огда оправдаем всех наших извращенцев, которых мы только что поливали? — Я думаю, что, если бы у них была возможность, они не преминули бы ею воспользоваться. Потому что им я не верю. — Что ж так? — Потому что я вспоминаю всех наших поэтов, которые обожествляли своих будущих жен и всячески воспевали, а когда получали их, то делали детей и перекидывались на других, в тот момент недосягаемых. — Ну почему, некоторые при этом не прекращали воспевать и своих жен тоже. — Это не мешало им постоянно коситься на других и петь им дифирамбы. Может, они не прекращали по привычке или из чувства вины. При настоящей любви невозможно кидаться на других. — Ты же сказала, что не испытывала настоящей любви, откуда ты взяла, что тогда возможно и что — нет? — Мне кажется, что настоящая любовь очень близка к состоянию очень сильной влюбленности, только тянется дольше. — Слушайте, может, пойдем все-таки в квартиру, что-то долго мы здесь курим. — Да и выпить пора. — Простите, если я вмешиваюсь в ваш разговор, но я краем уха слышал, вы что-то говорили о трансвеститах? Меня эта тема очень интересует. — Разве? Вам показалось. — Ну раз не хотите. Но я точно слышал. — Трансвеститы тоже люди, ищут счастья в личной жизни. — О, я тебе, кстати, уже рассказывала, как я впервые в жизни увидела живых трансвеститов? — Нет еще, это когда? — В Испании. Мой бывший муж тусовался же постоянно в этой бисексуально-гомосексуально-трансвеститской среде. Я и голубых-то тогда отличить не могла, а уж трансвеститов и подавно. Однажды мы проезжали по улице, и на углу стояла женщина. Он нажал на гудок, прокричал: «Гвапа!» — «Красавица», она в ответ помахала. Я спросила, кто это была, он сказал — Лола, ничего барышня. Я говорю, что значит ничего? — о-гого! на самом деле. Он засмеялся и сказал, что Лола — трансвестит. Было б куда в машине падать, я точно б упала. Такая красивая, сексапильная женщина — и мужчина. Он сказал — да, и даже неоперированная. То есть все на месте. — Вот чего-чего, а этих операций я не понимаю. Разве можно так измываться над собственным телом? — Почему измываться — это последний штрих художника, работающего над собственным «я». — По-моему, художник один — на небе. А мы всего лишь подмастерья. — Но художник тоже иногда совершает ошибку и рисует человека не таким, каким он на самом деле себя чувствует. Так почему бы не исправить эту ошибку самому? — Ну да, пол, даже расу, такие Майклы Джексоны. — Ну, Майкл Джексон просто переборщил. — Я считаю, что он очень последователен. Почему бы нет, раз он так чувствует. А то что же — пол можно, а расу — нельзя? — Да все можно. Я видела и оперированную трансвеститку, все там же. Довольно забавное зрелище. Эдит была всем хороша, всем взяла — блондинка, глаза такие, ноги от шеи — если бы по утрам не синела. — Так что, крашеная блондинка? — Может, я не знаю, потому что там у нее ничего не росло. — Ух ты, так ты и там видела. — Конечно. Она меня очень полюбила, без конца покупала мне мороженое, учила фламенко танцевать. А мне было очень интересно, я тайком все косилась, чего у нее там. Она меня как-то спросила, может, хочешь посмотреть, какая я там? Я стыдливо отвела глаза, плечами пожала — мол, что там такого, подумаешь. Она расхохоталась и задрала юбку. — Ну и как? — Да ничего особенного. Почти как у нас. Такие две толстые складки. Только клитор слишком большой. И волос нет. — А на ногах? — Ноги у нее были лысые, там же всяких разных средств депиляционных до отвала. — Вот чего-чего, а этого я совсем не понимаю. Как можно себя кромсать. — Мы уже обсуждали. — Между прочим, трансвеститы настоящие поженственней любой бабы будут. — Это тебе как женщине кажется. — А разве нет? Хотя что вы, мужчины, понимаете в женственности! — Я никогда не слышал, чтоб лесбиянка влюбилась в трансвестита. — Слушайте, давайте сменим тему, а то народ косится. — Простите, но я так понял, ребята, что вы все жили за границей? — Я лично там никогда не была. — Ты что, серьезно? Как тебе удалось? По-моему, там успели побывать все кому не лень. — Да и те, кому лень, тоже. Среди моих приятелей такой неподъемный народ хотя бы по разу съездил посмотреть. — Да мне тоже хотелось, но в последнюю минуту все что-то обламывалось. — Удивительное дело. А я там не только была, но и живу. — И я тоже там живу. — Да по-моему, наших там сейчас больше, чем остальных национальных меньшинств. — Ну и как вы там устраиваетесь? — Да кто как. Но жару мы им всем даем. — А в Россию не тянет? — А что должно тянуть — захотел и приехал. — Да, это ваше поколение идентифицировалось с родиной, и первые три волны эмиграции, как принято говорить, не могли нигде ужиться. А для меня главное работать по своей специальности, мне там предложили хорошую работу. — А я там замуж вышла, так что первое время жила за мужем, пока не поняла, что к чему. — Сейчас я там работаю, в конторе, тянет иногда домой, но чтоб жить здесь — ни за что. — А я туда вообще уехала, прыгнула как в омут, потому что здесь все осточертело. Я уже понимала, что ничего хорошего меня здесь не ждет. И поехала в первую страну, в которую удалось заполучить приглашение. — И куда же? — В Голландию, в Амстердам. Причем я ехала, я знала, что приглашение липовое, что негде будет жить и денег тогда меняли с гулькин нос. Я поехала с одним приятелем, которому тут светила тюрьма за его глупость. — А что он сделал? — Да ничего интересного. Связался с бандитами, а они его подставили, вот мы вдвоем и сорвались. Вышли на вокзале, все кругом такое красивое, а нам ни до чего, жрать хочется до смерти и понимаем, что деньги надо беречь. Бродили мы с ним по центру, а кругом, там вокзал такое место — одни торговцы наркотой стоят, у нас уже от запаха марихуаны и с голодухи голова кружится, идем, уже ничего не соображаем. Вдруг на какой-то улочке слышим русскую речь. Мы такие окрыленные кинулись, говорим, ребята, родимые, подскажите, куда да него. А они так холодно смерили нас взглядом и говорят: ничем вам помочь не можем, выкручивайтесь сами как хотите. Много вас тут таких бродит, каждому не поможешь. Выживете — будем знакомы. — Вот сволочи! — Да нет, почему, они были правы. Я сама потом не раз оказывалась на их месте. У наших же привычка такая, как найдут кому сесть на шею, так тут же поудобнее устраиваются и ножки свешивают. И потом хрен их выставишь, живут за твой счет, едят, целыми днями задницы перед телеком отирают, и если ты через месяц так робко намекнешь — ребята, не пора ли вам работку себе приискать, ты же сволочью и оказываешься. Чуть ли не полицией приходится грозить, чтоб они наконец убрались. Так что я им где-то даже благодарна. Кстати, мы с ними потом даже подружились, после того как обосновались. Сейчас мы в прекрасных отношениях. Но до того пришлось, конечно, хлебнуть. И помогли нам все же голландцы. Мы там кое-как по-английски объяснились, нам подсказали, где дармовую похлебку раздают и переночевать можно, а потом мы перебрались в сквот, где были, между прочим, единственными русскими. Те же голландцы нам сказали, что неподалеку очередной дом «кракнули» и там еще есть пустые помещения, мы там почти год жили. — И давно вы там? — Да вот уже шесть лет. — И на что вы живете? — Ну, первое время я перебивалась с одной черной работы на другую, мне долго не удавалось легализоваться. Я и беби-ситтером у кошки поработала, и в кафешках всяких. — Ну и стоило ради этого уезжать с Родины. Я, как понимаю, вы учились вместе с покойницей? Высшее образование имеете, наверное? Ну и стоило столько лет учиться, чтоб потом в кафе работать? Вы бы здесь могли устроиться художником-оформителем, и деньги бы были. Художники сейчас у нас неплохо зарабатывают. — Если бы меня устраивала жизнь здесь, я бы там столько лет по черным работам не мыкалась. Но сейчас-то у меня как раз все в порядке. Хотя получилось как в рождественской сказке, на самом деле такого не должно было случиться. Я ведь художник-модельер, но сама шить не умею и не люблю. Поэтому я там ходила со своими идеями, всем капала на мозги, какие они у меня крутые, и все уже кругом начали говорить, ну давай уже, хватит языком чесать, сделай что-нибудь. Один голландец мне говорит: все, я в тебя поверил, сшей классный пиджак для моей подруги, я тебе заплачу и всем буду показывать, рекламу тебе делать, клиенты появятся, ты же видишь, какое говно в магазинах по большому счету, вроде все есть, а ничего найти нельзя. А он был из такой среды, богатый, ну думаю, клево, лучше буду любимым делом заниматься, чем все это, если и его друзья станут мне заказы делать, можно будет спокойно на это прожить. В общем, долго я там эту девушку обмеривала — а у нее фигура еще была нестандартная, намучилась, а он все торопит, сколько можно шить. Наконец она сделала последнюю примерку и, батюшки, мне дурно стало. Все сидит как-то вкривь и вкось. Я там начинаю дергать, поправлять, чтоб не так было заметно, но он тут как на меня наехал, начал орать, чего ты лезешь, если не умеешь, я всем расскажу, какая ты дура, будешь знать, как соваться не в свои дела. А Амстердам же город маленький, все друг друга знают, так что я влипла. Несколько месяцев ходила совсем обломанная. И с личной жизнью у меня тогда был полный песец. Ну там я еще какое-то время помаялась дурью, а потом послала всех на фиг, у меня за эти годы набралось тканей, докупила нехватающих на барахолке и начала рисовать эскизы. Вообще я заметила, как только разберешься с лажей в личной жизни, и дела начинают идти нормально. У меня тогда был роман с одним как бы писателем — мужику сильно за сорок, тусовщик такой, но очень красивый, с манерами, ничем по жизни никогда не занимался, всем только говорил, что что-то там пишет, но никто в глаза не видал — что, и даже мне отказывался хотя бы строчку зачитать. Но мое воображение он сильно поразил, умел красиво так говорить, а я что, девчонка еще совсем была, раскрою варежку и слушаю. А он все в своих чувствах не мог разобраться, вроде и меня любит, и своей старой подруге обязан многим и тоже по-своему любит. Ну в общем, как обычно это бывает. Я очень долго мучилась, все силы только на это уходили. Мы, русские бабы, любим же пострадать. А в один прекрасный день я вдруг очнулась и думаю — зачем все это, мы уже довольно долго вместе, чтоб он смог разобраться, любит он меня или нет. И если б понял, что любит, то давно бросил бы ведь эту муто-тень, видел же, как я мучаюсь, а так, значит, ему просто удобно, а что — к одной тетке пришел, она старается угодить, вся выкладывается, к другой пошел — то же самое, а главное, стоит какой-то заикнуться о ревности, что ей больно, он тут же разворачивается и в виде наказания уходит к другой — он же утонченный человек, аристократического происхождения и такие низменные речи слушать не в силах, конечно. Я поняла, что всю свою жизнь и душу расстилаю, а человек просто живет, как ему удобней, полежит, понежится, потом пойдет дальше по своим делам, знает, что, когда вернется, его так же примут и будут вокруг бегать, — и прав, если позволяют, значит, можно. Ну я и подумала, пусть любит кого-нибудь другого, кто столько же сил в это слово вкладывает, сколько и он. То они вместе, им хорошо, потом разбежались, с глаз долой из сердца вон, потом еще кого встретили, тоже вроде бы ничего, потом можно опять зайти, раз проходил мимо, короче, поняла я вдруг, что все мои соки уходят в черную дыру, и ладно я изматываюсь, но и другому человеку все равно, одинаково хорошо, то ли ты весь наизнанку выворачиваешься, то ли просто рядом с ним хор