После запятой — страница 56 из 87

ончил он рассказ — подставляй жопу, говорю. Видел бы ты, как он на коленях ползал и руки мне целовал. Я говорю: тебе, лидер, раньше надо было думать, чью жену ты трогаешь. А так я все одно свое дело сделаю, будешь ты с вышибленными мозгами или так дашь. И все, заметь, на кассету записываю. Кончил я это дело, а теперь соси, говорю. Ну и под конец прошелся по нему ногами и поехал домой. Эта змея ко мне с объятиями: ой, какое счастье, то да се. Раз счастье, говорю, накрывай на стол и сзывай всех родственников, родителей своих в первую голову. Приехали все, охи да ахи, садимся за стол, я говорю: внимание, я хочу вас, дорогие родители, поблагодарить за то, что за дочерью своей хорошо присматривали, покуда меня не было рядом. Послушайте вначале эту музычку, и врубаю кассетник. С первых же слов она вскочила, сиди, говорю, курва, и хлебай до дна. Но ничего не скажу, тесть мой благородным оказался человеком, не смог вынести позора родной дочери, что воспитал такую змею, — умер через месяц от инфаркта от стыда. А вот теща, падла, до сих пор жива, но у баб ведь ни стыда ни совести. А я ушел на отдельную квартиру. Дети, я сказал, ни при чем, буду о них заботиться, а за тобой, сукой, мои люди будут следить, чтоб ты ни копейки из моих денег, что я на детей даю, на себя не потратила. Ей тоже досталось, она месяца три по больницам валялась с переломами, вот как только кассета кончилась, так я и приступил. Но все одно простить не смог. Так что жил я один, со всеми удобствами, ребята не забыли, что я сам сел, а их не заложил. Привел я ту девчонку к себе — о чем речь-то шла, усадил в кресло, врубил музычку, ты, говорю, послушай пока, а я кофе сделаю. Ну и подсыпал туда снотворного. Выпила она, я залил ей баки про женихов, про дальнюю дорогу да про завистливых подружек, которых опасаться надо и всю прочую пургу, я в этом деле мастак, гляжу, она уж и отрубилась. Я подождал еще маленько, чтоб уж верняк был, потом раздел ее, сам разделся, достал фотоаппарат и начал щелкать. Всякие такие позы, сам понимаешь, а глаза она вроде от страсти закрыла, очень натурально вышло. Таблетку я ей дал не сильную, поэтому по-быстрому, пока не очухалась, а потом одел ее и пошел на кухню и гремлю там посудой. Тут она встала, заходит ко мне и спрашивает: что это со мной, я спала, что ли? Я говорю: что ты, дочка, вот я гадал тебе, потом пошел посуду мыть, может, ты под музыку вздремнула за пять минут, пока я тут. Хочешь еще чего выпить, может? — спрашиваю. Она: ой, спасибо, мне пора. Выждал я какое-то время, и, когда она появилась на студии, а уже с полгода прошло, я ей говорю: хорошо, дочка, что ты появилась, у меня к тебе очень серьезное дело. Она: что такое? Да вот, говорю, ты, наверное, знаешь, в каком ведомстве я работаю? Так вот, поступили туда кой-какие бумаги, но я им пока не дал ходу. Я же знаю, что в принципе ты девчонка неплохая, потому не хочу тебе жизнь портить. Да если б только я один знал об этом, я бы просто уничтожил все, но, к сожалению, они попали в руки еще кой-кому до меня. Так что нужно срочно действия предпринимать. А она так хлопает глазами, мол, что такое. Я, говорю, дочка, думаю, что как ты увидишь, что такое, сразу перестанешь улыбаться. Дело очень серьезное. Приходи сегодня ко мне домой, объясню. Времени нельзя терять, если хочешь, конечно, по-хорошему чтоб все кончилось. Ну, пришла она как миленькая, я ей фотки показываю, вот, говорю, принес один деятель нам в учреждение, знает, кто у тебя отец, и хочет его через тебя опорочить. Вот уж не ожидал от тебя, дочка, говорю. Хоть с кем это ты, знаешь? Даже, говорит, не могу предположить. До чего ж, ужасаюсь я, ты дошла, дочка, что даже не знаешь, с кем это могло быть. Если б ты назвала этого негодяя, мы бы за него взялись, и, может, дело б само замялось. Сколько ж их у тебя было, что ты не знаешь, с кем ты? Тут она давай рыдать, ну ладно, говорю, это твои дела, но выход у нас остается один. Если ты не хочешь, чтоб эти фотки в руки к твоему отцу попали или в печать, сама понимаешь, замуж тогда тебя никто не возьмет, ты должна с умом действовать. Вначале мужик этот, который фотки принес, ни о чем слушать не хотел, так ему втемяшилось отца твоего по миру пустить, но я его уломал, долго просил за тебя. Но он, падла, знает наперечет все твои драгоценности, и согласился только на такой вариант: ты приносишь ему все, что у тебя есть, а он отдает негативы. И деньгами, конечно, чтоб моих сотрудников, которые тоже фотки видели, отмазать. Так что выход у тебя один, надень все свои драгоценности, скажи дома, что к подружке на день рождения идешь, а потом вернешься домой и скажешь, что тебя на улице ограбили. Я тебя подробно научу, что говорить, какие приметы, в каком месте, а иначе — каюк. И сделаешь это завтра же. — Ну и как? — Что как? Конечно, принесла все. И деньгами, сколько смогла. А смогла немало. Почти кусок вышел по тем временам. — Как же вы могли сделать такое? — Ты, сынок, не расстраивайся, она заслужила. Девчонка была гулящая и вообще нехорошая. — Да как же… Вы говорите, вы в Греции с ней познакомились? Не представляю, как вам удалось. — Ты, сынок, следи за базаром, а то ведь и ответить можно. Я ж тебе сказал уже, что с ней у меня ничего не было. Я в то время без бабок сидел, что я ей мог предложить? — Неужели вы думаете, что она за бабки… — Сынок, все они за бабки готовы. Знаешь анекдот? Английский министр рассуждает: все женщины продажны, главное, знать их цену. Королева спрашивает: как, даже английская королева?

Министр: даже английская королева. Ну и как вы думаете, сколько я стою? Министр: тысячу фунтов. — Как, всего тысячу фунтов за королеву Англии? Министр: ну вот видите, мадам, вы уже торгуетесь. — Ну, знаете… — Я поначалу вообще не хотел с ней связываться, если начистоту — одна головная боль, тех бабок, на которые она тянула, мне еще долго не светило, и она сама без гроша, что мне с ней было делать. Но тут я с одним фраерком познакомился, у которого куры денег не клевали. У меня компьютер сразу заработал, вижу — парень — рохляк, с его возможностями мается без баб, не умеет к ним подойти. Думал, сведу я их, и девчонке будет хорошо, с таким фраером будет как сыр в масле кататься, и с фраером скорешусь, отстегнет мне на благодарностях, да и дальше им можно будет помыкать, особо если с ней на пару, да и она, сразу видно, с понятиями, за то, что я ее на такую жилу вывел, отблагодарила бы. В общем, полный был бы ажур, если б дело сладилось. Но она дала задний ход, хотя фраер уже стоял по стройке «смирно», в полной боевой готовности. Струхнула, может, хотя чего бы бояться. Да и она не робкого вроде десятку была. Я ей прямо так и говорил: во всех Афинах ты единственный настоящий мужик, я бы с тобой пошел на любое дело. Я и предлагал ей всякие варианты, ну, думаю, с фраером не хочет, можно за другие дела взяться. Там лох один намечался, которого с ее помощью на пару кусков баксов можно было кинуть, но она опять не согласилась. Она, наверное, сумасшедшая была, хотя грех такое говорить о покойнице, — за просто так она в такие переделки влезала, а с выгодой не соглашалась. — Вы уж простите, я пойду покурю. — Ты слыхал, что тот мужик гонит? — Да нажрался небось, сочиняет. — Отчего же, вроде все грамотно балакает. — Да-а, слушай. Ты когда-нибудь имел дело с органами? — Бог миловал. — А вот я имел. Так люди там, скажу тебе, пограмотней нашей профессуры будут. — Да брось брехать. — Сукой буду. Причем не в Москве, а в глухомани, в дыре, где мои предки живут. — Да брось ты. А чего это они вдруг там тобой заинтересовались? — Летом дело было. Я решил на каникулах съездить на шабашку, обещали вроде ребята, но потом сорвалось. Ну а я пока ждал, как дело решится, ошивался у родителей. А там из приличных людей, с которыми поговорить можно, только два моих одноклассника были. Один бросил Питерский университет, потому что родители очень старые и больные у него были — отцу за восемьдесят и некому было за ними присматривать, и устроился сторожем ночным на базе, а второй ушел из Московского университета после того как в психушку попал, решил с годик у мамы на домашних пирогах окрепнуть. Ну и естественно, мы каждую ночь коротали в сторожке, общались, а в основном «голоса» слушали, тогда еще нельзя было, и чифирем баловались. Ну и книги всякие разные я у них брал почитать. Они в столицах с диссидентами тусовались, много интересных книг приобрели, а еще тогда они из первых сообразили, ходили и ездили по окрестным заброшенным деревням — тогда же деревеньки в средней полосе вымирали, только несколько древних старух оставалось по избам — и рылись по чердакам или у старушек выкупали, очень много ценных книг нашли и икон. Вот я и брал у них почитать, а моя мать решила, что они меня развращают, вредные книги дают — она в мое отсутствие рылась в них, ничего, конечно, не поняла, только что там про Бога пишут и могут меня сбить с истинного пути. Знаешь, какое воспитание их поколение получило, не она одна так думала. Она меня увещевала все, потом поняла, что сама ничего не добьется и по наивности пошла в гэбуху. Они ей говорят, напишите заявление, она и написала, я сам видел, что прошу оградить моего сына от тлетворного влияния друзей, которые дают ему книги про Бога читать и прочую антисоветчину. Тут они за нас взялись, им тоже там небось скучно было, интеллигенции почти никакой нет у нас, так вот наши гэбэшники и развернулись в полный рост. Установили в сторожке подслушивающую и записывающую аппаратуру, как потом выяснилось. А потом у них фантазия заработала — собираются каждую ночь три мужика, водку не пьют, баб не водят, о политике говорят не больше, чем остальные, хоть «голоса» и слушают. Вроде вывод сам собой напрашивается. Тут к нам начал пацан один захаживать на огонек — лет двенадцати, из неблагополучной семьи — мать пьет, гуляет, отца нет, второгодник беспризорный. Мы его спрашиваем, чего тебе от нас надо, он расписывает свою ситуацию, просит: дяденьки, не гоните, мамка сейчас с мужиком, у нас одна комната, велела на глаза не показываться, а то прибьет. Ну мы давай его жалеть, чаем поить, разговоры с ним разговаривать. И как дураки даже не задумываемся, откуда у двоечника возникают такие политически подкованные вопросы, откуда такие знания о современном положении в мире. Наоборот, радуемся — не перевелись еще богатыри на земле русской, ум народный неистребим природный. Мы ему все толково разъясняем, советуем, что почитать, примеры приводим. Только просили после полуночи у нас не задерживаться, все-таки какой-то инстинкт самосохранения у нас оставался. К двенадцати мы его прогоняли, в школу не встанешь, говорили. Мальчишка хныкал, мы списывали на его нервность, трудную жизнь. И вот раз мы его выгоняем, он ни в какую, друг мой на него топнул, пацан — в крик, орет, как будто его режут. Тут к нам в дверь начинают ломиться. То ли они за дверью слушали, то ли через свое устройство, но среагировали моментально. Но вряд ли, конечно, за дверью, мы раньше, когда мальчишку спроваживали, выводили его через ворота, никого не замечали. Вот мы и решили, что аппаратуру нам вставили, городок-то маленький, гэбуха за углом была, в трех шагах. Вваливаются они и сразу — что вы с ребенком сделали в такое время, немедленно все едем с нами на медицинское освидетельствование. Пацана спрашивают — они над тобой что-нибудь сделали, а тот сопли по лицу размазывает, глядит на нас испорченным взглядом и говорит, да, надругались. Они его фальшиво вроде по голове гладят, а сами видно, что брезгуют. Повязали нас всех, посадили в машину, поеха