ем жить? — А что случилось бы, если, допустим, родители бы умерли раньше нее, что бы с ней тогда дальше было? — А мы на что? Неужели бы вы ее кинули? Я бы сам за ней смотрел. — Чепуху вы городите. — Да что с вами разговаривать! — А вы ее спросили? — О чем это? — Да об этом обо всем! — хотела бы она жить в таком виде? Хотела бы она, чтоб вы убили виновника, если таковой действительно существует в природе. — Да некого спрашивать. Поэтому я буду действовать так, как мне совесть велит. Это вы тут можете сюсюкать: ах, как хорошо, что она сама никого не погубила, ах — то, ах — се… Я знаю только одно — этот козел не сделал даже попытки спасти ее, за это он поплатится. У меня к нему много счетов — что убил ее, что не вызвал помощи, что сбежал, и чтоб впредь неповадно было. Вы думаете, он на этом успокоится? Раз прошло безнаказанно, он и второй раз не будет осторожен. Вы тут можете чирикать дальше — что бы она хотела, чего бы не хотела… — Я ее хорошо знаю и ручаюсь — она бы не захотела око за око… — Я ее тоже неплохо знаю — как там насчет ока — не уверен, все же она была женщиной, у вас другой подход к таким делам, но зуб дам — она бы так легко не сдалась, будь в ее силах — она бы боролась за жизнь, и не ее вина, что ей не оставили шансов. Зато вы торопитесь на ней крест поставить… — Ну знаете, я понимаю ваши чувства, но это уж слишком… К тому же вы не знаете всех обстоятельств. Голова — это еще не все. В больнице сказали, что у нее еще была сильно повреждена какая-то артерия в бедре, так что, если б даже она выжила, ей ампутировали бы под корень одну ногу точно, а может, и обе. В таком виде, я думаю, она бы ни за что не захотела жить. — Да, я с тобой согласна — в ней очень сильно было развито чувство эстетического. — Вот. И не знаю, как там насчет вашей к ней любви, моя бы любовь к ней в этом случае выразилась в том, что я не побоялась бы дать ей снотворного в таком количестве, чтоб она больше не мучилась. — Слушайте, давайте поменяем тему, что-то вы совсем заговорились. Я допускаю, что вы оба все это говорите серьезно, от души, но как-то за столом не принято об этом говорить. Нет, правда… Перестаньте. Чернуха какая-то. Давайте я вам лучше одну байку расскажу, по ассоциации вспомнила. Я тут рассказывала про Клуб Онанистов — ну, вы их знаете — как-то они устроили диспут на тему: мог бы ты спать с безногой женщиной? Спор был очень горячий, но в конце мнения четко разделились на два лагеря, то есть осталось двое спорящих, остальные примыкали к их платформам. Один утверждал, что нет, не мог бы спать ни под каким видом и ни при каких условиях, а другой говорил, что если б он эту женщину знал и любил до того, как это с ней случилось, то он не смог бы ее бросить. А если бы он познакомился с уже безногой женщиной де факто, — он не стал бы в нее влюбляться. — Да, странно, я помню, когда мне было восемнадцать лет, я мечтал встретить и полюбить безногую женщину. — Вы? Действительно странно. — Почему? — Ну не знаю, как-то с вами это не вяжется. Я понимаю, если был бы какой-нибудь задрипанный, зачуханный парень, которому больше ничего не светит, то есть я неправильно выразилась, он только такую бы мог облагодетельствовать, но вы, с вашими данными. — Ну я просто как-то увидел на улице девушку на костылях и подумал — хорошо бы жениться на такой и сделать ее счастливой, посвятить всю жизнь ей, ну, не знаю. — Нет, все-таки странно. Может, у вас какой-то комплекс был, неосознаваемый? — Ну, возможно. — Нет, я все-таки хочу понять, почему именно безногую, — вам казалось, что именно безногие самые несчастные, или они просто не могут убежать, или… — На штаны не надо тратиться. — Подожди, я серьезно с человеком говорю. — Ну, как вам объяснить… — Да что там объяснять — это же заветная мечта каждого русского мужика. — Как это? — Да. У каждого русского мужика есть три глобальные мечты: а — это трахнуть безногую женщину, б — трахнуть негритянку, и в… — Ну, что в? — Сдаюсь — возможны вариации — мальчика там, собачку, но первые две стабильны у каждого. Скажите, ведь тот, который утверждал, что он ни под каким видом не стал бы спать с безногой, был не русский? — Вообще-то да. — Ну вот видите — А у вас тоже есть такая мечта? — Знаете что, давайте не будем переходить на личности. — Ребята, давайте лучше еще выпьем. Кто будет? — И мне, пожалуйста. — Не забывайте закусывать. Возьмите жаркое. — Спасибо, я мяса не ем. — Ты вегетарианка? — Да, не собираюсь делать из себя кладбище для животных. — Брр, как резко! — А что, неправда? — Я вот тоже вегетарианец. — Сейчас это модно. — Я стал им в пять лет, когда зарезали моего друга-поросенка. — У меня тоже был знакомый поросенок. — Этот был не просто знакомым. Его Федей звали. Он был такой умный, когда взрослых не было дома и мы бесились, потом к их возвращению он помогал нам пятачком половички подравнивать. Потом его, естественно, съели. И с тех пор я мяса есть не могу. — А рыбу едите? — Рыбу перестал есть позже, лет в двадцать, в студенческие годы ко мне зашли гости, и я сбегал вниз в рыбный за закуской. Купил свежезамороженную рыбу, а когда поставил ее под проточную воду, она вырвалась из рук и стала биться на полу. Потом ее кто-то, конечно, прикончил и почистил, но рыбу я с тех пор тоже не могу есть. — Вы ее хорошо знали? — Кого, рыбу? Ах, ее, простите, — да, мы вместе учились. — Правда? На одном курсе? — Нет, я был старше на пару лет. — Да, как-то неожиданно все это случилось. Кто мог подумать, что именно она… Я кого угодно мог заподозрить в таких намерениях, но только не ее. — Вы иностранец, да? — Да. Что, очень сильный акцент? — Акцент-то Бог с ним, больно забавно вы выразились. Это, видимо, прямой перевод… с какого языка? — Ну, наверное, греческого. Хотя я еще несколько языков знаю как родных. А что, я что-то не так сказал? — Да можно, наверное, так сказать, но если только нарочно. Грамматически фраза построена верно. Вот я молчу все время, потому что думаю: уж не намеренно ли она это сделала? — Она? Ну что вы! Она была очень уравновешенным человеком. Я наблюдал ее — можно так сказать? — в очень трудных ситуациях, и она всегда с блеском из них выходила. Даже слишком, я бы сказал. Я устал ее учить — посмотри на других, как они хорошо притворяются бедными сиротками, хотя совсем не сиротки, и получают помощь, а тебя человек даже с хорошим чувством спросит, в чем тебе помочь, ты так высокомерно отвечаешь: «Спасибо, у меня все есть», что даже всякое искреннее желание пропадает. — Ну, не знаю, какие там у вас с ней были расклады, я сам никогда не замечал, что она сиротка. — Нет, я не в прямом смысле. — И я не в прямом. Она ни в каком не была сироткой. — Ну как, вам нравятся ее работы? — Да, очень. А вам что — нет? — Мне как раз тоже очень нравятся, я приобрел две, но посмотрите — она нигде не выставлялась, кроме друзей, ее работы никто не видел, не покупал. А чтоб выставляться, нужны связи, нельзя быть гордой. — Это в смысле — спать для пользы дела? — Нет, всего лишь улыбаться, когда человек тебе неприятен. У всех людей свои недостатки, что же теперь, убить их всех, что ли? — Но поймите, оттого, что ее не выставляли, она не становилась бедной сироткой. Просто, значит, ей так больше нравилось. — Как может художнику нравиться не выставляться? — Скажем так — больше нравилось не улыбаться, когда не хочется, чем выставляться. Ее право. В конце концов, быть сироткой — это не стечение обстоятельств, а выбор. Кстати, плохой совет вы ей давали, если хотели, чтоб она добилась успеха. Если человек выбрал быть сироткой, он вместе с халявой получает и весь комплект остальных вытекающих обстоятельств. Можно сделать ему и выставку в качестве подачки, но только при условии, что и картины будут достаточно сиротливыми, иначе уже и подачка — не подачка. — Это справедливо в отношении нас, мужчин, но женщина может позволить себе быть сироткой и при этом достичь вершин. Вспомните Золушку. — Отличный пример. Если вы сами хорошо помните эту сказку — Золушка стала принцессой, потому что взяла на себя смелость объявить себя принцессой. Если бы она явилась на бал в костюме Золушки, ее бы не пустили на порог. Если же она оделась бы как ее сестры и остальные девушки, буржуазно, принц вряд ли выделил бы ее из толпы. Она оделась принцессой — и стала ею. — К сожалению, в жизни так не бывает. Я прожил вдвое больше вас, я знаю. — В жизни только так и бывает. Поверьте мне. Я думал об этом и наблюдал. Достаточно одеться талантливым художником — и ты будешь им. Оденешься посредственностью — и ты никогда не сможешь написать хорошую картину. — А как же все эти несчастные люди, которые работали всю жизнь и умирали в нищете, а после смерти их объявляли гениями? — Ну что ж, им хватило мужества выбрать одежду гения. — Это рубище? — Какие слова вы знаете! — Я стараюсь. — Иногда это и рубище, но никогда — одежда сиротки, малый, но верный доход бухгалтера. Хотя то, что большинство художников жило и умирало в нищете, я считаю самым большим предрассудком в мире искусств. Не знаю, кто первый установил, что когда пришел достаток — прощайся с талантом, но это предубеждение стойко держится доныне. — Значит, вы сторонник позиции Вильяма Джойса: улыбайтесь — и вам станет весело, заплачьте, и вы… м-м… — И вам взгрустнется? — Да-да. Вы его читали? — Не читал, но парень явно не дурак. — Он уже умер. — Это дела не меняет, но я обязательно прочитаю, вы меня заинтересовали. А ее вы давно видели в последний раз? — Да, к сожалению, мы как-то разошлись, у меня дела, у нее тоже всякие дела. Я не ожидал, что так будет, иначе обязательно постарался бы почаще видеться. — А я вот видел ее буквально накануне, хотя до этого тоже был большой перерыв, и вот меня все гложет совесть, что я мог ей чем-то помочь и проглядел. — А что, она нуждалась в помощи? — Она была такая подавленная, что у меня сердце сжалось, хотя я всегда был очень рад ее видеть. Она сидела вся сгорбленная, с напряженными мышцами, я даже попытался сделать ей в шутку как бы массаж шеи и плеч, у нее все было каменное. Мне казалось, что она сама не замечает, какое у нее плохое настроение, настолько она ушла в себя. Я все пытался придумать, что бы такое сделать, но на шутки она не реагировала. Потом, уже в пятом часу ночи — у нас была небольшая пьянка, — когда выпивка и сигареты кончились, я вызвался проехаться за ними к ближайшему ночному ларьку и спросил, не хочет ли она составить мне компанию. Я думал, что по дороге что-нибудь придумаю, но, когда мы одевались в прихожей, мне на глаза попался чей-то черный головной платок, и я вдруг сообразил, что нужно делать. Вернее, когда я застал себя завязывающим ей глаза как бы в шутку этим платком, я понял, зачем я это делаю. До меня дошло, что она потеряла доверие к миру, к людям, к себе, и первое, что нужно было сделать, — добиться, чтобы она расслабилась. Я спросил, согласна ли она поиграть со мной по дороге в такую игру — пойти с завязанными глазами и полностью положиться на меня. Верит ли она, что я не подведу, буду внимательно следить и говорить, куда поставить ногу, и буду крепко ее держать. К моей радости, она не отказалась и не стала развязывать платок, хотя была минута, когда она колебалась. А на улице лежал снег, было скользко — дело происходило на прошлой неделе, чужой незнакомый двор — она в первый раз пришла в гости, это были мои знакомые, и я созвал туда нашу тусовку. Да еще ночь, — и я подумал, что если удастся в этой ситуации доказать, что даже с закрытыми глазами ей ничего не угро