оображениями твоего блага, кто тебе хочет только добра. — Да, вижу теперь. Господи, и как я смогла там выдержать столько времени! Это же настоящий ад. Насколько здесь лучше! — Это оттого, что тебе еще не удалось освободиться от всех вынесенных оттуда наслоений. Но если ты просто посмотришь, без сложившейся привычки выносить оценки и раскладывать по полочкам, ты увидишь излучения, природа которых еще не открыта вами, поэтому называй их как пожелаешь: силовыми импульсами, или изначальной нематериальной моделью вашего мира, или запредельными энергетическими полями, или какое определение ты сочтешь более точным. Не имеет значения, что ты выберешь, поскольку ты уже находишься здесь. Это одна из ваших основных функций — находить новое и давать ему имя, но это возможно только там. Имя — это плоть, и дать его можно только обладающему телом, поэтому все твои определения будут пока только касательными к тому, что независимо от ваших увидеть и осмыслить — существует. Ты видишь это? — Да. Я не знаю, что это, но оно находится на переднем плане и на заднем плане нашего мира. Но при этом нельзя сказать, что оно его окутывает, и нельзя сказать, что оно его пронизывает. — Не пытайся опять объяснить все в привычных категориях. Допусти, что существует еще миллион категорий — если хочешь, или бесконечное их число — что более соответствует истине, — которые вам незнакомы. Важно, что ты их видишь. Убедись — они не нравственны — попросту не вписываются в эту узкую сферу. Они существуют, и вы не властны их отменить. Вы можете их только обнаружить, и тогда можно понять, на каком уровне вы это сделали и как этим распорядились. Ты уже убедилась, что одно и то же можно рассмотреть с разных позиций и этот взгляд не обязательно, но может оказаться истинным в отношении детали, но никогда не даст точного представления о целом. — Да, для того чтобы увидеть целое, нужно слишком высоко подняться, но тогда изображение будет слишком схематичным. — В вопросах видения нельзя руководствоваться понятиями высоко или низко. Можно увидеть и сверху, и снизу, но это будет одинаково неверное представление. Только если смотреть в сущность вещей и явлений, можно по малой части восстановить остальное. Но чтобы увидеть иную сущность, вначале важно стать хозяином своей. Это единственное, чем вы владеете, и единственное место, откуда все видится в истинном свете, потому что свет пребывает только там. Все остальное можно осветить и увидеть, что свет распространяется из центра, из вашей сущности, равномерно во все стороны. Насколько сильный импульс вы сможете послать, настолько шире окажется круг освещенных явлений, говоря фигурально. А конкретно это будет шар с радиусом в длину вашего импульса. Поэтому можно сказать, что чем выше поднялся человек, тем ниже он опустился. Это на первый взгляд, когда не знаешь, ликовать ли по поводу открывшихся высот или ужасаться при виде разверзшейся пропасти. Но чем длиннее луч света, тем легче понять, что нет высокого и низкого, а есть только непрерывные процессы, и человек — один из них. И тогда вы начнете радоваться каждой новой проблеме, так как она будет вам указанием, что вы недостаточно высоко поднялись, раз столкнулись с нею, и избавит от преждевременной успокоенности, или она послужит предупреждением, что вы пали так низко, что она вновь возникла перед вами, или что вы недостаточно широки, чтобы вместить ее, и наблюдаете как что-то внешнее… Ты так долго молчишь. У тебя больше нет вопросов? — Я забылась. Мне жаль расставаться с ними со всеми. — Что ж, можно понять тебя. Хотя если бы ты не упускала из виду, что можешь уйти в любую минуту, скольких ошибок ты бы избежала. Ты бы не оставила в таком хаотичном виде свои отношения и свои дела. — Если бы люди хотя бы раз собрались с духом и допустили, что они умерли, что их уже нет, что им нечего больше терять, если бы они однажды представили, что все их возлюбленные, все их друзья, все дорогие им люди, что их дети умерли, умерли, умерли уже безвозвратно, как бы они потом зажили. Но они гонят от себя прочь эти видения, готовы растерзать каждого, кто осмелится высказать вслух возможность смерти любимых людей, и живут так, как будто у них и их близких впереди бездна времени, как будто им предстоит вечность, за которую они успеют исправить все ошибки, которые совершали и собираются совершать, как будто им представится еще столько случаев, чтобы попросить прощения, как будто хоть один поступок можно будет потом исправить. Если бы они знали, что каждое их чувство, всякое действие запечатлевается в вечности, заносится в реестр и больше не выдается на руки, уже им не принадлежит, разве стали бы они превращать жизнь самых близких людей в ад? — Тебя заносит в эмоции. Им здесь не место, из чего я делаю заключение, что тебе пришло время уходить отсюда. Но отвечу на твои вопросы, сколько успею. Кое в чем ты права. Во-первых, окончательны поступки не каждого человека, а только те, которые совершаются всей сущностью. Потому что только к сущности приходит настоящее знание и вместе с ним запрет на применение знания в прагматических целях. И только сущность обладает волей, поскольку осознает, что она состоится в той мере, в какой сама себя построит. Что в конечном итоге она будет владеть только той мерой любви, осознания, выбора, которую ей удалось реализовать. И будет ли здание, созданное ею, полностью завершенным и удобным для жилья, или от него останутся только развалины, или не будет заложен даже фундамент, зависит только от нее. А насчет ада — я тебе уже говорил — каждый отвечает только за себя. Если ты не захочешь, чтобы твоя жизнь превратилась в ад, то никто, близкий или далекий, не сможет тебя заставить. — Да?! А как же те, кого мучили, истязали, над кем издевались более сильные, как же беспомощные дети, ставшие жертвой взрослых уродов?! — Ты уже полностью в плену эмоций, но все же постарайся, чтобы они не заслоняли от тебя мои ответы. Я тебе уже говорил, что вы выбираете себе условия будущей жизни на земле. И не тебе судить, какие внутренние обстоятельства привели этих людей к такому выбору и от каких душевных мук в будущем избавили. Но есть и другой исход — некоторые люди сами загоняют себя в условия, при которых над ними можно измываться. Человек, который заставил себя очнуться от дурмана ценностей того мира, никогда не окажется в подобной ситуации. Ведь те ценности очень ловко подменяют собой настоящие, и, если смотреть на них в полудреме, ничем не отличишь. Делание карьеры подобно строительству храма в своей душе, внешне последовательность действий так похожа — кирпичик за кирпичиком, и многие только здесь понимают, что строили в лучшем случае из песка или из ничего, как в глубоком сне, когда просыпаешься и недоуменно озираешься — где же возведенный только что замок? Не помогает даже то, что у многих он разрушается еще при жизни. Они не понимают иллюзорности того, что так легко исчезло, и, засучив рукава, начинают воздвигать новый. А деньги так легко заменяют собой свободу выбора, кажется, когда их у тебя много, ты волен выбирать, на что их потратить, такая, казалось бы, неограниченность возможностей, ты можешь даже от них отказаться. Или ты собираешь их во имя великой цели. Но они становятся самоценными, и многие, теряя их, кончают с собой. Пока вы спите, вы пользуетесь заменителями. Любви ли, жизни ли, свободы ли, и загоняете себя в тупик. Если бы вы не спали, вы не прошли бы по улице, на которую должен упасть кирпич, вы не свернули бы за угол, за которым стоит убийца с пистолетом, вы просто не оказались бы в ситуации с тираном-извергом, поскольку знали бы, как стать для него невидимкой. Если бы вы действительно любили, никогда бы не случилось так, что вашей любовью пренебрегают. Вы были бы тогда заняты только этим чувством, и для вопросов, как относятся к вашему чувству, не осталось бы места. И на любовь можно ответить только любовью, так уж устроены люди. Поэтому вместо того, чтобы жалеть себя, вы бы лучше задавались вопросом о действительной природе вашего чувства. Тебя уносит все дальше. Выслушай меня напоследок. Теперь тебе нужно распрощаться со всеми людьми и предметами, со всеми местами, с которыми тебя что-то связывает. Попрощайся с каждым лично, вспомни все хорошее, что между вами было, и поблагодари с той мерой благодарности, на которую ты сможешь потянуть, вспомни все недоразумения, которые были у вас, и с полным раскаянием попроси прощения у них, и прости их тоже окончательно, без условий. И затем попроси, чтобы тебя отпустили. То же самое проделай со всеми предметами, со всеми уголками на этой планете, которые ты не в силах забыть. Если тебя будет что-то держать, ты не сможешь далеко уйти. Оборви все связи. Оборви все связи, запомни…
— Как-то непонятно все, сперва мне казалось, что это я двигаюсь, теперь понимаю, что это пространства с большой скоростью сменяют друг друга, я едва успеваю рассмотреть, что в них находится, как они заменяются новыми. А ведь они все такие огромные, значит, какая же скорость, что они так мелькают. И опять же не совсем ясно, почему мне кажется, что двигаюсь не я, а они, ведь у меня нет точки отсчета. Но у меня отсутствует чувство устремленности, верный признак, что это они устремляются мимо меня, не дав толком себя разглядеть. Что бы это значило? Наверное, мне нужно выбрать какое-то одно и сказать стоп, тогда они остановятся. Но что-то ни одно из них не привлекает настолько, отдельные приятные картинки есть во всех, но так чтобы полностью — ни одно не нравится. Да мне ничего и не хочется, такой покой, всегда бы так. Во всех мирах есть свои достоинства и недостатки, пусть они показываются, но навязать себя ни один не сможет, мне и так хорошо. Какое счастье не зависеть ни от чего, а только благодушно наблюдать. Теперь меня ни в один капкан уже не заманишь. Что такое? Остановилось. Приехали. Но это был не мой выбор. Давайте дальше смотреть. Не слушаются. Это они так выбрали. Как здесь светло! И совсем нет теней при таком ярком свете. Ярком, но не режущем. И таком согревающем. Да вот же источник света! Он смотрит прямо на меня. Он высветил своим присутствием все затемненные уголки во мне. О, вот об этом моем поступке мне никогда не вспоминалось, и об этом. И этом. И еще. Сколько их. Сколько всего было, что мне удалось похоронить в себе и забыть. Но все это никуда не делось. Все на виду, как будто он рассматривает меня на своей ладони. Какой стыд! И это все я. Это все было сделано мной. И он все это видит, мне ничего не удалось скрыть. О, какой стыд. Но что это? Он, кажется, меня совсем не осуждает? Как можно такое не осуждать? Более того, Он улыбается. Он все видит, все понимает, и Ему только смешно. Но как по-хорошему смешно. От этого мне только стыднее. Я не на ладони, конечно. У Него нет ладоней. Это просто живой бесконечный свет. Самое разумное из всего, что можно предположить и даже еще разумней. И с таким чувством юмора. Но как же так, чтобы совсем не осуждать. Я Его понимаю без слов, как и Он меня. Он не произносит слов, но я понимаю, что Он говорит: «Ты посмотри, что в тебе находится, чем ты занимаешься. Разве так можно?» — и улыбается при этом, хотя у Него нет рта, и нет лица. Он мягко улыбается всем своим существом. И какая любовь от Него исходит. Вот что такое любовь. Все, что было там, на земле, все, что говорили и писали об этом чувстве, все, что испытывали, — лишь жалкая карикатура. Вот что значит любовь. Он меня любит, несмотря ни на что. Б