рвалась и лечу. Надо бы взять повыше, а то как бы не задеть за деревья. И скорость лучше сбавить, я и так не умею плавно опускаться. Никогда еще ночью не летала вроде бы. Неужели? Может, и да. Не могу вспомнить. Разве в детстве. А так дело всегда происходило днем, потому что я помню, как каждый раз боялась, чтобы люди внизу вдруг не вздумали посмотреть вверх и не заметили меня. Они б тогда подумали, что это невозможно, и я могла бы из-за этого упасть. Раз я их видела и они меня могли, значит, был день. А в детстве это всегда было днем. Я не всегда помнила, что умею летать, иногда на улице за игрой забывалась и, уже когда высоко поднималась над землей, замечала, что происходит. Потом, когда рассказывала другим, мне говорили, что это невозможно. И мне не удалось доказать. Потому что каждый раз, как я летала, у меня не оказывалось свидетелей. Как только я понимала, что парю в воздухе, я оглядывалась и видела, что кругом нет никого, хотя до этого, пока я была внизу, люди сновали повсюду. И как бы долго я ни кружила, никто не появлялся, но стоило мне опуститься, как они тут же, словно по приказу, возникали повсюду. Я тогда была еще очень доверчива, а то бы решила, что они по сговору прячутся, чтобы не признать моей правоты. Я просто недоумевала, куда они деваются каждый раз. Теперь я понимаю, что у них включался сигнал тревоги и начинали действовать защитные приспособления. То, чем они на самом деле являлись, понимало, что плоская проекция его в этом мире, которую оно выдает за себя, не сможет вынести такого зрелища, и отвлекало ее всяческими забавами, чтобы уберечь от столкновения со мной, летающей. Внушало, что забыли закрыть дверцу холодильника или выключить воду в ванной, или что им срочно нужно в туалет, чтобы увести от окна даже тех, у кого сидение у окошка в ожидании зрелищ являлось насущным времяпрепровождением. Ведь пролетая, я заглядывала и в окна, но никого из кумушек, изо дня в день наблюдающих, как я прыгаю через скакалку, в эти мгновения на посту не оказывалось. А тех, что просто проходили по улице, наверное, отвлекали каким-нибудь дорожным происшествием. Так, ну, значит, я не в том мире, раз внизу снуют люди. Надо бы спуститься где-нибудь, когда деревья станут пореже. Как бы получше славировать. В полете для меня это самое трудное. Вечно я на что-то налетаю и сбиваю или задеваю. И тогда в наказание выбегают маленькие зверьки, обычно зайцы, и преследуют, норовя укусить за пальцы. Но ничего страшного. Когда они меня настигают, я от ужаса просыпаюсь и им все равно не удается меня укусить. Вот, теперь левее, там крыльцо. Убавь скорость. Не получилось, теперь спускайся на крыльцо и оттуда как можно медленнее спланируй на землю. Придется в два захода. Вот, вроде все обошлось. Ни себя, ни других не повредила. Какой-то незнакомый район. Ах, это я в центре города нахожусь, вон все шпили виднеются, просто я со стороны задворок жилого квартала. Если пройти через ту арку, окажусь на улице, по которой столько раз шла на занятия. Сколько раз хотела пройти по внутреннему дворику, да все некогда было. А тут, оказывается, такая красота спрятана. Целый город внутри города. Какое там — внутри такого ограниченного пространства поместили эту огромную площадь с фонтанами, галереями и мавзолеями. И никто о нем не знает. А ведь он даже на первый взгляд раз в семь старше основного города, который вокруг него раскинулся. И такое все монументальное, как все это удалось замаскировать за обычными высотками? Но какая удивительная работа, я не могу определить, к какой школе относятся все эти барельефы, хотя мы проходили в институте все направления в архитектуре. И камень необычный, все выдержано в оттенках охры, но мне неизвестна природа этого вещества, камень ли это? И вот еще, если смотреть на фигуры искоса, они оживают, начинают шевелиться, менять позы и выражение, и взгляд у них становится осмысленным. А как посмотришь прямо, они снова остывают и каменеют. И из фонтанов вода начинает литься, когда я отворачиваюсь. Может, это заколдованное царство? Тогда здесь не должно быть людей. Все верно, когда я о них подумала, они появились. И сразу в таком количестве, как на массовках во время съемок. А, значит, они из кинотеатра идут после сеанса. Спросить, что ли, где я? Неудобно, прямо в центре города. Ничего, я спрошу с одним из своих лучших иностранных акцентов — с французским. Что у меня опять с голосом? — как рыба в воде, даже хрип не выходит. Все очень спешат. Никто на меня не смотрит, как будто не видят. Но меня огибают, значит, знают, что я здесь стою. Может, у них случайно получается? А если я пойду наперерез, пройдут ли они сквозь меня? Огибают все же. И этот обходит. О, а эта чуть не упала, с такой силой отскочила, и все равно на меня не смотрит. Что за заговор такой? Но врасплох они меня не застали. Я давно подозревала, что все сговорились против меня. Были тому подтверждения. Я только делала вид, что не догадываюсь. Потому что они такие, как узнают, что стесняться больше нечего, я все знаю, тут же перейдут к открытым действиям. А так только за спиной перемигиваются. А как резко обернешься — вроде бы потолок разглядывают. А что его разглядывать, спрашивается, — в меру закопченный, с одной-единственной прямой трещиной и с полуоборванной паутиной в одном месте. Они ее нарочно не смахивали метелкой, чтоб я не поняла, что они между собой переговариваются, когда меня нет. И я не смахивала, чтобы они не поняли, что я знаю, о чем они говорят, после того как вынуждены разглядывать потолок. Что-то нарушилось. Отчего мне стало так неуютно? Кажется, кто-то смотрит прямо на меня, не притворяясь, что не видит. Да, так и есть. И сейчас продолжает смотреть глаза в глаза, не отводит свой взгляд. Почему он так смотрит? — мне самой страшно. Какой страшный взгляд! — я больше не вынесу. Нужно спасаться. Но как? Господи, только бы все хорошо кончилось. Как странно. Надо перестать на него смотреть, тогда он меня, может, не тронет. Я уже давно так сижу, но ничего у меня, кажется, не затекло. Оттого, наверное, что диван мягкий. Откуда я знаю, что это диван, если ни разу не взглянула? Я даже знаю, что он плюшевый, кофейного цвета. Так, значит, это бабушкин диван. Но тогда почему на нем удобно сидеть — ведь отовсюду должны выпирать пружины? Просто я сижу с краю, в уголке, там не было бугров. Может, отнять хотя бы руки от головы? Нет, страшно. Если я пошевелюсь, то могу все нарушить. На другом конце дивана кто-то сидит — я даже знаю кто — и от нее исходит такая любовь ко мне.
Остаться бы подольше неподвижной — не позволять себе никаких отступлений от теперешнего состояния, даже внутренней радости, иначе все обвалится от одного резкого движения. Только притвориться, что ничего не происходит, тогда это может продлиться.
Нужно только впитывать эту любовь, пока она есть. Если я шевельнусь, то буду уже не совсем то существо, которое любят, ведь во мне что-то при этом изменится. Я ведь не знаю, за что она меня так любит. Я думала, что у меня это односторонне. Может, она принимает меня за кого-то другого? Если она и знает, что я — это я, непонятно, за что. Только обрадуюсь или отниму руки от лица, и она поймет, что не за что меня любить, особенно — так. Но она уже знает, что я догадалась, что она на меня смотрит. Неудобно продолжать сидеть отвернувшись. Нужно решиться и посмотреть на нее, и, если тогда она перестанет меня любить, это будет только справедливо. Но я смогу вдосталь на нее наглядеться, я успела так соскучиться по ней. Все, больше не могу, очень хочется на нее взглянуть. Будь что будет. Совсем не изменилась, даже помолодела. И так хорошо улыбается. Сейчас перестанет. Нет, продолжает, Господи, за что? Если бы мне знать, за что она меня так любит. Я об этом никогда и мечтать не смела. Ей ведь так нелегко угодить. Но зачем я думаю, когда можно просто наслаждаться тем, что я ее снова увидела и что она меня выделила среди остальных. Тут еще столько людей, а она всех бросила и смотрит только на меня. Как давно мы не виделись? Не могу вспомнить, вот-вот проявится, но какое-то заграждение мешает, как вспомню — тут же все стирается, так быстро, что не рассмотреть. И что за люди тут кругом? Я не могу отвести от нее глаз. Только гул голосов слышен. Она от меня отвернулась не оттого, что ей надоело, она что-то увидела. К нам приближаются. Это великосветский прием, они так чинно разгуливают по залу и тактично на нас не смотрят, чтобы не подчеркнуть неловкость нашего поведения. В свете так не принято — весь вечер смотреть друг на друга, пренебрегая остальными. Но они все так хорошо воспитаны, даже не позволяют себе шептаться по нашему поводу. И они все такие старые. Это и понятно, но почему от их черных одежд не пахнет нафталином? Они ведь очень долго хранились в шкафах, до того как сегодня их надели. А, это ее сестра приближается. Она и есть хозяйка приема, я думаю. Она решила спасти ситуацию. — Вам что-нибудь нужно? — Нет, спасибо. Но вот девочке… — Нет-нет, спасибо, мне ничего не нужно! — Шампанское, может быть? — Спасибо, я не пью, — интересно, отчего я вру? Да чтобы не мешала, ушла поскорее. — Может быть, воды или кофе? — Да, принесите ей кофе. Или лучше я сама ей принесу. — Что вы, спасибо, не надо! — не слишком ли порывисто я вскочила? Тут нельзя забывать о приличиях, тогда нас оставят в покое, мы же еще ни о чем не успели поговорить, только глазами. — Я сама схожу за чашкой кофе. — Да-да, она знает, где кухня. — Если вам не трудно. — Ну что вы, что вы, с превеликим удовольствием пройдусь, тем более что я засиделась на месте. Вам тоже захватить? — Нет, спасибо. — Возвращайся скорее, — она опять сказала только глазами. Но ничего, отдышусь на кухне и соберусь с силами. Я не была готова к тому, что меня будут так любить, и уже не могу переносить. Как мгновенно затих гул голосов, стоило дверь закрыть. Смогу ли я потом обратно вернуться? Или дверь открывается только с той стороны? Ну ладно, если задержусь, они сами за мной выйдут. Она кого-нибудь пошлет проверить, не случилось ли чего со мной. Или сама выйдет сюда. Это будет лучший выход, так не хочется возвращаться в это общество. Как быстро я стала уверена в ее любви. Но мне надо со всем этим еще справиться. Точно, я помню — кухня отсюда налево. Сделаю пока кофе и подумаю, как дальше быть. Нужно еще обдумать вопросы, которые я ей задам. Какие в первую очередь. Их было так много, но я почему-то всегда была уверена, что мы с ней никогда не встретимся. А теперь я не помню, что мне нужно было спросить. В сушилке чашек нет, придется из этого шкафа доставать. Все удобные уже разнесли по гостям, а эти такие необычные, что они изображают — драконьи головы, что ли, но керамика некачественная и работа грубоватая. Где же кофе может находиться? Все полки кажутся пустыми. Я теряю время, выпью просто воды из-под крана и пойду к ним. Ой, что это в чашке? Зачем я только руку туда засунула, так выпачкалась. Сколько же времени ими никто не пользовался? — это ведь сгнившая пыль внутри лежит слоями. Разложившаяся паутина. Осторожней клади на место, а то разобьешь чашку. Все равно уже испачкала руки. Она не ставится, у нее выпуклое дно. Как же она раньше стояла? Чтоб поставить боком, остальные придется подвинуть. Теперь быстрее руки мыть. Вода течет ржавая, что ли. И склизкая. Все, не могу, быстрее отсюда. А как же руки. Об стенку потереть. Она обваливается, не нужно сильно нажимать. Тряпки не буду искать, не то от их вида еще хуже станет. Постою немного под дверями, потом скажу, что уже выпила. Как