то жить. Я ему все показал, в какую копировальню лучше ходить, где краски покупать, как класть краски. Он через неделю научился, хотя в живописи ни в зуб ногой. — Значит, вы все как-то приживаетесь за границей. И не тоскуете по России? — Поверьте, не до этого. И ведь мы всегда можем приехать, поэтому нет такой проблемы. — Да и русских там везде полно. Затосковал — можно пообщаться, как дома побывал, больше не хочется. — Да, вот именно. Я избегаю там наших. Конкретно тех, кто ни о чем, кроме России, не способен рассуждать. Ехали бы тогда обратно, я не понимаю, зачем нужно сидеть в одной стране и тосковать по другой. Раз уж ты выбрал жить в какой-то стране, нужно забыть про березки, тем более что они везде растут, кроме, разве Африки, и постараться скорее ассимилироваться. Или тогда уж никуда не уезжать, раз тебе невмоготу. — Выходит, как евреи мы по свету? — Рассеяне в рассеянии. — А чем плохо? Тем более что наших евреев там все зовут русскими. Есть только два пути для нас: или ты будешь русским, русским евреем, русским грузином, русским чукчей в глазах людей той страны, в которой живешь, или ты будешь специалистом таким-то, и всем наплевать какой ты национальности. Разве что на какой-нибудь конференции приходится работать русским. Там они иногда устраивают конференции не только по делу, но и с национальным уклоном. У меня есть приятель, работающий венгром, когда требуются представители разных меньшинств. Есть знакомая, работающая и литовкой, и русской, смотря по потребностям. Она чаще ездит на конференции. — Но живете вы там большей частью нелегально, как я понимаю. Поскольку все привилегии существуют только для евреев, насколько я знаю. — Ну, есть способы легализации. Во-первых, можно вдруг полюбить местную и жениться. Многие так делают. На русских большой спрос. — Ну, я думаю, все-таки на женщин, а не мужчин. Русских мужчин там считают слишком мачо. А потом, у них и денег нет. — Или устроиться работать в какую-то крутую контору, или тоже давно проторенный путь — фиктивный брак. — Дорого стоит, наверное. — Смотря где и смотря как повезет. У меня одна знакомая, например, летела как-то самолетом на выставку, она культурный координатор, везла работы наших художников, а рядом с ней сидел мужик такой, прикинутый с умом и вообще. Она — девчонка языкастая, знает много языков, шпрехенует, как на родном. А мужик оказался очень богатым бизнесменом. Они разговорились, а он то ли голубой, то ли просто не хочет связываться — там бабы после развода, даже если нет детей, бешеные алименты себе отсуживают, а у мужика проблема такая — он платит страшные налоги за бессемейственность. Короче, он сам предложил ей такой вариант — они поженились фиктивно, оформив всякие там брачные договоренности, что ей в случае чего ничего не причитается, и он снял ей неплохую квартиру и ежемесячно отстегивает полторы тыщи марок, чтоб было, на что жить — там своих культурных координаторов хватает. И мужику это обходится по меньшей мере раз в десять дешевле, чем если бы он налоги платил со своих доходов. — Да, жуки есть везде, не только у нас. — А чем плохо? — и девчонке помог, я думаю, она скоро сориентируется, встанет на ноги, с головой у нее полный порядок, начнет сама зарабатывать. — Да, это смотря в какой стране жить. В Италии полный безмазняк с фиктивным браком. Я выехал туда с одним нашим театром, был у них художником-оформителем. Театру удавалось продержаться там на дотациях, но и то актрисы сами шили костюмы, жили мы все время в каких-то полуразрушенных замках без канализации. Если бы хоть кому-то из нас удалось зацепиться официально, он бы и остальных вытянул. Одно дело, к примеру, свой режиссер театральный, у него больше привилегий и источников заработка, чем у гостевого. Мы стали прорабатывать вариант брака, тем более что постоянно всякие девушки итальянские влюблялись в нашего режиссера и готовы были на любые дружеские услуги, но их родители ни за что бы не согласились, пришлось оставить. — Ну не обязательно же было сообщать родителям, расписались бы тайком. — В Италии это нереально. Вы не представляете, что такое свадьба для них. Во-первых, в загсе, или как там у них, в мэрии, вывешивается задолго список с именами врачующихся. А потом, когда наступает день свадьбы, то на всех проезжих частях дороги, ведущих к этому дому, выставляются плакаты с надписью: «Сегодня женятся наши дети, Джузеппе, к примеру, и Джина. Добро пожаловать всем по адресу такому-то». И кроме пол-Италии на свадьбу приходят и все проезжающие, кому не лень. А таких в Италии много. И свадьба обставляется с такой помпой, и все дядюшки и тетушки раскошеливаются на подарки, всякие фамильные драгоценности. Так что девушки не могли так подставить своих родителей. — Ну женился бы он у вас тогда эффективно, раз девушки были готовы. Чего он терялся? В Италии такие красотки. — Да он не мог. У нас всего две актрисы в труппе, и обе его девушки. Они и так с трудом терпят наличие друг дружки, а тут бы взбунтовались. А он целиком от них зависит. Кроме того что они все делают для театра своими руками, он еще и морально целиком от них зависит. Он только с ними советуется обо всех постановках, без их одобрения ни одна пьеса не проходит. Потом по деловой части, когда нужно переговоры вести, опять же у нас девушки незаменимы. Без них мы бы и о половине проектов не договорились. Он не мог так рисковать. — Ну а сколько мужиков у вас в труппе? Женился бы кто-нибудь из вас, не обязательно же чтоб режиссер всех вытягивал. Уж к вам-то девочки, надеюсь, не стали бы ревновать. — К нам бы не стали. Но ты не знаешь нашего режиссера. У него такая теория, что секс расслабляет и отвлекает от работы. Поэтому он нам запрещал даже однодневные романы заводить. Если замечал, что мы с кем-то хотя бы переглядываемся, такие скандалы закатывал. Одного парня мы так и потеряли. Он его выгнал за то, что тот влюбился. К нему шведка одна приехала, которая не могла с ним расстаться и хотела повсюду нас сопровождать, но режиссер этого не потерпел. Он сказал — выбирай: или работа, или шашни. Парень-то ничего не потерял, он сейчас в Швеции организовал свои сольные выступления, говорят, пользуется успехом. А мы лишились талантливого актера. — Ну и режиссер у вас! А сам-то? Как вы это терпите? — Это больная тема. Боюсь, что все кончится бунтом, давайте лучше не будем об этом. Но мучаемся мы сильно. Вот я сейчас домой приехал, пока без надзора, могу оттянуться, а потом опять на каторгу. Парень он гениальный, с ним интересно работать, а то бы я давно плюнул. Столько было предложений. Посмотрим, что дальше будет. Пока я не встречал бабы, ради которой готов был бросить работу. — Слушай, смотри, как она к тому человеку пристала. Он уже на самый край стула отодвинулся, еще немного и упадет, бедолага. — Ага, а она впилась в него глазами, прямо как вампир. — Ужасно, я ее терпеть не могу, мне кажется, она и вправду сосет энергию. Я сама после общения с ней прямо как выжатый лимон бываю каждый раз. — Да, я ее тоже избегаю. По-моему, люди в смысле общения делятся четко на три типа — одни жрут тебя беспрерывно, и после нескольких минут контакта с ними приходится несколько дней отлеживаться. Нет, четыре типа: другие вообще никак — встретились и разошлись, как будто ничего не было. А третий — это когда человек почти при каждом разговоре говорит что-то для тебя новое, не в информативном смысле, а как бы побуждающее к размышлениям, открывает новые перспективы. Но больше всего я ценю, когда при общении становится возможно совместное творчество. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Ну да, да. — Когда вы вместе неожиданно для себя приходите к открытию чего-то важного, о чем никто до разговора понятия не имел.Какие они все разные. Мне все казалось, что я перескакиваю из одного мира в другой, пока не обнаружилось, что я изнутри каждого из них смотрела на один и тот же. Даже эту комнату все видят по-разному, что же говорить о других мирах. Или же нет других миров, а есть только эта комната глазами разных людей? Нет, миры мирами, это другое, а комната все же оставалась узнаваемой. Менялись только очертания, освещение, содержимое. Один углядел столько подробных деталей за тот короткий промежуток, что я с ним была, сколько я за всю жизнь не рассмотрела. Кто-то совсем не видит других людей, а некоторые только их и видят, не замечая предметов. Насколько по-разному можно увидеть одного и того же человека, и все же это никогда не совпадает с тем, каким он себе сам кажется. Но все изменения происходят в очерченных пределах. Как будто существует контур с ограниченной растяжимостью, и его границы задаются взаимным давлением изнутри и снаружи. Есть заданная форма, непрерывно обновляющаяся желаниями владельца и ожиданиями наблюдателя. Идет постоянная борьба, прекращающийся напор с двух сторон, стоит одной зазеваться, как другая овладевает позицией. Но рисунок накладывается одними и теми же инструментами — желаниями, мыслями, усилиями, действиями, чувствами. Мы-то думали, что все это — часть нас, а это всего лишь то, что приходит извне и лепит нас. В нашей воле выбирать краски, а не брать первое, что лежит на палитре. Но вначале нужно это понять, чтобы положить самому правильный грунт, на который ненужные, лишние краски не ложатся. Какую бы краску мы ни выбрали для обозначения другого, в первую очередь она окрашивает нас. Эти краски — все мысли и чувства и желания расположены как в спектре, и можно использовать всю палитру в правильной тональности, и картина получится гармоничной, но можно также взять сочетающиеся краски и испортить замысел. Мы как прозрачные приемники, нас могут настроить на одну волну, и мы всю жизнь будем слушать только ее, но можем и сами себя переключить и исполнить то, что нам нравится. Потому что волна остается просто волной, пока мы ее через себя не пропустим, только тогда она зазвучит. И есть агрессивные волны, не упускающие ни одной возможности, лезущие напролом, они-то чаще всего и случаются. А есть волны, которые пребывают и ждут, пока ты до них дойдешь. Отсюда их всех можно видеть насквозь. Какие чувства и мысли у кого были, какие есть сейчас и какие кружатся вокруг, ожидая своей очереди. Такие хрупкие, прозрачные колбочки с разным содержимым. Правда, сейчас их встряхнули и превратили в сообщающиеся сосуды, поэтому уровень содержимого в них выровнялся. Настройка идет на сильнейшего, если таковой оказывается среди них. Его уровень бывает так высок, что он всех наполняет доверху, сам ничего не теряя. Или же настройка идет на количество, если много людей с одинаковым уровнем, они всех остальных поднимают или опускают до себя. Как бывает в толпе. Но сейчас другой случай. Они все открылись от неожиданности потери меня. Теперь-то я понимаю, как глупо было примеривать на себя чужую позицию, пусть это уже не было — быть как все, но значило — быть как те. Но ведь быть собой — не выбирают, это единственное, что нам дано со всей определенностью. Единственное, что мы можем, более того, что мы должны перед лицом Создателя — это стать собой. Отсюда видно, как разнообразно они задуманы, как неповторим каждый, несмотря на все чудовищные усилия уравняться, несмотря на узаконенные ими границы различий — пол, нация, сословие, болезнь, как бы они у них ни назывались, им не ограничить свои отличия дозволенными рамками. Даже в этих пределах каждый уникален, как бы он ни прикрывался общей судьбой, общим цветом кожи или общей причастнос