. — Она очень мучилась, у нее были ужасные боли, это тянулось целый год, и когда она умерла, мне приснилось, что я пришла к ней домой и вдруг вижу, что у нее дома ужасная грязь — незаправленные постели, немытые тарелки, мусор кругом, какие-то лужи грязной воды в ванной, — а надо сказать, что она при жизни была чрезвычайно аккуратной женщиной, даже слишком, и меня все это удивило, и я принялась за уборку, но только я приступила к работе, как мама гневно мне сказала, что меня никто об этом не просил и чтоб я все оставила так, как есть. Я взглянула на нее и увидела, что она счастлива. И я успокоилась и проснулась с ощущением, что ей там хорошо. Знаете, меня теперь посещает порой крамольная мысль о том, что вся ее страсть к порядку была надуманной, она себя постоянно держала под жестким контролем, а тут разрешила себе быть такой, как ей хочется. Для меня это было настоящим откровением. До этого сна я очень мучилась от чувства вины, что у нас никогда не было теплых отношений, она сама, конечно, была виновата, она на меня очень давила в детстве и была вообще очень сухой, прохладной женщиной и, знаете, такой чистоплотной, что доходило до болезненности. Она как начинала с утра что-то там скрести, мыть, натирать, так до самого вечера не останавливалась. А в этом сне я увидела, что ей все это было несвойственно от природы, что она делала ежедневно героические усилия над собой, а в действительности ей хотелось жить совсем по-другому. Может, если б она дала себе волю, то и вообще была бы добрее. Она в этом сне вроде дала мне знак, что ей хорошо там, где она находится. Хотя я, конечно, не верю, что есть тот свет, но ей, я теперь знаю, наконец стало легко. Вы можете смеяться надо мной… — Ну что вы! — Но я почему-то уверена, что она где-то находится, не знаю, в каком виде, и ей наконец-то стало легко существовать, она сняла с себя бесконечные вето, которые сама и наложила. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь. — Мне кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. У меня нет никаких теорий об этой стороне жизни, поскольку я никогда не задумывался, ну, скажем так, серьезно, но, если говорить о каких-то взглядах, я был стихийным материалистом, хотя я и идеалист по большому счету, но тут я предполагаю, скорее, разделяю точку зрения о том, что «пока мы есть, смерти нет, а когда пришла смерть, то нас уже нет». Мне бы хотелось, я бы рад думать по-другому, но у меня пока нет оснований. — Я вас понимаю, я тоже так думала и думаю еще, но тем не менее сейчас я убеждена, что мама где-то есть и что ей там хорошо. Не потому, что она моя мама, поймите меня правильно, я еще раз повторяю, что при жизни у нас, к сожалению, сложились очень натянутые отношения, мне почти никогда не хотелось ее видеть, потому что она всегда давила на меня, считала меня своей вещью и часто хотела просто сломать, мы стали совершенно чужими людьми, но я не знаю, как мне обосновать свою уверенность, мне самой эти мысли кажутся дикими, но это так.
— О, как там мама? Теперь я о ней забыла так основательно. — Ну, еще бы, ты и себя-то не помнишь, куда уж там остальных. — Его-то я помню все время. — Это тебе так только кажется. Ты его чаще вспоминаешь, может, и чаще, чем себя, но вспоминаешь ты не его, а его как палочку-выручалочку, чтобы ухватиться за что-то плотное и не погрузиться. — Куда? — Туда, куда тебе следовало бы погрузиться уже давным-давно, чтобы наконец найти себя. Тогда бы ты и себя помнила, и других бы ощущала без всяких усилий одновременно. — Но сейчас я вспомнила про маму. Мне все же хочется посмотреть, как она. Но ее нет в комнате. — Так иди к ней! — Как?! А, вот она. Удивительно, что я так сразу ее нашла. Ее положили — или она сама улеглась? — в мою кровать. Если бы я пошла ее искать, я вначале заглянула бы в их спальню. Темно здесь как. И душно. И болит. Почему я подумала, что темно? Совсем даже нет — уже рассветает. А, наверное, была ночь, а теперь утро. Это же наша дача! Я и забыла, что мы снова сюда приехали. Ну конечно, ведь опять лето! Я что-то хотела сделать, когда мы сюда приедем. Всю зиму хотела, но что? Что-то во дворе… Мой мячик. Когда мы уезжали прошлым летом, он закатился за перекладину, я не смогла его вытащить почему-то. А ну-ка? — да, он еще там. Сейчас попробую его достать. Совсем не испортился, только немного полинял. Еще бы, в такой грязи пролежал, бедняга. Не обижайся на меня, я тогда хотела тебя выручить, но у меня ничего не получилось. У меня не было времени, они меня торопили с отъездом. Помнишь, как они кричали: «Брось возиться, мы и так опаздываем»? Но я все время вспоминала тебя. Сейчас помою тебя, а заодно и руки, под краном, и мы снова поиграем. Надо проверить, так же хорошо у меня получается игра в лягушку, или я уже немножко разучилась, как в прошлый раз. Но тогда я еще была маленькой… ох, забрызгала ноги грязью, я забыла, что из этого крана вода выливается с такой силой. Прошлым летом я научилась вовремя отскакивать… Мама будет ругаться. Вон она вышла из дому. Почему всегда так — стоит мне что-нибудь натворить, и она тут же появляется! Сейчас начнется. Почему она так долго молчит? Странно — она улыбается. Не замечает заляпанных носков? Тогда можно немного поиграть. Ой, что это с моим мячиком? Какой он стал огромный! Он, кажется, увеличивается. Я не смогу его скоро удержать. Это уже не мячик. Это что-то другое. Но такое же круглое. Но по-другому. А, понятно, я теперь внутри моего мяча. Ой, он, кажется, лопнул! И все так загорается, и вспыхивает, и сыплется. Сверху. Из купола! — а, тогда мы в цирке! Вот почему мне так весело. Это иллюминация. Какие красивые огоньки! Наконец я попала в тот самый цирк, в который хотела. А то мама всегда вела меня не туда. Вначале, когда мы приходили, я всегда думала, что на этот раз пришли туда. Но потом, после антракта, когда мы уже опаздывали, потому что я долго ем мороженое, не могу, как другие нормальные дети, все делать как положено, мы проходили мимо еще открытых дверей, из которых уже виднелось представление. Мне хотелось туда, в эту дверь, но мама вела мимо, говорила, что это не наша, но тут же появлялась следующая дверь, за которой было еще интересней, я рвалась туда, а мне говорили, что с такими капризами мы находимся в цирке в последний раз. Наша дверь всегда оказывалась самой дальней, и пока мы до нее доходили, мы миновали множество дверей, за которыми происходило — такое! Но мама говорила, что наши места ближе всего из другой двери. Она говорила, что везде, из каждой двери, видно одно и то же представление, но я-то видела, что везде разное, и гораздо интереснее того, которое я потом была вынуждена смотреть. А где сейчас мама? Вот же, сидит рядом. Я помню, что я ее искала. Но не раньше, а потом. Что же я хотела? Я хотела к маме.
Что-то она сегодня вялая. Положила голову мне на колени, не хочет играть. Уж не заболела ли? Нет, лоб не горячий. Почему же у меня так тяжело на душе? Что-то мне тревожно. И хорошо, надо тревожиться. Ее так легко сглазить, я поняла это чуть ли не с самого ее рождения. Если не окутать ее постоянным волнением, как одеялом, не запеленать тревогой, с ней сразу что-нибудь случается, заболевает или попадает в какую-то историю. И еще очень полезно детей гладить, ласка тоже защищает детей, как та старушка мне сказала в скверике, я теперь не забываю. Какие у нее мягкие волосики. И опять меня захлестывает эта животная нежность, я и забыла это ч