ми, читал лекции у нас, а потом ехал в другой штат, чтобы читать в своем университете. А ему нельзя было жить в таком режиме, потому что у него было не очень здоровое сердце. Ему, наоборот, нужен был покой. И он не выдержал и через полгода умер от инфаркта. Тогда и выяснилось, что он не бросил старый университет. И был небольшой скандал. — Да, неприятно. — Да, но еще знаете что, это я потом узнал, что он был эмигрантом из вашей страны, грузином. Я очень раскаивался, что мне пришлось сыграть роль змея-искусителя, поставил человека перед неразрешимым выбором. Я не знал, что он болеет, но это меня не оправдывает, надо было быть осторожнее, наводить справки заранее. — Ну, вы тут ни при чем. Жадность его сгубила. — Нет-нет, он вначале не хотел покидать свой университет, даже когда я сказал, что получать он будет вдвое больше. Тогда я позвонил нашим, убедил, что преподаватель незаменимый, и они велели, чтобы я предложил еще большую сумму, против которой трудно устоять. Я не должен был этого делать, он уже здесь намучился достаточно, надо было ему дать хоть там спокойно пожить… А потом у меня еще была история с моим очень хорошим другом, евреем. — Тоже нашим? — Нет, то есть да, но он был еще очень маленьким ребенком, когда его родители уехали отсюда. Но он занимался историей вашей Гражданской войны. Очень хорошо ее знал. И однажды на день его рождения я подарил ему винтовку того периода, оригинал. Я специально искал и сомневался, когда купил, но он подтвердил, что она настоящая. Вы бы видели, как он радовался, как ребенок, прямо как сумасшедший, он был истинный ценитель, коллекционер, они же все сумасшедшие! — Да, есть такое дело. — Вот, он очень радовался, а через какое-то время пристал ко мне, спрашивал, где я купил эту винтовку, потому что он хотел еще купить патроны к ней. Я ему говорю: послушай, зачем тебе патроны, ты же не собираешься стрелять, а потом — к этой винтовке нужны были очень специальные патроны, их невозможно было достать. А он говорит, хочу и все, мне они нужны. Я ему: я понимаю, что ты человек очень скрупулезный, хочешь вникнуть во все детали, но, чтобы описать, как брали Зимний, не обязательно своими руками вставлять патроны в винтовку. Но он уперся, и все тут. Я ему тогда сказал — делай что хочешь, а я не буду вместе с тобой с ума сходить. А он, представьте, где-то нашел патроны. — Да-а? — Не знаю, как он это сделал, может быть, заказал у кого-то, знаете, там есть такие люди, которые на заказ изготавливают оружие, но их очень трудно найти, как здесь говорят, нужно иметь связи. А потом это, наверное, очень дорого стоило, потому что пули нестандартные. — Да уж я думаю! — Но все дело не в этом, дело в том, что он взял и застрелился из этой винтовки! — Что? — Да. Я тоже, как вы тут говорите, офо-на-рел, когда услышал. Это же очень трудно сделать, такие винтовки, вы представляете, как они выглядят? — Да-да, естественно. — Из них очень трудно выстрелить в себя, надо очень постараться, чтобы не промахнуться. А ведь у него была богатая коллекция оружия, не только этого периода, мог выбирать любое, а он почему-то выбрал винтовку, которую я ему подарил. — Извращенец какой-то. А почему он покончил с собой, вы не знаете? — Да там рассказывали какую-то темную, но банальную историю. Его друг мне рассказывал. Тогда, оказывается, у него была очень тяжелая жизненная полоса, а я не знал, я немножко отдалился от него, у меня были свои дела. А он позвонил как-то своему другу в Израиль и говорит: «Я звоню тебе сейчас, потому что ты единственный друг, который у меня остался, все меня бросили, я очень несчастный человек, жена от меня ушла, дочка тоже не хочет меня знать. Ты один у меня остался, и я звоню, чтобы с тобой попрощаться, потому что сейчас я покончу с собой!» Ну его друг, понятно, стал кричать: «Подожди, не делай этого, я сейчас беру билет и вылетаю в Америку!» — но тут же услышал выстрел. Когда он прилетел, тот был уже мертвый и у него была полиция и все такое. — Да, бред какой-то! Но осуществимо ли это технически? Куда он себе попал? Если он целился в грудь, запросто мог промахнуться и легко раниться. — Он целился в голову. Он каким-то образом привязал винтовку к косяку, и когда она уперлась в висок, каким-то предметом надавил на собачку. Примерно так я понял. — Да, извороты русской души непредсказуемы — Он был еврей. — Поступок типично нашенский. Говорите, его ребенком увезли? Успел, однако, горемыка, испить нашей отравы. Там, я думаю, никто не смог оценить поэтичности его выбора. — У него были в коллекции самые последние модели всех видов. А он воспользовался тем, что я ему подарил. И я подумал, что же это такое — второй человек из этой страны, который погиб по моей вине! В этом было что-то роковое. И я решил, что как только представится такая возможность, мне надо приехать сюда, чтобы тут пожить и искупить свои грехи. — Каким образом вы намеревались их искупать? — Ну, тем, что я буду добровольно — так говорят? — Да. — Жить здесь. — Кстати, вы очень прилично говорите по-русски. — Я стараюсь, я все время учусь. — Ну и как долго вы еще намерены искупать здесь свою вину? — Не знаю, как получится. Вы знаете, самое интересное, что мне здесь понравилось! — Ну, я думаю! — Да-да, я серьезно! — Я тоже серьезно. Вы не думайте, вы не один такой. У меня есть приятель, с которым как раз и фирма у нас сейчас, он уже тоже в годах, примерно ваш ровесник. Он тоже без ума от России. А ведь он многое повидал в жизни. В частности, он ветеран вьетнамской войны, был там в плену, убежал из плена, потерялся в джунглях, чуть не умер там, а когда выбрался снова, после недель блужданий, попал прямо к ним в руки. Его пытали — можете предположить, каковы были пытки у вьетнамцев, со всей изощренностью, которую подарила нам древнеазиатская цивилизация, — я видел — у него совершенно жуткие шрамы на всем теле. Его долгое время после этого, когда он уже вернулся в Америку, мучили кошмары, он стал чувствовать, что сходит с ума. Он не мог расстаться с пистолетом, по ночам вскакивал в ужасе, особенно когда была гроза, ему казалось, что он снова в джунглях, и его опять начнут пытать, и что ему надо спрятаться от хищников и снова думать, где бы раздобыть еды, что бы такое съесть, чтобы не отравиться, и как бы вылечиться от лихорадки. Там же, в этих тропиках, совершенно ядовитые испарения от многих растений. Он там здорово отравился. — Ой-ой-ой, что вы говорите! Несчастный человек! — Да, но знаете, он со всем этим справился. Причем сам, без посторонней помощи! — М-мм? — Да! Ему удалось что-то с собой проделать, чтобы выйти из этого состояния. И тогда он понял, как он мне рассказывал, в чем заключается сама процедура, грубо выражаясь, схождения с ума. То есть он понял, как это происходит. Потому что он сам был на грани. Да что я говорю, он ее очень далеко перешагнул. Ему постоянно хотелось кого-нибудь убить, не говоря о всех тех вещах, что ему мерещились. Если пользоваться пространственной терминологией — он самостоятельно проследил путь, который его привел за грань безумия, № 1 — так он его обозначил, а потом провел дальнейшую рекогносцировку, понял, что там неисчислимое количество всяких дорог, тропинок и тропок, некоторые из них заканчивались тупиком. Еще он выявил одну интересную особенность местности — путь № 1 только приводит туда, а выйти по нему пег возможно. Все магистрали там оказались с односторонним движением. Требовался топографический план, чтобы потом с картой в руках можно было совершать вылазки, зная последний предел, где еще можно пересечься со съездом и повернуть обратно, иначе — тупик. Он нашел и путь № 2, который его оттуда вывел, затем был уже чисто познавательный экскурс и он увидел, что место, с которого он повернул, было последней развилкой пути № 1. — Очень интересно! Да, очень трудно найти критерий нормы, увидеть, где проходит эта граница. Что же брать за точку отсчета? Где кончается норма? — Ну, я думаю, там, где человек перестает жить в гармонии с законами социума, не вызывая агрессии со стороны других людей и не проявляя ее сам. Ну, как это сказать, — если он адекватен — да? — правилам морали, принятым в обществе. — А что мы принимаем за правила морали, по которым должно жить общество, — наверное, заповеди, изложенные в Библии? — Да, конечно, если речь идет о христианском обществе. Именно это я и хотел сказать — если человек не нарушает их, значит, он нормален — все очень просто. — Хм! А вы видели за всю свою жизнь хотя бы одного человека, который их не нарушал? — Ха-ха-ха. Один — ноль. Но я читал о таких, и я думаю, что все эти святые на самом деле существовали — возможно. Но, появись они сейчас на улицах цивилизованного мира, их сочтут умалишенными, как раньше на Руси подобных людей называли блаженненькими, с оттенком жалости и брезгливости. Но если подумать — ведь сам Иисус Христос был глубоко социально неадаптированной личностью. Даже после того, как мы почти две тысячи лет живем по его морали — или пытаемся жить, появись он снова, и ему навешали бы тысячи ярлыков, и больше всех возмущались бы самые праведные из нас — и тунеядец он, и возмутитель общественного спокойствия, и шарлатан, устраивающий фокусы, и о матери своей он не заботился, и братьев не хотел признавать, и возмущение толпы он спровоцировал бы точно так же, как в старину. — Да, это вы правы. — Так что я думаю, критерий тут может быть только один — внутренний. Когда тебе внутреннее чутье говорит, что ты прав, что ты иначе не можешь — иначе ты изменил бы себе, и, может быть, Божественному замыслу. Но это тоже чревато. Знаете, наверное, анекдот про внутренний голос? — Нет, расскажите. — Это один из моих любимых. Ковбой едет верхом по прерии и вдруг вдали видит темное облачко. «Это индейцы», — говорит ему внутренний голос. — Пришпорь коня». Ковбой дает деру, индейцы — за ним. «Они догоняют, — говорит внутренний голос, — стреляй!» Ковбой отстреливается, пока не кончаются патроны. Вдруг вдали показывается дерево. «Заберись на него, — говорит внутренний голос, — может, проскочат мимо». Ковбой забирается на дерево, но индейцы его замечают и хватают. Они привязывают ковбоя к дереву, и тут к нему приближается вождь племени. «Плюнь ему в морду», — говорит внутренний голос. Ковбой выполняет совет. «Ну ладно, теперь я пошел», — говорит внутренний голос. — Ха-ха! А что ваш американский приятель? — Видите ли, он в своем роде очень одаренный человек, в молодости, еще до войны, был подающим надежды художником, — сумел понять, что его дело — помогать людям освобождаться от страхов, начать жить осмысленно. Он нашел способ излечения людей от душевных болезней, опробованный на собственной шкуре. Так еще никто не лечил. Он понял, что болезнь — это некое реально существующее пространство, по крайней мере, для самого пациента, и чтобы его оттуда вытащить, надо самому забраться туда, отыскать человека, сориентироваться на местности, найти самую удобную дорогу и, взявшись за руки, шаг за шагом направиться к выходу. — А может, не нужно людей оттуда выводить? Кто знает, где лучше и правильнее находиться? — Само собой, если бы им там нравилось, никто бы не стал их трогать, но они сами просят о помощи, их не устраивает положение, в которое они попали. Он тоже за то, чтоб человек оставался там, где ему хорошо, что бы об этом ни думали окружающие. Но если кому-то мучительно плохо и он не может самостоятельно справиться с этим? К примеру, приходит к нему человек и говорит: помогите, меня изглодал ст