олее того — зная все. Ему только смешно немного, как от тихой шутки. И я вижу, Он никого не осуждает из всех, что были, есть и будут. Он всех любит одинаково. Всех. Как так можно? Только так и можно. Да Он просто и есть источник любви, такой неисчерпаемый. Что бы мы ни делали, Он смотрит на нас с такой любовью, пониманием и чувством юмора. За всем, что происходит там, скрывается Его улыбка. Бог ли Он? Какая разница. Если бы мне знать раньше, что меня так любят. И что ни за что не осудят. Удивительно, когда знаешь, что не осудят, как ни старайся, то и невозможно делать что-то плохое. Хочется в лепешку расшибиться, но стать лучше. Да мы, наверное, все знали, что Он нас ждет и наблюдает за нами, только забыли. Меня куда-то тянет, что это меня тянет? Я не хочу удаляться, я хочу остаться рядом с Тобой. Пожалуйста, не позволяй, чтобы меня уводили. Ты улыбаешься? Да, я понимаю, что Ты всегда рядом со мной. Как глупо, конечно же, Ты всегда рядом с нами. И я знаю, что опять к Тебе вернусь так близко. Какая нечаянная радость. Но меня позвали. Вот оно какое, мое имя. Я его уже не помню, это только звуки, но оказывается, я — эти звуки. Когда их произнесли, я вспомнила себя. Да-да, я уже не первый раз возвращаюсь по звуку своего имени, но раньше это было так мучительно. Меня раздирало, когда мое там и мое здесь старались наложиться друг на друга. Это была такая несостыковка. Сейчас же переход оказался плавным, я сразу оказалась посредине себя, отсюда просматриваются все проходы, которые я прорубила от себя к другим. Они тоже данность и всегда присутствуют со мной. Они перемещаются со мной всюду, где бы я ни оказалась, их топография и направление не меняются, хотя я и не всегда помню, кто присутствует на их другом конце. Можно пройти по ним и посмотреть, но это долгий путь, а можно и перебрать всех, кто приходит на ум, этот? — нет, не подходит, и этот нет, пока не узнаешь — ну, конечно, он, к нему проложено именно это мое чувство, и, возможно, удивишься — почему именно он, вот не ожидала. Но сейчас что-то прибавилось. Я, кажется, принесла за собой новые хвосты из тех мест, где побывала. Но я опять не помню, кто к ним привязан и где это случилось. Но ничего, успеется, разобраться бы с теми, кто здесь, пока все не перепуталось. Когда они начинают говорить, то сами становятся по местам. По голосу сразу можно определить, где у меня находится человек. По внешнему виду — не так-то просто. И еще одна странная закономерность — чем длиннее дорога, проложенная мной к другому, тем он ближе ко мне находится.
— А вы откуда ее знаете? — А что ты, сынок, так спрашиваешь? Не подхожу я вашей компании? — Ну почему, компания тут самая разношерстная. Просто я вначале подумал, что вы знакомый ее родителей, но вы сейчас так о ней сказали, что… — Да ты, сынок, не ревнуй, ничего у меня с ней не было. Хотя мысль такая была. Оттого я с ней и познакомился. Дело было не здесь, а в Греции — А значит, в позапрошлом году, летом. — Разве? А мне казалось, что уже давно. Да, ты прав. Она тогда рисовала на улице, я сразу понял, что из наших. Только наши такие наивные, думают, что в Афинах можно прожить рисованием. — Она ездила древности посмотреть, просто у нее период был такой, ей надо было развеяться. А вы там живете? — Сейчас я живу в Штатах, езжу туда-сюда по делам. А в Греции я тогда оказался не по своей воле, жизнь заставила. — Вот уж действительно, в первый раз слышу, чтоб жизнь заставила поехать в Грецию. Это что-то новенькое. — А у меня выхода другого не было. Я тогда крутил рисковые дела, ну и оказался в результате на Лубянке. Но я предусмотрительно втянул в это дело сынка одного министра, я и начал все после знакомства с ним, увидел, что парень слабовольный и будет моим козырем, в случае чего папаша прикроет. Так оно и случилось, сели мы с ним вдвоем, шансов не было никаких. Оттого у всех челюсти отвисли, когда нам через два дня предложили с вещами на выход. Внизу нас ждала машина, которая повезла оттуда прямо в аэропорт и на регистрацию, от греха подальше. У папаши времени было в обрез, наше дело лежало уже в папках наверху, поэтому он смог выбить визу только в Болгарию. Сам знаешь, наверное, что это такое. Курица — не птица, Болгария — не заграница. Дыра страшная. Я поошивался там месяц и понял, что полный безмазняк. Никаких крупных дел нельзя провернуть. Тут я страшно затосковал и решил, что нужно податься куда-нибудь. А куда? Назад сюда мне дороги не было, дело продолжало висеть. Единственная не скажу приличная, но более-менее путевая страна, граничащая с Болгарией, — Греция. Я подобрался к границе — там она через реку или через горы. Там, где разделено рекой, даже не охраняется. Я сам спортсмен, думал, переплыву. Но там сильное течение, я не добрался и до середины, понял, что не потяну, и вернулся обратно. А вот сухопутный путь был под мощной охраной. Я недели две ходил с биноклем — там холмы, было где скрыться, и изучил все их привычки, когда караул сменяется, кто слабак. Вычислил, что парень один халтурит, засыпает во время ночного дежурства. Другие всю ночь расхаживают, а этот прислонится к дереву и спит. Там местность хорошо просматривалась, негде было спрятаться, и только это дерево раскидистое стояло. На нем я и решил спрятаться и уйти, когда этот мой будет стоять на вахте. А забраться на дерево можно было тоже только ночью. Там несколько минут, пока они сменяются, никого под деревом не было. Знал, что жизнью рискую, но сидеть без дела в этой Болгарии не мог уже, хотя жили мы там неплохо, папаша деньги высылал аккуратно, чтоб сынок опять не набедокурил, каждый день по ресторанам, но эта жизнь не для меня. Я привык заниматься большими делами. Уговаривал и сынка махнуть со мной, но у того кишка оказалась тонка. И хорошо, что он не пошел, подставил бы он меня, сопляк. Я и тогда это понимал, просто по доброте душевной предложил, чтоб не пропадал мальчишка в этой Болгарии. Ну, забрался я на дерево, еле успел, и устроился гадать до следующей ночи. — А нельзя было просто спрятаться поблизости и дождаться, пока пограничник уснет? — Я тебе объясняю — там кругом все просматривалось, пока я бы добрался до моего пограничника, меня бы с других вышек заметили. А от того дерева был кратчайший путь, с той стороны вообще не охранялось, я проверил. Что ты думаешь, я лох какой? Ну в общем, просидел я целый день не шелохнувшись, уже самая малость оставалась до смены моего, но тут, чувствую, беда приключилась — в туалет захотелось, невмоготу больше терпеть. — По-маленькому? — По-большому. По маленькому я и так ходил, когда они сменялись. А это ведь никак не скроешь. Я мужчина не хилый, сам видишь, а тут еще, видимо, от волнения, чувствую, что будет что-то такое, чего на дереве не упрячешь. Думал, стерплю, но мне аж плохо стало. Весь покрылся холодным потом, все, думаю, надо же, такой бесславный конец. Сижу, ничего уже не соображаю, жду только, когда все произойдет и смерть моя придет. И тут вдруг пограничник отошел в контору — смена подошла. Я быстро оправился прямо сверху, думаю, будь что будет, хоть не грязным помру. Тут подходит мой, естественно, вонь такая, он сразу заметил. Я уже поднял руки, жду, когда он наверх посмотрит. Гляжу, он что-то разволновался, затарахтел, побежал обратно в кутузку, наверх даже не смотрит. Тут он вернулся с остальными, показывает пальцем на предыдущего и орет как резаный. До меня допирает, что он обвиняет товарища своего, насрал, мол, на посту. Тот, ясное дело, отпирается, но те ему в руки совок и веник, заставили убирать за собой и еще и нагоняй ему сделали. Так наверх и не догадались посмотреть. Я сижу еле живой, но мой быстро отрубился после праведного гнева, я спустился потихоньку и рванул через горы. К рассвету добрался до деревушки ближайшей. Думаю, что дальше делать, в кармане последние двести долларов, которые парнишка мне дал на дорогу, языка, кроме нашего, никакого не знаю, на поезд садиться — вдруг документы спросят. Деревня пограничная, всяко может быть. Тут вижу, такси стоит. Меня как осенило. Подошел, сел, Салоники, говорю, а сам не знаю, высадит или повезет. Шофер обрадовался, включил газ, едем. А греки народ болтливый, и начал он языком чесать. Я улыбаюсь, киваю, вроде бы понимаю. А ему что, лишь бы слушали, чешет дальше. Проезжаем какие-то мелкие их города, я приглядываюсь все и соображаю, что двери у них сквозные. Шофер останавливался сигареты покупать, я все раскумекал. Едем дальше, я уже не боюсь показать, что языка не знаю, — отъехали от границы, жестами показываю, чтоб остановился, в туалет, мол, хочу. Шофер стал, я вошел в переднюю дверь, вышел в заднюю, и давай делать ноги. А сам до этого как бы ненароком показал ему свои двести долларов, чтоб он не побоялся остановиться, деньги вперед не попросил. Ну а из того города я уже на поезде добрался до Салоников, а там и до Афин. — А чем вы там занимались? — Сынок, я погляжу, ты больно любопытный. — Да я так спросил. — Не боись, без дела не сидел. Ты не думай, я раньше в совке на киностудии работал, был на хорошем счету. — Да? А какая у вас специальность? — Вообще-то в молодости я закончил физкультурный институт, потом работал тренером в спортивной школе. И работал бы до сих пор, наверное, и жил спокойно, если бы не приключился со мной случай. Знаешь, меня всегда тянуло путешествовать, а в молодости особенно. И в отпуск я обязательно куда-нибудь отправлялся, куда-нибудь на юга. Садился в поезд и брал с собой обязательно много пачек хорошего индийского чая. Я человек привередливый, а в поездах помнишь, какое пойло давали тогда. — И сейчас не лучше. — Про сейчас не знаю, давненько тут на поездах не ездил. Эх, молодость! Садился я в поезд и первым делом к проводнику, дарил ему несколько пачек, натура у меня широкая, и говорил — а вот эту пачку одну, браток, засыпь в котел, чтоб народ тоже нормального чаю попил, не жалей. И мы с тобой по-человечески попьем. Я всегда корешился с проводниками. Ну и тут, значит, ко мне полное доверие, я уже по-свойски сам подходил к котлу, дай, говорю, сам заварю чай, а то ты по натуре своей проводницкой, пожмотничаешь, даром что заварка халявная. Ну и, значит, вместе с заваркой кидал в котел снотворные таблетки. — Зачем? — А ты слушай дальше. Сидим мы с проводником, он говорит, давай выпьем, я говорю — нет, ты вначале разнеси людям чай, чтоб всем было хорошо. А пока он разносит, я и ему в стакан кидал таблетку — эти жлобы все одно себе отдельно заваривали. Ну и когда проводник засыпал, я брал у него связку ключей, наперво запирал двери между вагонами, чтоб соседний проводник не заглянул ненароком, и начинал шарить по купе. Обычно все спали — кто ж от индийского чаю откажется, а если не спал кто-то, я говорил: ой, извините, ошибся дверью, все и улыбаются — ничего, ничего — знают, что это я угостил весь вагон хорошим чаем, не пожалел. Ну я и иду дальше. Но редко было, чтоб кто не спал. А я и места все уже знал. Народ где прячет в поезде свои бумажники и драгоценности — или под подушкой, или бабы обычно в белье нижнем. Так что я быстро справлялся с работой и на первой же станции выходил. Пока еще проводник и остальные проснутся, уже несколько станций проехали — ищи меня. И так я всегда оказывался в новом городе и отдыхал там. Обратно так же возвращался. Вот так однажды гулял я по незнакомому городу и вижу — мальчишка в реке тонет. А я хоть и не знаю, чей ребенок, все равно кинулся спасать — сердце у меня доброе. Я ж спортсмен, вытащил его на берег, народ собрался, я узнаю, что отец у него шишка большая в этом городе, а