— Принеси мне, пожалуйста, водички. И сигарету, я, кажется, на кухне оставила свою пачку. — Сходи лучше в ванну, сделай что-нибудь, я не хочу детей. Заодно и захватишь по пути. — Не волнуйся, я принимаю меры. — Не обижайся, куда ты? Ну что ты? — Ты будешь курить? — Давай. Не обижайся, правда. Ну что же делать, я не хочу детей. — Мне неприятен тон, каким ты это сказал. Я к такому не привыкла. Ты с ней тоже так разговаривал? — Слушай, давай не будем ее трогать. Я и так чувствую себя виноватым, что поддался слабости. — Ха-ха-ха, приехали. Это я, выходит, тебя искусила, бедненького? — Не надо так говорить. У меня такое чувство, будто она на нас сейчас смотрит. Может быть так? — Откуда у тебя эта фотография? — Выпросил у ее родителей. А что? — Просто интересно, я никогда раньше не видела. И как-то странно ты ее повесил — прямо в изголовье. — А что? — Я как сюда вошла, сразу напряглась из-за нее, но не решилась тебе сказать. Повесил хотя бы в другой комнате — Почему это? Я хочу ее все время видеть. — Но я думаю, что я не первая и, во всяком случае, не последняя женщина, которую ты будешь сюда приводить. Как ты можешь всем этим заниматься под ее портретом? Если у тебя нет каких-то особых извращений, то такой эксперимент может плохо кончиться. — Если хочешь знать, ты первая с тех пор, как… — Ну пойми, что речь идет не об этом. Мы, наверное, вообще сделали ошибку, поддавшись соблазну, ведь ни мне тебе, ни тебе мне ее заменить не удалось. Может, попробовать и стоило, но я побаиваюсь за твой рассудок, тебе нужно убрать из спальни ее портрет. — Никуда я его не уберу, ладно, может, ты еще и мебель начнешь по-своему переставлять? Когда я говорил о присутствии, я имел в виду не фотографию.
Пора отсюда сматываться. Он разговаривает с ней, а смотрит в мою сторону. Еще и вправду они меня увидят. Неизвестно, как я теперь выгляжу. Не нужно их пугать и расстраивать. Наверное, мое присутствие заставляет их ссориться. Пусть себе утешаются дальше. Значит, сейчас они в первый раз… Может, у них что-то получится. Лучше она, чем кто-нибудь другой. Это тоже своего рода верность с его стороны. Вернее было бы переспать с какой-нибудь прежней, зачеркнуть меня, сделать вид, что я просто уехала и ничего не изменилось. А так он себя растравляет еще пуще.
— Что ты на нее так смотришь? — Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Этот портрет здесь явно присутствует, а не просто висит. Как будто это такая же самостоятельная личность, как и мы. И она явно за нами наблюдает. Притом я не скажу, что осуждает или огорчается, без всякой эмоциональной окраски, но и не как бесстрастный экспериментатор. Я не знаю, как объяснить, но она включена. Но в то же время это другая личность, чем она была. Она бы реагировала по-другому. И даже черты лица вроде изменились. — Хватит на нее смотреть. — Я не знаю, с чем это связано, может быть, она сейчас изменилась как личность и это сказалось на портрете. Видишь, он стал более определенным и окончательным, о фотографиях живых людей такого не скажешь. Там всегда думаешь — вот это было в детстве, это — тем летом в Крыму, тут она болела, в это время была влюблена. А теперь это тоже есть, но как нюанс, незначительные оттенки одного устоявшегося состояния. Пока человек жив, его фотографии как бы не до конца проявлены, они могут измениться в ту или другую сторону, как бы ждут окончательного штриха. — Это невыносимо, ты заговорила на ее языке. — Ты со мной не согласен? Надо будет проверить по другим ее фотографиям. Хочешь, сделаем это вместе? Вот увидишь, от них будет исходить одно и то же ощущение, независимо от ее возраста и состояния. Не помнишь, кто это сказал: «Когда умирают люди, меняются их портреты»? — Слушай, кончай свою дориангреевщину. — Почему ты так кричишь? — Я не могу говорить о ней в прошедшем времени, неужели ты не понимаешь. И потом, я чувствую, она за нами наблюдает, и не только с фотографии, и я правда сойду с ума. Может, ты уйдешь, а?
И правда, я и забыла, что собиралась уходить. Но куда же я денусь? Почему до сих пор я нигде не оказалась? Сколько же времени прошло с тех пор как…
— Столько времени прошло уже, я понимаю, что тебе больно, но ты должен принять ее смерть, чтобы смочь дальше жить. Пойми, ты сам превращаешь свою жизнь в ад. Думаешь, мне было легко? Ведь это была моя лучшая подруга, и вообще это первый близкий человек, которого я потеряла. У меня у самой крыша ехала. Ты думаешь, почему я здесь? При ее жизни я бы этого никогда не сделала. Я поняла, что пришла пора ее окончательно похоронить. Думаю, ты со мной встретился по той же причине. Так не останавливайся на пол пути.
Все, я больше не могу. Оказаться бы где-нибудь, где никого нет, в то же время чтоб это не было опять изматывающе незнакомо. Я так устала. Наконец-то я дома. Как долго я скиталась. Может, ничего и не было?
Может, все мне привиделось? Да как бы не так — такого порядка при мне в моей квартире никогда не было. Кто-то тут прибирался. Кто-то не враждебный. И вещи все мои на местах пока. Здесь никто еще не живет? Сколько же времени прошло? И вещи пока меня помнят. Как они на меня реагируют, вот уж кому наплевать, жив ты или мертв, их отношение к тебе от этого не меняется. Ни жив ни мертв я от своей любви… Неужели до сих пор здесь никто еще не поселился? До каких пор? Сколько времени прошло и что было со мной, я ничего не помню. Но диван свой помню. И шкаф. Они такие же, как будто ничего не произошло. Как долго вещи сохраняют свое отношение? До следующего хозяина? Наверное, все зависит от силы твоего чувства к ним. У них все отраженное. Сохранились ли еще мои одежды? Не все, только самые любимые. Как их аккуратно сложили в шкафу. И белье. И оставили в шкафу синий сарафан, парочку блуз и обувь. Остальное, видно, разобрали. Надеюсь, что в моих вещах копалась только мама. И грязного ничего не осталось. Знала бы, написала бы завещание, кому что, и одежду тут же бы стирала за собой. О, в ванной у меня ведь большое зеркало, можно хоть посмотреть на себя наконец. Странно, зачем его убрали и куда? — неужели знали, что я сюда заявлюсь? Остался только след на стене и дырочки от шурупов. Но меня, наверное, и не видно. Может, остаться здесь? — если новые жильцы будут не очень шумные. Не жить же мне на улице? Ой, что это? И так внезапно. Ох, я чуть не умерла со страху. Это же телефон звонит. Раз бывает так страшно, значит, можно и второй раз умереть. Внутреннее чувство мне говорит, что это возможно. Не нужно терять самообладания. Кто же может мне звонить? Кто еще не осведомлен, что я умерла? И мой голос еще не стерли с автоответчика. Оставьте, пожалуйста, сообщение после сигнала. До свидания. Ну же! Положили трубку. Не захотели оставлять сообщения. Жаль. А я, видно со страху, по детской привычке в шкаф забилась. Я думаю, что это я так быстро успокоилась, а это запах свежевыстиранного постельного белья. Он мне всегда нравился и разгонял тревогу. Опять звонок. Что случилось? Как обидно, что я не могу подойти. Может, это наказание за то, что раньше могла, но не подходила? Оставьте, пожалуйста, — какой мой голос материальный. В нем тоже можно жить. По нему можно плыть. Он такой серо-синий с искрами. И несет, как река. Я плыву бездумно, отдавшись течению. Как хорошо! Оно меня куда-нибудь, да вынесет. Я знаю куда. В море.
— В море? Я слышала, ты живешь в Испании? — Жила, точнее, до недавнего времени. — А где ты сейчас? — Здесь, разумеется. — Нет, серьезно. Ты решила вернуться? — Да нет, вряд ли. Я сейчас приехала по делам, и как раз вот с ней это несчастье. У меня билет обратный на послезавтра. Какое вернуться, о чем ты говоришь, я двоих детей там оставила неизвестно на кого. — Уже двоих? Я помню, у тебя была девочка. — Да, теперь еще и мальчик. — Да-аа? А сколько ему? — Скоро пять. — То есть ты его почти сразу родила, как уехала? — Ты разве не помнишь, как я уезжала? — Нет, тогда меня здесь не было, когда я вернулась, меня поставили перед фактом. Потом я пробовала узнать, как ты там живешь, но никто толком ничего не знал, все слухи какие-то через третьи руки. — А я думала, о моем отъезде весь город говорит — это такая чума была. Ах, точно, я тогда с тобой не встречалась, так ты и моего замечательного муженька не видела? — Нет, только слышала, что он у тебя красавец. — Да, был. — Что, подурнел внезапно? — Да нет, просто мы уже разошлись. — Как разошлись, я слышала, что у вас была такая необыкновенная любовь, прямо принц из сказки. — Да уж, принц, такого чуда-юда еще поискать. Вся эта история была сумасшедшей. Я влюбилась в него с первого взгляда, он сразу показался мне необыкновенно красивым. Впрочем, у меня всегда так с мужчинами, я их только потом разглядываю, в первый момент вспышка света — и готовый принц. — Я слышала, что он действительно красавец. — Нет, что-то в нем действительно было, у него очень красивое тело. Зеленые собачьи глаза, такого очень странного разреза, и детская, очень мягкая улыбка, наверное, ею он меня и покорил. А еще своим профилем. Он у него, как у древнеримских статуй. А плечи — это вообще сказка. — Тогда почему ты с ним рассталась? — Тогда нужно с самого начала рассказывать. — Расскажи, если можно, мне очень интересно. — А ничего, если мы так долго будем торчать в коридоре? — Все равно там уже непонятно что происходит. — Да, никто и не заметит, что нас долго нет. Мне даже будет интересно с сегодняшнего своего состояния заглянуть в эту историю и рассказать ее постороннему человеку. — Ну, давай. А можно у тебя еще сигаретку? Ты оттуда привезла или здесь купила? — Здесь купила, у вас они намного дешевле, чем там. — Для вас, может, и дешевле, а нам все равно не по карману, а потом говорят, что здешние все равно подделка. — Подделка — не подделка, курить хочется, какая разница — что, раньше мы и не такое курили. Моя мать так вообще «Беломор» высаживала по пачке в день. — Да и меня раньше «Ява» устраивала, а теперь не могу, к хорошему привыкаешь. — Это точно. Вот и я привыкла, так что не могу представить себе жизни здесь. Да, там хорошо. Хорошо там, где нас нет. Сейчас я хочу опять на юга, думаю переехать в ближайшее время из Германии. — Так ты теперь в Германии? — Да, муж-то мой был немец. — Я думала, испанец. — Нет, в Испании он только вырос. Он больше испанец по характеру, чем немец, и все время туда стремился. Поэтому в Испанию мы и попали, сразу как отсюда выехали. Причем как мы выезжали — история — закачаешься. Мы же сюда приехали мою дочку забирать, она тут жила, пока я по Германиям моталась. А я ему еще в Берлине рассказывала, что в России очень дешевая трава. Он же курит у меня непрерывно. Он сразу губу раскатал — тогда я все время буду там курить. И как только мы приехали, начал меня дергать, чтоб я ему нашла продавца травы. И в течение всего месяца ничем другим не занимался, как непрерывно сидел дома и косяки крутил. С ходу выучил слово «косяк» и с тех пор это стало нашим секретным словом в Германии — надо купить «косяк». Денег у нас было мало, но перед тем как уехать, мы купили килограмм травы, с тем чтобы часть продать в Германии и на эти деньги уехать в Испанию. — Килограмм? А как вы провезли через границу? Вы не боялись? — Ну, это отдельная история. Я не дура, я решила, что, поскольку у нас ребенок, детские вещи все равно проверять не будут, завернула траву в полиэтиленовый мешок и засунула в рукав детской куртки. Помимо травы мы купили еще и собаку — месячного дожонка. Я в него с первого взгляда влюбилась, точнее, собака меня выбрала, она на меня посмотрела, и на этом все кончилось, я поняла, что покупать ее надо. А у мужа представление о счастье таким и было — дом в Испании, красивая жена, красивая собака, красивые дети, ну и так далее. — Интересен порядок, в котором ты перечислила. — Это тот порядок, в котором перечислял он. Короче, едем мы с красивой женой, с красивым ребенком и с красивой собакой в поезде и с килограммом травы. А у мужа виза была только на неделю — на большее денег не хватило. На границе на меня даже внимания не обратили, пограничник сразу открыл его паспорт и спросил: «Так, молодой человек, что вы д