рах, не могу так дальше жить, боюсь, как бы не наложить на себя руки. Тот попросил рассказать подробнее, в чем дело. «У меня, — говорит, — есть свой собственный космический корабль, и временами я испытываю неудержимое желание полетать на нем, но, когда начинаю летать, вспоминаю, что я не умею его водить, мне делается очень страшно, и я боюсь разбиться, но каждый раз начинаю все сначала». Мой друг его спрашивает: «А чего вы больше всего боитесь?» Он отвечает, что вообще боится летать. Тогда мой друг говорит: «Не бойтесь, вы со всем справитесь. Давайте попробуем вместе, я умею водить корабли и вас научу. Где ваш космический корабль?» — «Вот», — отвечает пациент. «Хорошо, забирайтесь в него», — говорит он несколько очумевшему пациенту, который никак не может поверить, что ему поверили. Они усаживаются на стулья, и он спрашивает: «Ну вот, мы сели. Не забудьте пристегнуться. Каким образом вы управляете своим кораблем: нажимаете на кнопки или каким-либо иным чудесным образом?» Тот оскорбляется: «Конечно, с помощью пульта управления!» — «Ну вот он пульт, перед вами. Нажмите на кнопку «пуск», она в нижнем левом углу». — «Не надо меня учить управлять моим собственным кораблем, я сам лучше вас все знаю». Начинается полет, во время которого мой друг просит описать все, что пациент видит за стеклом иллюминатора, — когда разговариваешь, некогда бояться. Если тот говорит, что облака, его просят подробно описать какие. Или если он говорит, что впереди Солнце, и они летят прямо на него, и есть реальная опасность сгореть, мой приятель спрашивает, с какой стороны Солнце, и спокойно объясняет, на какие кнопки нужно нажать, чтобы свернуть в другую сторону. Потом, когда они счастливо приземляются, он от души пожимает руку пациенту и, благодаря за приятное путешествие, просит и в следующий раз захватить его с собой. После нескольких совместных полетов пациент, как правило, полностью излечивается от страха перед полетами. — Да вы просто э… колодец — да? — замечательных историй! — Кладезь, наверное, вы хотели ск… — Как? Да! И ваш друг продолжает этим заниматься? Это очень благородное занятие. Вы, наверное, от него научились тому, что вы рассказывали? — Да, отчасти. — А мне кажется, в том, что ты рассказывал, нет ничего нового. — Ну как же так! — Сильно отдает шаманизмом. — Ну, тут ты не права. Шаманизм — это нечто совершенно другое, тут ты со мной не спорь. Я одно время досконально изучал всяческие ритуальные культы и верования, там все зиждется на другой основе. Обычно служитель культа взвинчивает себя всякими подручными средствами, чтобы оторваться и почерпнуть информацию там. А у человека, про которого я рассказывал, совершенно другой принцип. Он вхож только в конкретную область, — короче, если ты окажешься в стране безумия, он одному только ему ведомыми путями сможет тебя там разыскать и вывести. — И ваш друг продолжает этим заниматься? — Да, конечно, он этим занимается, но сейчас мы с ним затеяли совместную фирму, она отнимает довольно много времени. — А, этот бартер, вы говорили. — Да, но в промежутках между бизнесом он делает свое дело, без этого он не может жить. Он там сейчас очень популярен в этой области. Но ему это занятие тоже очень много дает. Вот я вспомнил по ассоциации с шаманизмом еще одну историю из его практики. Он рассказывал, была у него одна пациентка, молодая женщина лет тридцати, она обратилась к нему тоже по поводу своих страхов. Она была такая тихая, скромная, жила совершенно одна в маленькой квартирке и работала воспитательницей в детском саду. Проблема у нее была следующая — она очень любила маленьких детей, прекрасно себя чувствовала в их обществе, но очень боялась взрослых. После работы она никуда не ходила, ни с кем не общалась, возвращаясь к себе домой, наглухо запирала двери и окна и сидела в полном одиночестве до следующего утра, и ее преследовали страхи. Но она никуда не выходила, чтобы их развеять, — ни в кино, ни в кафе, у нее не было ни одного друга, ни одной подруги. Деталь, которая выяснилась позже, — она оставалась девственницей. Скоро она перестала его бояться, — как она призналась, он был единственный взрослый человек, с которым ей было не страшно. Наконец, — он не спрашивал ее ни о чем, просто с ней дружил, — она сама, по собственному почину, рассказала ему свою историю. Оказалось, что она выросла в семье, принадлежащей к сатанинской секте. Он мне даже называл штат, в котором это все происходило. Какой-то маленький городишко в горах. Один из их мидлтаунов. — Так-так, и что дальше? — Ну, значит, она рассказала ему, что ее родители оба были активными членами этой секты, посещали все собрания и ее маленькой всегда водили с собой. А она чем-то там приглянулась настоятельнице этой секты — я в этом не очень разбираюсь, во всех ли общинах так или только в этой, но управляли там женщины. Короче, когда ей было пять лет, настоятельница, пребывающая уже в солидном возрасте, объявила, что берет ее себе в преемницы — то ли голова черной курицы на нее указала, то ли еще какая муть, но ее нужно было подготовить к обряду инициации, чтобы со смертью настоятельницы ребятки не остались без пастыря. Для ее родителей это была неслыханная честь, можете представить, они просто зашлись от восторга, и тут пятилетняя девочка сказала: «Нет». Сами понимаете, там началось что-то неописуемое. И родители, и настоятельница были в ярости, вся толпа набросилась на ребенка, а родители усердствовали больше всех, наверное, для того, чтобы их не заподозрили в нелояльности. И еще из возмущения, конечно, что пригрели змею на груди. Тогда ее чуть не разодрали, пришла в себя она уже у своей бабушки дома. Бабушка эту секту не посещала, она случайно обнаружила ее — благо городок был небольшой — полуживую в канаве и стала ее выхаживать. Она тогда чуть не умерла, но, как только бабушка привела ее в божеский вид, родители снова ее отобрали. Истязания продолжались — ее регулярно водили на собрания, где после совершения обряда начинались оргии. Чтобы принудить ее сказать «Да», все эти взрослые люди, исполняя ритуальные танцы в голом виде, с дикими криками-заклинаниями в скачке ритмично наносили ей, тоже голой, ножевые раны. — Какой ужас! Какой ужас! — Да, кайфу мало. Она потом разделась перед моим другом и показала ему свое тело.Он говорит, что ничего страшнее не видел. — Это после вьетнамского-то плена? — Врубаешься, какая круть? Он говорит, она вся в чудовищных шрамах, а на спине просто вырезаны очень глубоко, ножом или чем-то раскаленным, нецензурные ругательства и какие-то символы. Она сказала, что он первый, перед кем она раздевается. Не считая детства, конечно, но тогда не она раздевалась, а ее раздевали. С регулярностью раз в месяц. — Жуть какая, слушай. — Каждый раз после этого ее подбирала бабушка, она специально приходила и пряталась поблизости от их сборища, зная, что они ее, почти бездыханную, вышвырнут в грязь. — Так чего они добивались — чтоб она умерла или чтоб согласилась? — А хрен их знает, видимо, действовали на авось: сдохнешь — туда тебе и дорога, помогать выживать не будем, но коли выжила, никуда от нас не денешься. Если бы не бабушка, она бы давно умерла. Бабушка могла ее только лечить, но никакого авторитета у нее перед родителями не было. — Что ж она не обратилась в полицию? — Не знаю, что ее удержало. Может, она не удосужилась своевременно ознакомиться с трудами о Павлике Морозове. Ну, не морщись, я допускаю, что здесь не совсем аналогичный случай, но, если бы она заложила свою дочку, той светил бы электрический стул. Это как из того анекдота — если одновременно будут тонуть жена и любовница, — кого ты бросишься спасать? — И долго это тянулось? — Он говорил, что-то около десяти лет. Я не помню точно, случилось ли это сразу после смерти бабушки, или та умерла несколькими годами раньше, и не помню, как конкретно, но, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она каким-то образом оттуда слиняла. Устроилась самостоятельно жить в другом штате и начала работать, но при этом панически боялась взрослых людей. Только с детьми до пяти лет она чувствовала себя нормально. — Ну и как, вашему другу удалось ей помочь? — Да, удалось, но самое интересное, что она сама во многом помогла ему. Он говорит, что был поражен, что такая хрупкая, слабая женщина обладает такой силой духа. Он подумал, что сам он на ее месте мог и не справиться с такими трудностями и потом всю оставшуюся жизнь ныл бы и чувствовал себя незаслуженно обиженным, и, вероятней всего, кроме своей обиды, ничего в жизни бы не видел. Он сообщил ей, что она намного сильней и мужественней его самого и поблагодарил за урок, который она ему преподала. Это и было основным лечением. Когда она увидела его искреннее восхищение и поняла, насколько она со всем справилась, будучи еще ребенком, ей стало ясно, что основной экзамен она выдержала, действительно прошла инициацию, обратную той, которую ей предрекали, и все, что в дальнейшем может с ней произойти, и отдаленно не будет таким страшным, как пережитое. Все остальное, что он с ней проделывал, было чисто техническим подкреплением урока. Он прочитал кучу книг по этой тематике, и они проделали обряд очищения по всем правилам. Насколько мне помнится из его рассказа, он привязывал ее к какому-то дереву, читал какие-то заклинания, проделывал некие магические процедуры, а потом очертил волшебный круг так, чтобы она вместе с деревом оказалась в центре, и сказал, что, как только она через него перешагнет, она будет свободна. Но все это проделывалось больше для ее спокойствия, чем в лечебных целях, он знал, что она уже здорова. Он сказал мне, что после этого старался не считать себя умнее и опытнее своих пациентов и при встрече с новым человеком заранее убеждал себя допустить предположение, что тот может обладать знанием, ему покуда недоступным. Ну, в общем, я что-то разговорился, но вы сами провоцировали меня вопросами. — Ну что вы, наоборот, спасибо, — было очень интересно вас слушать. — Да, я вот тоже вас слушал, столько сложностей вокруг этой секты. А у нас на Кавказе есть народность, они не скрываясь верят в Сатану и не делают из этого проблем. — Что за народность такая? — Ассоры называются. — И что, они прямо вот так устраивают оргии, истязают людей и никто их за это не преследует? — Да ничего они не устраивают. Просто у них религия такая. Они считают, что Сатана — это Бог. Или, точнее, что Бог и Сатана — это одно лицо. Им трудно представить, как это Сатана может быть чем-то отдельным от Бога и в то же время таким сильным и независимым, чтобы вмешиваться в Его планы и гнуть свою линию. Поэтому они считают, что это разные проявления одной силы. — В общем, в этом есть рациональное зерно. Сходная позиция существует и в буддийских верованиях. — Вот именно что рациональное. В то время как известно, что религия зиждется на иррациональных допущениях. — А у нас сейчас сколько после перестройки всяких сатанистов понаразвелось. Раньше мы про них слыхом не слыхивали. — И сатанистов, и сантанистов.